Страница 11 из 12
рис. 3
Понимание человеком фундаментальной специфичности своего места, статуса и значения в универсуме (экзистенциальное обеспечение связей и отношений мира, ситуации, исторических событий), осознание им своего участия в бытии, признание своей конечности, свободы и ответственности (без чего невозможно достижение аутентичного существования) сопряжены в понимании экзистенциальных философов и психологов с ощущением «тревоги», «страха», «тошноты».
Можно говорить о тенденции нарастания попыток избавится от категории «Мы» – то есть, от другого – при процессе становления своей идентичности, от необходимости учитывать эту позицию в поле выборов как таковую. «Трансцендентальная схема друговости распадается и более не в силах организовывать мир вокруг нас, порождать субъектов, их тела и объекты. Известны настойчивые попытки Ницше и Киркегора выбрать себе новые тела, уничтожив свое наследуемое, биографическое тело (больное, уродливое, неподвижное). Выбрать новое тело – это значит отречься от собственного имени в случайности непрерывного самоименования и тем самым дисквалифицировать функцию другого как основного распорядителя коммуникативными каналами жизни»[65]. Сейчас эта тенденция видна невооруженным глазом в том, что люди имеют разные именования (прозвища) в разных компаниях, регулярно меняют сетевые имена в блогах и социальных сетях, меняют даже паспортные имена – возможность выбора из фактически бесконечного ассортимента «я» сейчас норма.
Попытка построения общества на идее равенства: опыт внутренней эмиграции
В Советском Союзе была предпринята попытка построить общество, основанное на абсолютном равенстве. Но так как равенство подразумевает единый закон для всех равных, то добиться хоть какого-то равенства можно было при помощи единственного средства: ограничить мир территорией, на которой уже свершилась революция, и грезить о расширении этого мира – о мировой революции. Также пришлось ограничить (в реальности запретить репрессивными методами) все организации, претендующие на создание инакого закона, – религиозные организации, все партии. Мы не ставим перед собой задачу описать данное явление в целом, это не вместили бы в себя рамки нашей работы.
Описывая определенный аспект формирования определенной ментальности, определенного типа идентичности общества, мы не концентрируемся на том, насколько они происходят из самой идеи, а насколько из особенностей большевизма как радикального марксистского течения, вдохновленного идеей научного экономического детерминизма, возникшего в среде русской интеллигенции и русской ментальности, о которой писал еще Бердяев[66]. В.В. Сильвестров считал, что репрессивный характер социальной реализации радикально понятых идей марксизма является закономерным следствием Марксового переворачивания Гегеля: переноса идеалистической диалектики, разворачивавшей проблематику противоречивости бытия в сфере общения, то есть – в сфере понятия, в социально-материальный план как основу и источник любых метаморфоз в сфере мысли (Сильвестров, 1998). Отсюда получился парадоксальный результат: мысль о первичности экономики по отношению к духу ведет к насилию над экономикой под лозунгом следования ее внутренним диалектическим законам.
Тут же идет речь о том, о чем Ю. Шрейдер писал: «В своё время атеистический гуманизм из двух главных заповедей Христа – о любви к Богу и любви к ближнему – оставил только последнюю, чем открыл прямую дорогу к уничтожению человечности и, в конечном счёте, к уничтожению человечества. Любовь к ближнему в нелюбви к Богу привела к тому, что сам круг ближних стал выбираться под давлением господствующей идеологии, а «дальних» («врагов народа», «классово чуждых», «инородцев», «расово неполноценных») разрешалось уничтожать сколь угодно жестокими средствами, ибо делалось это исключительно ради любви к ближнему»[67]. То есть мы видим, что возможность выбора идентичности в рамках мира сократилась до минимума. Подразумевалось, что человек примет единый закон и всеобщее равенство за счет своей глубокой рефлексии, позволяющей ему понять, что это наилучший путь. Но и это предположение не оказалось верным. Поэтому выбор «Я» – стратегий тоже пришлось ограничить. В результате ранние идеи Маркса, в центре внимания которого стояла проблема отчуждения (которое понималось не только как механизм отделения людей от процесса и результатов их труда, но и как процесс, в котором люди становятся чуждыми миру: «Всякое самоотчуждение [Selbstentfremdung] человека от себя и от природы проявляется в том отношении к другим, отличным от него людям, в которое он ставит самого себя и природу. Вот почему религиозное самоотчуждение с необходимостью проявляется в отношении мирянина к священнослужителю… В практическом действительном мире самоотчуждение может проявляться только через посредство практического действительного отношения к другим людям. ‹…› Таким образом, посредством отчуждения труда человек порождает не только свое отношение к предмету и акту производства как к чуждым и враждебным ему силам, – он порождает также и то отношение, в котором другие люди находятся к его производству и к его продукту, а равно и то отношение, в котором сам он находится к этим другим людям…»[68]), упоминались все реже, зато широко тиражировалась идея марксизма-ленинизма о решающей роли сознательного меньшинства в социальных преобразованиях. Слова из коммунистического манифеста Маркса-Энгельса: «…Уничтожение этих отношений буржуазия называет упразднением личности и свободы! ‹…› Действительно, речь идет об упразднении буржуазной личности, буржуазной самостоятельности и буржуазной свободы…»,[69] – обернулись в Советском Союзе потерей всех личностных свобод. Получилась система, которую мы можем видеть на рисунке 4, – пирамида А. При этом выбор позиции «мы» как раз сохранялся и был жизненно важен. «Мы» – т. е. те, которые равны, но есть же еще иные, те, которые не «мы», не «товарищи» и уж точно не равны. И каждый раз, когда какая-то новая группа людей вокруг тебя оказывается вычеркнута из числа «мы», приходится заново пересматривать решение: а ты-то с кем составляешь свое «мы»? Есть ситуации фактически не выборные, когда из «мы» вычеркивают каких-нибудь незнакомцев, о которых ты лишь условно предполагал, что они включены в «мы», например, каких-то малоизвестных поэтов или прочих изначально «недосвоих». А когда соседа, с которым ты дружишь с детства? Отца? Сына? И выбор был не униполярным, как это может представиться: «враг народа – коммунист»; фактически выбор всегда был сложнее. Например, попытаться отстоять «свойскость» дорогого тебе человека, не выводить его из мы, самому оставаясь с большинством, – к примеру написать письмо товарищу Сталину. Да и само представление о мире, в котором как эллементы более или менее повседневной реальности фигурировали различные разведки, буржуи, троцкисты и прочие силы желающие тебя завербовать, т. е. предлагающее тебе иное, негодное, хоть и соблазнительное «мы», предполагает, что «мы» – то как раз выбирается из крайне многих. Выбрать «мы – шпионы Ватикана», конечно, представляется страшным и аморальным, но теоретически возможным, тогда как представить какой-то иной образ мира, кроме как «нынешний устроенный по социалистическим нормам», «прекрасный мир коммунизма будущего» и «прогнивший мир Запада» просто невозможно.
Рис. 4 Примеры попыток построения утопий в ХХ веке. Пирамида А. утопия строевшаяся на идее равенства. Пирамида В. утопия строевшаяся на идее братства. Пирамида Г. утопия строевшаяся на идее свободы – утопия современого эскописта.
65
Подорога В.А. Выражение и смысл: Ландшафт. миры философии: С. Киркегор, Ф. Ницше, М. Хайдеггер, М. Пруст, Ф. Кафка. – М.: «Ad Marginem», 1995 С. 287.
66
Бердяев Н. А. Духовные основы русской революции // Истоки и смысл русского коммунизма http://www.magister.msk.ru/library/philos/berdyaev/berdn015.htm
67
Шрейдер Ю.А. Ценности, которые мы выбираем. – М.: Эдиториал УРСС, 1999, С. 105.
68
Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956 С. 568–569.
69
Engels F., Marx K. Manifest der Kommunistischen Partei, London 1848.