Санаторий «Сказка»

– Что это значит? – негодующе спросила я. Весь этот маскарад начал меня утомлять – он даже не попытался сделать вид, рвущегося к работе сотрудника, объятого жаждой правосудия.

Он тяжело вздохнул, открыл папку и достал оттуда документ, протянул его мне и сказал:

– Читайте.

Это был приказ. Я не юрист и многое из того, что там было написано, осталось для меня загадкой, но в общем и целом, суть сводилась к тому, что все дела, касающиеся санатория «Сказка», немедленно перенаправляются в вышестоящую инстанцию, где рассматриваются и либо принимаются, либо – нет.

– Я извещу вас о результатах, как только они будут, – сказал он, забирая бумагу. – Всего хорошего.

– Погодите, погодите! – возмутилась я. – Когда будут результаты? Сколько их ждать?

– От трех до двенадцати месяцев.

– Вы издеваетесь? Год только на то, чтобы рассмотреть мое заявление?

Мужчина кивнул и его тяжелый взгляд равнодушно уставился на меня. Я смотрела на него и никак не могла понять, что творится. Что происходит? Что это за чушь собачья?

– Там человека убили, – зашипела я, глядя ему в глаза. – Одного забили битой насмерть, другую – изнасиловали. Она умерла от потери крови. Ей все раскурочили между ног! Понимаете?

Внезапно он ожил и гаркнул на меня так, что зазвенела кружка на столе:

– От меня-то вы что хотите? Документ видите?

– Не на меня вам орать нужно! Вам нужно кричать во все горло, поднимать тревогу! Идти к начальству и требовать…

– Чего? – крикнул он, уставившись на меня злыми глазами. Огромные кулачищи сжались, глаза налились кровью, губы превратились в тонкую полоску. Затем он заговорил очень тихо. – Я ничего не могу сделать, потому что это не территория нашей страны.

Я уставилась на него, не в состоянии понять, могу ли я верить ушам своим. А он продолжал говорить:

– Не знаю, как именно, с точки зрения юриспруденции этот совершенно невозможно, и, тем не менее, территория завода, а ныне – санаторий «Сказка» имеет статус посольства. Иными словами – это территория другого государства. Понимаете, о чем я? Это уже не административные и уголовные отношения, это – политика. Я не имею права приходить туда при исполнении без разрешения федеральных органов. А мне его не выдавали. Негласно – я даже не имею права быть там, как частное лицо, так как я «при исполнении» даже в свободное от работы время.

Внутри меня все похолодело. Я долго не могла подобрать слов, но все же заплетающимся языком, еле подбирая слова, я замычала:

– Там же люди? Там постоянно находится огромное количество людей.

Начальник отдела кивнул:

– Они могут пускать на территорию, кого захотят. У них в этом вопросе нет никаких ограничений. Но и выгнать могут в любой момент. Когда сочтут нужным.

– Ладно… – судорожно говорила я, подбирая слова, ища доводы, и наконец, нашла. – Хорошо! Хорошо, допустим, вы не имеете права зайти на территорию и действовать там от лица представителя исполнительной власти, но ведь арестовать человека по подозрению в убийстве вы можете? Частное лицо?

Тут он снова открывает папку и из неё на стол ложатся фотографии – Херувимчик, Низкий, Рослый, Молчун и Максим.

– Это они? – спросил он.

– Да! Да! – закивала я, с надеждой глядя в суровое мужское лицо – оно скривилось в усмешке, от которой у меня пробежал холод по спине:

– На данный момент они не покидают территорию посольства, а потому мы возвращаемся к тому, с чего начали – я не могу зайти на территорию санатория без разрешения федеральных властей.

– Но ведь если есть обвинения в убийстве, посольство обязано выдать обвиняемого!

– Во-первых, не каждое государство обязано, а во-вторых – одного вашего заявления недостаточно, чтобы предъявить обвинение в убийстве. Нужны доказательства – улики, свидетельские показания, место преступления. И тут мы снова возвращаемся к тому, с чего начали – я не имею права появляться на территории санатория, а значит, не могу собрать вещественные доказательства, не могу опросить свидетелей, не могу увидеть место преступления. Понимаете?

– Что же получается? Они будут сидеть там всю жизнь и безнаказанно творить все, что им вздумается?

– Нет, – сказал он и горько улыбнулся. – По достижении совершеннолетия они получат статусы консулов и дипломатическую неприкосновенность, и смогут творить, что захотят, уже ЗА пределами санатория.

– Погодите, так они же должны быть гражданами той страны, интересы которой представляют?

Он кивнул головой:

– Так и есть – никто из них не является гражданином России. У них иностранные паспорта. Они все – подданные другой страны.

– Какой?

– А это важно?

Я закрыла рот и подумала, что, пожалуй, нет. Какая, к черту разница, какая страна покрывает этих ублюдков? Важнее то, что чиновники нашего города, от мала до велика, знают, что творится в этом аду. Знают, но ничего не делают.

На этом мои вопросы закончились. Я забрала свое заявление и отправилась домой.

И вот как раз дома – то и начались удивительные метаморфозы – мне стало все равно. Часть моей души, та, что требовала правосудия, скончалась, и я похоронила её без почестей. Вторая – та, что трусливо тряслась в углу, боясь всего и вся, вылезла из укрытия и огляделась – теперь она понимала – бояться бессмысленно. Если ничего на этом свете не способно защитить тебя и твоих близких, жить в страхе нет никакой нужды – так или иначе, если ты понадобишься кому-то, никто тебя не спасет, никто не придет на выручку. Все в руках Божьих. И она смирилась. И я, сидя в углу своей квартиры, поджав ноги и глядя в одну точку, последовала её примеру. Смирение снизошло на меня, как откровение. Стало легко и просто. Я ничего не могу сделать со своим будущим. Я ничего не могу предсказывать, не имею права требовать, не могу изменить.

Я могу только радоваться тому, что есть сейчас.

Поэтому я купила торт и жду дочь. Потому что нет ничего важнее этого.

Глава 10. По тонкому лезвию в неверном направлении

Дождь полил, как из ведра. С меня текло, как будто я стояла под душем.

– Мама, беги скорее домой! – хохотала Сонька. Её глазенки смотрели на меня, становясь все больше и круглее. – Ты так заболеешь!

Я засмеялась. Дождь был теплый, как последний поцелуй уходящего лета, но уже стемнело и, в конце концов, уже сентябрь, а потому меня начало пробирать. Но все же я нагнулась вперед, залезла головой в окно машины и, капая мокрыми волосами на штаны дочери, поцеловала её в нос. Та захохотала, вытирая ручонками лицо:

– Мама!

Я смеялась и еще раз прижалась мокрой головой к личику моей Пуговицы. Она завизжала и начала выталкивать меня в окно:

– Ты вся мокрая! И я вся мокрая!

Бывший муж смотрел на нас в зеркало заднего вида и его глаза улыбались.

Я вылезла на улицу:

– Пока, пока, Пуговица. Напиши мне, как приедете домой, ладно?

– Хорошо, – ответила она.

Я кивнула и подошла к водительскому окну:

– Не забудь проследить, чтобы она зубы почистила.

Бывший муж посмотрел на меня и кивнул.

– Ладно, езжайте, – сказала я.

– Пока, – сказал он.

Стекла поднялись. Сонька помахала мне ручкой, я в ответ скорчила ей рожу и показала язык. Она захохотала. Машина тронулась и поехала по двору.

Я смотрела им вслед и понимала – я больше не боюсь. Моё нутро не завязывается в узел при виде машины, которая увозит мою дочь, и Сонька это чувствовала. Перестала смотреть на меня волчонком, перестала отмалчиваться, когда я задаю вопросы. Начала звонить и писать первая. Я смотрела, как машина моего бывшего мужа поворачивает за угол и знала, что за два дня она не перестанет любить меня, не отвыкнет от моего голоса и не забудет, как сильно я её люблю. Это всего лишь выходные. Сегодня пятница, а уже в воскресенье вечером она снова будет у меня под боком – теплая, вкусно пахнущая жвачкой, конфетами и детским шампунем для волос. И будет задавать дурацкие вопросы, а я буду давать не менее дурацкие ответы. Ну откуда мне знать, зачем сороконожке сорок ног? И почему волосы у людей не бывают полосатыми? И почему у бабуина попа большая и красная? Интернет нам в помощь, Пуговица.