Асимметрия

– Дальше что? – с вызовом спросил я и повторил для усиления эффекта: – Что дальше-то?

– Ну, значит, не есть тебе дембельской каши!

– Прямо расстроил!

На дверце в отделении для яиц одиноко загромыхала банка с кабачковой икрой.

– А я бы сейчас даже требуху сожрал! Ну, или икорку навернул. Га-аа!

Синоптик снова заржал мелким дурным смехом, бесцеремонно свернул крышку с горловины банки и погрузил пальцы в овощное рагу.

Я неодобрительно хмыкнул, глянув исподлобья, как мародерствует Синоптик.

– Лучшая отечественная закуска! – гордо сказал он и отправил в рот размазанную по фалангам пальцев икру. Довольно зачавкал, зачерпнул ещё. – У меня в такие моменты суровая подсадка на еду. Веришь, Ким, вот как распоследнего планокура пробивает на хавку люто, ничего не могу с собой поделать.

– Ты полегче, здесь за это ноги ломают! – предупредил я.

– Да ты не шухерись! Я всего граммульку съем.

Наконец, пустая банка была отправлена обратно в холодильник. Синоптик обмахнул руку о штанину и протянул мне:

– Теперь давай нормально знакомиться!

– Это как?

– По дембельскому уставу.

– Мне же вроде как не положено…

– Это балабасить печенье со сгухой не положено. Дембельский комок с акселем тоже не положен, а всё остальное никто не отменял. Устав для воина, что Коран для мусульманина.

– Я не воин, я альтернативнослужащий!

Но заведённую мной пластинку лейтенант грубо прервал:

– Не грусти, бобёр, сделаем из тебя мужчину! Давай: разрешите доложить, сколько вам еще служить… – Синоптик не дождался поданной руки, схватил меня за ладонь, притянул к себе и резким движением стиснул шею в полукольце согнутого локтя, с силой надавил. Я судорожно втянул носом воздух, почувствовал, как вздулась на шее жилка, отбивая удары сердца. От напряжения заломило в висках и некстати зачесался глаз.

– Эй, салага и бритый гусь! Докладывай шестьдесят два дня.

От навалившегося на меня Синоптика мерзко пахнуло смрадным духом загула. Удушающий захват заставил, хрипя, извергать из памяти дембельскую сказку, оставленную моим предшественником на последнем листе вахтенного журнала.

– Я салага, бритый гусь, я торжественно клянусь: масло, сало, колбасу, все я дедушке снесу. Разрешите доложить – сколько вам еще служить, – я выдохнул, перехватил душащую меня руку, подсел и резко перекинул через колено Синоптика. Тот хватку ослабил, но не отпустил, и мы вдвоём неуклюже повалились на грязный кафельный пол. Я схватил его за ворот растянутого свитера и проорал в самое ухо: – До вашего светлого дня осталась х…ня – шестьдесят два дня.

Голосовые связки онемели, я задохнулся от собственного крика. Закашлялся, замахал руками, наконец, вдохнул в полную силу.

Синоптик отвесил мне шлепок ладошкой по лбу и истошно завопил:

– И умчит меня в запас автобус марки «ПАЗ»! Ейе-ее!

– Товарищ лейтенант, это не устав, а уставщина.

– Верно мыслишь. Ещё два месяца будешь у меня втухать! – пообещал Синоптик. – А потом мы побратаемся, и я красиво уйду в закат. Гульну со страшной силой. Насвистаюсь в такой дребадан, что буду блевать до самого до Воронежа. Тебя на отвальную позову. Придёшь?

Я не успел ответить. По коридору раздались шаркающие шаги. В дверном проёме кухни показалась сутулая фигура женщины в подбитой молью горжетке. Меховой аксессуар ни разу не подходил под вьетнамки на босу ногу и сильно спитое, одутловатое лицо. При виде нас она тяжело задышала, скрупулёзно оценивая обстановку. Сквозь склеенные дешёвой тушью ресницы разглядела лицо Синоптика. Кожа на сухих скулах натянулась. Губы, обильно выкрашенные помадой, свернулись в удивлённое «о».

– Слава, здравствуй!

Она снова сощурилась, фокусируя мутный взгляд на мне, но в её усталых глазах я так и остался неузнанным. Осторожно, повторяя изгибы убогих интерьеров кухни, она двинулась вдоль стены к газовой плите.

– Слышь, Поликарповна, вали отсюда нахер! – зло сказал Синоптик, отряхиваясь и поднимаясь на ноги.

Женщина растерянно мигнула, тряхнула – не то от обиды, не то от злости – сальным подбородком и, схватив чайник, заковыляла прочь из кухни.

– В тебе, лейтенант, много злости сидит, – сказал я, растирая лиловую шею, – а лычки и звёзды не дают никакого права эту злость распылять на окружающих.

– А ты знаешь, что эта общага построена на тифозных костях? – неожиданно спросил меня Синоптик. – На этом самом месте в войну была больница для тифозников. И морг. Прикинь?

– Откуда знаешь?

– От этой полоумной бабы, – Синоптик покивал на коридор. – Мама ейная в той больнице лежала, когда авианалёт случился. Ну, там, понятно, ковровая бомбардировка, прямое попадание в дом. С тех пор травма у человека душевная – мля, на всю голову. Горжетку из драной лисы никогда не снимает, типа в память, и живёт в этом свинушнике тоже типа в память, а у неё, между прочим, пустует свой дом где-то в Белужках. Присела мне на уши с этой историей. Нафига ты мне это рассказываешь, спрашиваю. Мне то что? А она отвечает: земля под нами кишит инфекцией. Ковырни ногой и полезет палочка. Вот пойду на задний двор, накопаю хризантемок и подарю тебе. Привет от мамы такой. Нормально, да? – Синоптик покрутил пальцем у виска. – Так что зло – понятие очень объёмное. Ты с этим поаккуратнее, сосед.

– С чем поаккуратнее? – поинтересовалась Тата, незаметно появившись на кухне. Одетая в экстремально длинное, до щиколоток платье-футляр с широким воланом на поясе, она выглядела как модница, сбежавшая с подиума и случайно набредшая на поляну с лубяной избушкой бременских разбойников.

Я даже невольно запел, навеянный мотивом: «Ой-ля-ля, ой-ля-ля, ех-ха!», но вовремя спохватился, поймав на себе удивлённый взгляд Синоптика, замолк.

– Это я объяснял Киму, чтобы он вёл себя поаккуратнее с тобой! – ухмыльнулся Синоптик и подскочил к Тате. Наклонился к ней, приглаживая по-мальчишечьи короткие, чёрные как смоль волосы, и громко чмокнул в губы. – Мою девушку никому трогать не дозволено!

– Я и не трогал! – обиделся я на невинное враньё Синоптика.

– Ну, это я так, на перспективу! – уточнил Синоптик. – На тот случай, если захочется.

– Если захочется, он меня спросит! – сказала Тата и выразительно посмотрела в мою сторону. В ухе блеснула серьга-каффа в виде серебряной змейки. – Видно же, что Ким не какое-нибудь быдло, а вполне адекватный, воспитанный молодой человек!

– Я понял – это намёк, я всё ловлю на лету, – пропел Синоптик, – и вот за это я тебя конкретно…

– Зимин, твою мать, ты охренел! – Тата моментально сменила тон и потыкала в грудь Синоптика миниатюрным пальчиком. – Что это такое?

– Где? – насторожился Синоптик, отступив назад.

– Перед твоей наглой рожей.

– Это? Свитер.

– Вот именно! Свитер, который я подарила тебе. И во что ты его превратил? – Тата попыталась придать обвисшему шерстяному изделию его привычные размеры. – Ну ты и гад!

– Ничего, после стирки сядет, – пообещал Синоптик.

– Да, – сказал я, чувствуя свою причастность к проблеме, и пытаясь как-то сгладить ситуацию, – у меня была кофта из пуха козы. Кофта как кофта, в мой размер, а постирал – рукав стал до локтя. Вообще, вещи крупной вязки даже полезно растягивать.

– Ты не защищай его! – сказала Тата. – У меня к нему претензий много. Вот, к примеру, почему не сказал, что будете на четвёртом? Я весь пятый оббегала: Синоптик, Синоптик, а Синоптика – нет.

– А он здесь! – глухо хихикнул Синоптик, верно, решив, что дело со свитером благополучно замято. – Ты же меня всё-таки нашла?

– Там на кухне красная лента и объявление: «Все в сад!» и в скобках пояснение – «сад этажом ниже».

– Это я написал, – схвастнул я.

– Приколюха! – оценил Синоптик. – Сам придумал или кто подсказал?

– Вообще-то это цитата, – деловито уточнила Тата.

– Точно, цитата, – согласился я. – Наша директриса – она вела литературу – часто ввинчивала своё «Все в сад!» к месту и не к месту. Это из Чехова.