Страница 13 из 24
– Уж это, братцы, испокон веков так заведено: на каждой шахте свой «хозяин» имеется и по-разному его горщики кличут. То давненько случилось, был я еще совсем молоденьким пареньком, – силенки слабенькие, а робил я в ту пору под Тулой, на угле. Вот в нашем руднике и объявился свой «хозяин» – Шубин[3]. Своенравный старик. То помилует работяг, тогда все в руку идет, дым коромыслом. Наломишь в лаве столько – знай успевай отвозить. То вдруг осердится «хозяин», ну, тогда такие колена пойдет выкидывать, просто убежишь от страха из забоя! И вишь ты, заладил он каждое утро старичком управителем казаться. Придет седенький, сутулый, покашливает, и как только выйдет последняя клеть с народом, он садится в нее и опускается в шахту. На другой день после этого беды жди, – затоплена штольня! А то бывало и так: спустится он в виде невидимки и ну работать: рубит, кряхтит, таскает салазки с углем и натаскает всем на радость. Бери, за горщиков сработан! Выходит, в этот день в добром настроении пребывал наш «хозяин».
– Гляди-ка, и у них совесть-то, поди, просыпается! – вставил один из рудокопов.
– А то как же! – охотно согласился Козелок. – Он хоть и нечистая сила, а посовестливее будет нашего Демидова! Так вот слушайте, мои други. Как-то раз Шубин пошутил над одним горемыкой. По совести сказать, парень он был молодой, душа нараспашку, но под Рождество так кутнул в кабаке, что все до грошика отдал целовальнику. Что тут делать? Пить-есть надо человеку, да и праздники только что начались. Приходит он к штейгеру и просит:
– Беда стряслась, дорогой. Промотался в кабаке, а опохмелиться не на что! Дай в долг!
Штейгер в насмешку предлагает ему:
– Деньги нужны, так полезай сейчас же в шахту да подай на-гора весь зарубленный уголь. Вот и прибыток! Наличными получишь!
Шахтер считался не из робких, согласился.
И только клеть опустила его в шахту, как на рудничном дворе увидел он седого старичка. Впрягся тот в салазки и молча таскает уголь. Взглянул он на парня и весело окликнул его:
– Добро пожаловать, молодец! Скучновато было мне, не с кем побаловать…
Горщик ласково посмотрел на старика и подумал:
«Да это, наверное, наш новый штопорной[4]. Приветливый работяга!»
И попросил его:
– Дедушка, я буду тут самосильно робить, а ты не посчитай за труд, наведайся. День ноне какой, – со мной в наказанье, может, что и случится!
И давай таскать уголь…
Прошел, может, час-два. Парень натаскал изрядно угля к стволу. Сам вот и грузится, будто кто его плетью гонит! Только нагрузил он первую подачу – слышит, кто-то идет. Не торопится, покашливает старчески на ходу:
– Кхе! Кхе!..
Из потемок выходит старик и по-приятельски спрашивает:
– Ну что, парень, как идет дело? Есть уголек?
И тут только заметил наш горщик, что-то ярко горят глаза у старика. Однако он не испугался и ласково ответил:
– Есть немного!
– Вижу, – ответил тот. – Ну, вот что: ты грузи, а я потихоньку таскать буду на подачу.
– Ладно, дедушка! Спасибо за подмогу! – согласился парень, и пошла, братцы вы мои, работа. Ой и работа! Не успевает шахтер и грузить, а уголек все прибывает. Да крепкий да ядреный, блестит на изломе, как серебришко!
– Давай, давай живей! – покрикивает старик, а парня и пот, и страх пробирает. Ноги и руки дрожат.
Старик это заметил и говорит работяге:
– Ты это зря! Сходи теперь да посмотри, сколько угля в лаве осталось!
Парень полез туда, видит, весь уголь отбит, вся мелочь собрана, будто метлой подмели…
Сколько часов горщик в шахте пробыл, один бог знает, только когда он поднялся наверх, то увидел: весь откаточный углем завален.
Тут-то он и спогадался, кто к нему угодил в помощники. Дух захватило у горщика, побежал он к рудничному двору. Там – никого. Еле от страха на-гора выбрался. Сам не свой прибежал в казарму, отовсюду к нему сбежались дружки. Ахнули они:
– Да где ты был, милый человек! Зачем побелил голову?
И впрямь, парень стал в одночасье седым-седехоньким. Дошел он до нар и упал вниз лицом. Так и проспал целый день, а наутро хватились его. Сбежал! С той поры никто так удалого горщика и не видел на шахте!..
– Ты только послушай, чего старый леший набрехал! – раздался внезапно позади горщиков насмешливый голос управителя Любимова.
Никто и не заметил, как он подобрался к работным.
Все сразу повскакали, но он с льстивой улыбочкой неторопливо присел рядышком.
– Что за беда случилась в шахте? – сдержанно спросил Любимов. – Это все Козелок надумал. Откуда могла нечистая сила там взяться? Погляжу на вас: народ вы храбрый, а пустяка какого испугались!
– То не пустяк, Александр Акинфиевич. Сам слышал и краем глаза приметил, – сурово отозвался Козелок.
– А ты не перебивай меня! – строго остановил его Любимов. – От мысли человеку всякое может померещиться. Да и то надо знать, братцы, что на всякую нечистую силу есть поп с крестом! – убежденно сказал управляющий. – Ныне же приведу священника, и он святой водой окропит шахту, вот вся нечисть и покончится! – Любимов говорил ладно, приветливо, но все время пытливо разглядывал лица работных, а сам думал: «Не может того быть, чтобы нечистая сила их испугала. Тут что-то другое! Вода. Она, коварная!»
Управляющий и сам изрядно переволновался и перетрусил, но не за работных, а за шахту. «Помилуй бог, если медный рудник затопит, что тогда скажет Демидов? Никому несдобровать!»
Он, кряхтя, поднялся, внимательно осмотрел насосную машину. Она работала с большим хрипом. Деревянные дощатые трубы пропускали воду, и половина ее со звоном падала обратно в шахту.
Однако хотя и с опасностью для жизни, но работать все же было можно.
Управитель не тянул долго, забрался в тележку и крикнул рудокопам:
– Не расходись! Сейчас священник сюда с молитвой пожалует!
В полдень наехал батюшка с дьячком. Тут среди терщиков находился и Любимов, пришел и Ефим Черепанов. И все, казалось, шло хорошо. Только Черепанов оставался угрюмым: понимал он, что руднику грозит беда, – большая неминучая беда, и не от нечистой силы, а от подземных вод. Сколько раз докладывал он об этом управляющему, но тот отмахивался: «Потерпим еще годик, а там увидим!»
А чего ждать, когда все ясно! Конная машина явно не справлялась с водой, сюда бы поставить паровой двигатель, тогда бы все по-иному пошло.
Священник отслужил молебен, окропил шахту святой водой. Горщики, понуря головы, выслушали молитвы иерея, а когда он кончил, покорно подошли приложиться ко кресту.
– Ну, ребятушки, теперь все хорошо. Давай, давай в забой! Работа стала! – заторопил управляющий.
Однако никто из рудокопов не двинулся с места. Наступила такая тишина, что слышалось сопенье насоса да тихое журчанье воды. Ефим молча смотрел на горщиков. Согбенные, усталые, они вызывали сочувствие. Одетые в холщовые портки, в зипунишки да в истертые шапчонки, они посинели от стужи. Вся одежонка их пропиталась влагой. А тут еще беда с водой! Кому охота обречь себя на погибель? Не сегодня завтра вода возьмет свое, затопит шахту, – тогда поминай как звали!
– Что же вы приуныли? А ну давай! – повышая голос, строго прикрикнул на горщиков Любимов.
– Боязно! – прошептал Козелок. – А вдруг опять кто почудится!
Черепанов видел: кто-кто, а старый опытный рудокоп Козелок понимал, что работать на затопляемой шахте опасно.
– Ну, тогда ты первый и полезешь! Из-за тебя туману напустили тут! – сердито сказал Александр Акинфиевич, и его серые глаза в упор уставились на старика.
Горшик опустил голову, мялся.
– Не плутуй! Полезай! – отрубил управляющий.
Своей грузной фигурой он стал наступать на рудокопа.
Козелок почесал затылок: упирайся не упирайся, а выходит – надо опускаться в забой. Он первым подошел к стволу и стал спускаться. Плотинный не утерпел, его занимала работа грунтовых вод: следом за Козелком полез и Черепанов…
3
Шубин – по суеверным представлениям горщиков старого времени – горный дух.
4
Штопорной – рабочий, регулирующий движение клети по стволу.