Манаус

Аркимедес облокотился о ближайшее дерево и рассеяно почесал голову.

«Вот тебе и на! А казался дурачком. А у него уже имеется свой план».

– Рамиро будет очень полезен, если возьмете его с собой, – продолжил индеец. – Он хороший проводник, знает сельву и ходит очень тихо. Он сможет дойти до своей земли на берегах Курараи, что протекает рядом с Великой Напо.

– Напо?! – воскликнул Аркимедес. – Не сошел ли ты с ума? Да ты вообще представляешь где находится Напо? На противоположной стороне Амазонии. Нам понадобится спустится по Эль Негро, затем подняться по Великой Реке… Да ты просто не знаешь, что говоришь!

– Рамиро знает, что говорит, – упрямо повторил индеец. – Рамиро хорошо изучил путь, по которому его привели сюда. Сначала спустимся по Эль Напо, затем поднимемся по Великой Реке и опять поднимемся по Эль Негро до самой Курикуриари. Но так получится слишком широкая дуга. Если идти верхним путем, то через сто дней пути Рамиро сможет вернуться к Эль Напо.

И пока он это говорил, опустился на корточки и на утоптанной земле тропинки начертил, несколько приближенно, контуры этих рек. Аркимедес внимательно изучил грубо нарисованную карту и в глубине души согласился с тем, что индеец был прав. Он пристально взглянул на него.

– Ведь Напо в Эквадоре, не правда ли? – спросил он.

– Да, в Эквадоре, – подтвердил индеец.

– В Эквадоре у каучуковых баронов нет такой власти и силы. Могущество Араньи простирается и туда, но то уже не его владения, – размышляя вслух, пробормотал Аркимедес, потом, обернувшись к индейцу, спросил:

– И от Эль Напо можно добраться до земель, где живут белые люди?

– Рамиро за три дня доведет тебя от своих земель до города Тена, туда эквадорские солдаты не пускают сборщиков каучука. Говорят, что за четыре дня можно добраться от Тены до большого города, столицы страны, где белых людей тысячи, и никто даже не говорит про каучук.

– Кито!

– Кито? – недоверчиво повторил Говард. – Да ты спятил? Как ты можешь всерьез воспринимать этого индейца, когда видишь его первый раз в жизни? Что он может знать о географии? Он не умеет ни читать, ни писать, и не знает что такое карта… Какая глупость, в самом деле!

– Да, но он прав, – настаивал Аркимедес. – Его план гораздо лучше нашего. По нашему плану если мы убежим, то все будут знать, что мы спускаемся по реке к Манаусу. Нас будут стеречь на каждом повороте и схватят рано или поздно. Но если мы сделаем так, как сказал Рамиро, если пересечем колумбийские земли и при этом сумеем избежать встречи с людьми Эчеваррии, то через сто дней доберемся до Путумайо и оттуда до Напо.

– Никто не сможет выдержать сто дней в джунглях. Мы тысячу раз потеряемся там; мы там сойдем с ума. У нас нет ни провизии, ни оружия, у нас ничего нет. И что тебе, вообще, известно об этом индейце? Кто может гарантировать, что он не сбежит на второй день или не бросит нас при первой опасности?

– Рамиро дойдет за сто дней до Напо, – упрямо возразил индеец. – Рамиро не врет. Рамиро может идти один.

Говард задумался, внимательно смотрел на индейца, изучая его, было видно, что сомнения терзали его.

Наконец он принял решение, безнадежно махнув рукой, воскликнул:

– Да какого черта! По мне что так, что эдак. Предупреди Клаудию. Если верно, что Сьерра уезжает завтра, то выходим через неделю. Не хочу рисковать, оставаясь слишком долго здесь.

– На следующей неделе, – повторил Аркимедес задумчиво. – Но раньше нужно убить собак Жоао. Они легко возьмут наш след.

– Не стоит убивать собак, лучше убить самого Жоао, – предложил «Гринго». – Собаки слушаются лишь его, а у охранников и решимости, и пылу поубавится, если они останутся одни.

– Не так уж и легко убить этого Жоао, – возразил Аркимедес. – Многие пытались, и никто из них не сможет теперь рассказать чем дело закончилось.

Американец промолчал, он задумчиво смотрел куда-то, на какую-то лишь ему одному видимую точку, наконец произнес:

– Предупреди Клаудию.

Решено было бежать ночью в субботу, через неделю после отъезда Сьерры, потому что по субботам Жоао приказывал привести к себе в хижину Клаудию, где имел обыкновение оставаться с ней до утра.

Едва наступила ночь, Аркимедес прокрался под хижину надсмотрщика в то время, когда тот отсутствовал, осторожно раздвинул прутья тростника, из которого был сплетен пол, и в образовавшуюся щель просунул острый нож, таким образом, чтобы рукоять торчала вверх и находилась точно под его койкой.

Хижина Жоао была сооружена по тому же принципу, что и все остальные жилища в лагере – была поднята над землей на четырех столбах в рост человека, и делалось это специально, чтобы уберечь обитателей от неожиданных подъемов реки и от нашествия насекомых и змей.

Покончив с этим, он вернулся к себе, поужинал тем немногим, что удалось достать, и потом вместе с индейцем они завершили несложные приготовления к побегу, вернулись оба к реке и сели на берегу невдалеке от того места, где часовой сторожил пироги.

Уже глубокой ночью Жоао послал охранника за Клаудией. Едва она переступила порог, как он приказал ей раздеться и ходить обнаженной по хижине, а сам налил в стакан спирт.

– Выпей, – приказал он. – Может это тебя расшевелит, и тогда мы порезвимся немного.

Клаудия молча выпила. Жоао сел напротив и наслаждался какое-то время, рассматривая ее обнаженное тело, а она стояла перед ним не шевелясь.

Тогда негр разделся сам, и, стараясь вызвать в ней восхищение, продемонстрировал перед ней свои могучие мышцы и непропорционально большой половой орган.

– Если перестанешь вести себя, словно мертвая, и по субботам будешь доставлять мне удовольствие, то я смогу облегчить твое положение, – сказал он. – Здесь я всем распоряжаюсь. Одного моего слова достаточно, чтобы сборщики не посмели дотронуться до тебя и пальцем. Будешь обслуживать лишь охранников, но их немного, а для такой женщины, как ты, это будет пустяковое дело.

Клаудия продолжала молчать. Единственная мысль терзала ее: нужно было срочно что-то предпринять и сделать это нужно быстро.

Тогда она подошла к койке и легла. Негр, смущенный и немного обеспокоенный этим молчанием, хотел было сказать что-то, но передумал. Допил залпом остатки спирта и последовал за ней.

Клаудия терпеливо дожидалась того момента, пока не почувствовала наверняка, что негр, лежавший сверху на ней, дошел до такой степени возбуждения, когда с ним можно было делать все, что угодно. Тогда она опустила руку, пошарила по полу, пока не нащупала рукоятку ножа и хладнокровно, одним точным движением перерезала ему горло.

Выражение экстаза на лице надсмотрщика сменилось удивлением. Из раны обильным потоком хлынула кровь и окрасила руки и грудь женщины. Жоао весь содрогнулся, потом обмяк, словно из него выпустили весь воздух, и рухнул замертво, а кровь продолжала хлестать из разрезанного горла.

Несколько секунд Клаудия лежала неподвижно, отдыхая, потом отпихнула тело в сторону и встала с койки. В тазу смыла с себя кровь, нож вытерла о матрас и спрятала в складках одежды. Спокойно оделась и вышла наружу, даже не удостоив мертвеца взглядом.

Она ничего не чувствовала, совершенно ничего, будто в том, что она сделала, не было ничего ненормального, будто все было обыденно, более нормально, чем каждую ночь терпеть издевательства грязных работяг.

Не торопясь, как бы прогуливаясь, она спустилась к реке, подошла к охраннику, сторожившему пироги. Опершись спиной о ствол дерева, тот сидел на земле, спокойно курил, а ружье держал на коленях. Заметив в темноте ее приближение, он удивился. Вначале вскинул ружье и прицелился, но затем, приглядевшись, узнал и опустил оружие.

– Ты что здесь делаешь? – спросил он. – Ты же должна быть этой ночью с надсмотрщиком?

Клаудия ничего не ответила, молча села на песок. Сидела неподвижно, словно любовалась рекой, текущей в ночи. Приподняв немного край юбки, обнажила часть бедра. Охранник следил за каждым ее движением, не отрываясь. Кинул быстрый взгляд вокруг, убедившись, что все спокойно, прислонил ружье к дереву, а сам подсел к ней, затем, обняв за плечи, заставил лечь на спину.