Манаус

Но очень скоро они обнаружили, что им нечего было предложить индейцам взамен самого дорого, что у них было: их свободы.

И это понятие «свобода» (свобода любой ценой), возможно, стало самым главным препятствием, когда «люди цивилизованные» принялись подгонять обитателей тех лесов под правила и стандарты собственного мира.

Для индейцев любая работа представлялась неприемлемым злом, когда из-за нее ограничивалась их свобода. Они могли часами строить хижину или рубить дерево, но делали это всегда по желанию и при наличии интереса. Однако стоило им заскучать или устать, то они сразу же ложились спать или если у них вдруг возникало желание порыбачить, они немедленно, не задумываясь о последствиях и об ответственности за невыполненную работу, оставляли ту самую работу недоделанной даже наполовину.

Это понятие «ответственности» было непостижимым для большинства амазонских племен, кто отвергал любую ответственность даже в качестве отца, мужа или члена того общества, где они жили.

А уж говорить о какой-нибудь ответственности при сборе каучука на службе у какого-то белого человека, так об этом и вовсе речь не шла.

И как следствие этого – видя, что никак не получается убедить их работать, владельцы плантаций решили заставить это делать, совершая набеги на индейские деревни с одной лишь целью – захватить и мужчин, и женщин, и даже детей.

Достоверно известно, что братья Аранья – владельцы каучуковых плантаций в Перу, чтобы удержать «дикарей» на плантациях, чтобы они не убегали в лес, держали в качестве заложников их детей, и когда индеец не возвращался из джунглей с нужным количеством смолы, в этот день ребенку отрезали руку. На следующий день вторую руку, позже отрубали ноги, и так продолжалось, пока несчастного не разрубали на куски.

Так или иначе, но сотни тысяч местных индейцев были уничтожены, и из пяти миллионов человек, обитавших на берегах «Великой Реки» в те времена, когда через эти места проходил отряд Франциско де Орельяна в 1500 год, осталось не более полумиллиона, спустя четыре столетия.

Когда-то такие многочисленные и могущественные племена, как «Пасеас-Новос», «Каиганг», «Ксавантес», «Кренкорес» или «Урубу» были практически истреблены в период каучуковой лихорадки, а другие племена, как, например, «Аука», ушли вглубь лесов и отстали в своем развитии на сотни лет.

Современной цивилизации потребуется ни одно столетие, чтобы восстановить хотя бы малую часть того, что было потеряно за те ужасные годы, когда обыкновенное смолистое дерево превратилось в настоящего палача целой расы.

Смертность среди индейцев оказалась настолько высокой, что очень скоро хозяева Манауса пришли к простому пониманию, что белый раб будет более выносливым и послушным, чем десять индейцев.

Но добыть белых рабов было делом весьма проблематичным, и потому прибегали к разного рода хитростям. Первая из таких уловок – это пообещать работнику самые выгодные и комфортные условия работы и жилья на один-два года, особенно тем, кто живет далеко, привезти их на плантации и оставить там навсегда.

Что очень походило на то, как заманивают беспутных женщин в бордели.

Второй способ – это «долг», когда тем, кто нуждался в деньгах, предоставляли небольшой кредит на условиях, что нужно будет отработать на плантациях, но, несмотря на все усилия должников, им никогда не удавалось уменьшить заветную сумму. Как и в случае с Аркимедесом, «Северянином».

Существовали и другие способы обмана, вплоть до самого наглого похищения тех, кто осмеливался объявиться на брегах Амазонки, привлеченные призрачной перспективой скорейшего обогащения. И прежде, чем они могли сообразить в чем дело, как уже оказывались закованными в цепи на борту лодки, увозившей их на далекие плантации.

Само собой разумеется, что наипервейшим желанием тех рабов, как белых, так и цветных, было сбежать. И чтобы избежать этого, хозяевам плантаций не пришло в голову ничего другого, кроме как превратить Амазонию в огромную тюрьму, самую большую тюрьму, когда-либо существовавшую на планете: пять тысяч километров в длину и почти четыре тысячи километров в ширину.

Каждый владелец плантаций выставлял сторожевые посты в ключевых местах на реках: на перекатах, в ущельях, на слиянии с другим потоком, чья задача заключалась в том, чтобы перехватить тех, кто намеревался каким-нибудь способом пересечь реку. И поскольку реки в джунглях представляли собой единственный путь, по которому можно было передвигаться, и в Амазонии невозможно ни пройти куда-нибудь, ни вернуться, кроме как по воде, рано или поздно любой беглец или просто путешественник попадали в лапы каучуковых баронов.

А те договорились между собой, что любой пойманный беглец будет возвращен своему владельцу, и таким способом и образом горстка людишек, обосновавшихся в Манаусе, Икитос, Сантарем или Белем де Пара, осуществляла контроль над самым протяженным и глухим уголком мира, пресекая любые попытки вырваться из их разветвленной и хорошо отлаженной сети.

Кармело Сьерра, он же «Аргентинец», был одним из самых могущественных каучуковых баронов Бразилии; таким же могущественным, как, например, клан Аранья в Перу, Эчеварриа в Колумбии или полковник Фунес в венесуэльской Амазонии. В его распоряжении оставались земли в верховьях Рио-Негро, Салданья командовал в Мадейре, Маркос Варгас хозяйничал на берегах Ксингу, а англичанин Скот – наверное, самый жестокий из тех, кого называют «женоподобными» – захватил область по берегам реки Тромбетас.

Были еще бароны, владевшие огромными каучуковыми плантациями, по своим размерам эти плантации превосходили некоторые европейские страны, но, тем не менее, они не принадлежали к той влиятельной группе. А Сьерра мечтал прибрать к рукам земли Салданьи и, таким образом, стать самым богатым и влиятельным, стать могущественнее даже, чем сам Хулио Аранья, монополизировавшей добычу каучука в Перу и чья частная армия, по слухам, насчитывала тысячи людей.

Но, чтобы начать войну с Салданьей, Кармело Сьерра нуждался в деньгах и, следовательно, в каучуке, в большем количестве каучука, а для этого требовалось найти новые каучуконосные деревья еще дальше, еще глубже в амазонской сельве.

Для этого он и привез с собой рабов аука.

Как только начало темнеть, в поселке послышались крики несчастной Клаудии. Четверо человек держали ее за руки и за ноги, а остальные, большинство из работающих на плантации: белые, черные и индейцы, надругались над распятой женщиной один за другим.

Крики слышались чуть дольше получаса, а затем сменились стонами, звучавшими непрерывно, и стоны эти были еще ужаснее, еще пронзительнее, чем сами крики. Словно какое-то несчастное животное мучили самым безжалостным образом, не позволяя ей, тем не менее, умереть.

Развлечения ради Кармело Сьерра присутствовал при этом в самом начале и даже подбадривал и подзадоривал некоторых из своих людей, но потом происходящее наскучило ему, и интерес к этому варварскому спектаклю постепенно угас.

Говард, «Гринго», укрылся в хижине, лежал в своем гамаке и изо всех сил старался не обращать внимание на происходящее, понимая, что стоит ему сделать хоть малейший шаг в сторону Клаудии, чтобы помочь ей, то головорезы «Аргентинца» незамедлительно всадят ему в грудь три пули, потому что с того самого времени, как они были вместе в Манаусе, Клаудия была обречена.

Аркимедесу настолько было омерзительно происходящее в лагере, что он содрогался от всех этих криков и стонов и, не выдержав, скрылся в своем любимом месте, под большой хижиной, выходившей одной стороной на берег, и откуда можно было видеть широкую излучину реки, по которой он надеялся в один прекрасный день вернуться на свободу.

Месяц поднялся над вершинами деревьев в ночном небе, набегавшие облака изредка скрывали его, но когда он появлялся вновь, то узкая, светящаяся дорожка вытягивалась на поверхности воды и «Северянину» нравилось смотреть на нее. Чернокожая служанка Клаудии прошла рядом, не заметив его, словно тень, с видом растерянным и смущенным, и ему стало жалко ту добрую женщину, без сомнения переживающую за свою несчастную хозяйку. Но особенно впечатлило его как те женщины, что обитали в лагере – опустившиеся проститутки, дегенератки, от которых никогда ничего хорошего не приходилось ожидать, восприняли изнасилование Клаудии, и первый раз за все время, проведенное на плантациях, он видел их в таком угнетенном состоянии, молчаливых, словно испуганных от того, что происходило там, внутри хижины.