Страница 7 из 25
Собственно же «тюркскую составляющую» в той мусульманской архитектуре, которую мы обнаружим в XI–XIII вв. в Анатолии, вычленить, пожалуй, и невозможно, даже несмотря на отраженную в источниках строительную активность, вызванную благочестием того же Тогрула, которому автор более поздних «Сообщений о Сельджукском государстве» приписывал «щедрость на строительство мечетей» и слова: «Мне стыдно перед Аллахом Всевышним, если я, построив дом, не возведу рядом с ним мечети».[54] Неоднократные попытки описать эту составляющую неизменно приводили лишь к ее констатации и признанию нехватки данных для решения «сельджукской проблемы». Еще в конце 1930-х гг. И. А. Орбели говорил о невозможности определения типологического или стилистического единства архитектурных памятников сельджукского времени: «Сельджукское искусство в целом дает значительное разнообразие форм, в особенности в архитектуре, в зависимости от того, в каком из районов упомянутой колоссальной территории эти памятники созданы, причем в каждом данном случае в основных чертах сказываются, как господствующие, формы местного, в предшествующий период развивавшегося искусства».[55]
Спустя два десятка лет Г. А. Пугаченкова повторила вывод о том, что «внутри государства Великих Сельджуков архитектура отнюдь не являла комплекса стилистически единых качеств»,[56] и качества эти не могли определяться этническим фактором, т. е. тюркизацией Южного Туркменистана, Северного Ирана и Анатолии. Она указала, что термины «сельджукский» и «караханидский» «едва ли уместны в историко-архитектурной номенклатуре, так как сами по себе не определяют ни времени, ни определенных территорий, ни подлинных причин развития местного зодчества».[57] Ее коллега Л. И. Ремпель, исследуя строительные конструкции и архитектурный декор Туркменистана, также ограничился лишь констатацией «сельджукской проблемы».[58]
Даже С. Г. Хмельницкий, подробно и поэтапно описавший развитие доисламской и раннеисламской архитектуры Средней Азии и опирающийся на огромный корпус исследований, резюмировал: «Попытки найти некий тюркский дух или тюркский стиль в монументальных зданиях, строившихся в годы правления тюркских династий – Караханидов, Газневидов и Сельджуков, – оказались безуспешными уже потому, что у вчерашних кочевников не было навыков и традиций строительного искусства. <…> Видимо, переход политической власти к завоевателям-тюркам не оказал заметного влияния на характер архитектуры Средней Азии и не изменил процесс ее эволюции».[59]
Пожалуй, наиболее «знаковым» типом сельджукской архитектуры является центрический мавзолей-тюрбе, – квадратный, многогранный, крестовидный либо круглый в плане, имеющий коническое шатровое (реже сферическое) завершение. Эти мавзолеи-«карандашики» появляются во всем «сельджукском ареале» – в Средней Азии, в Иране, Анатолии, Закавказье.
Появление не одобряемых исламом мемориальных построек и их количественное преобладание над другими типами мусульманской архитектуры в Средней Азии связывается с распространением на фоне ослабления власти Халифата суфийских учений, с одной стороны акцентировавших почитание (в т. ч. посмертное) праведников и наставников-шейхов, а с другой – адаптировавших доисламские культы, в т. ч. связанные с определенными местами.[60] Архитектурный тип центрического мемориального сооружения возникает уже в VII в. в иерусалимской Куббат ас-Сахра,[61] закрепляется в IX в. в самаррской Куббат ас-Сулайбийя и в упрощенном виде – без обходной галереи – кристаллизуется в X в. в бухарском мавзолее Исмаила Самани.[62] Большинство архитектурных типов мавзолеев имеют доисламские прототипы, кроме восьмиугольных в плане купольных тюрбе, – их появление С. Хмельницкий объяснял западными (от Халифата до Византии) влияниями и связал с развитием октагональных подкупольных конструкций: характерные для них перекрытия из двух оболочек (внутренний купол и внешний шатер) «неизвестны в среднеазиатской архитектуре IX–X вв.».[63]
Однако был ли тип шатрового тюрбе-«карандашика» принесен сельджуками из Средней Азии? Наиболее ранний шатровый мавзолей Бабаджи Хатун близ Тараза осторожно датируется XI в.;[64] т. н. мавзолей Фахреддина Рази в Ургенче – II пол. XII в.;[65] коническое завершение бухарского мазара Чашма Айюб выполнено не ранее XII в.;[66] руинированные либо плохо исследованные памятники – Чугундор-баба в Куфене,[67] Зулпукар в Таласской долине[68] – имеют расплывчатую датировку XI–XII вв. В Иране шатровые мавзолеи строятся примерно тогда же – Бурж-и Михмандаст около Дамгана построен в 1097 г., башня Тогрула в Рее – в 1140 г. Кроме того, происхождение кирпичных башенных шатровых мавзолеев Ирана с сельджуками вряд ли связано, – достаточно назвать покрытый конусом знаменитый «карандаш» Гунбад-е Кабус в Гургане[69] (1007), да и тот же Бурж-и Михмандаст, реконструируемый с коническим завершением, явно восходит к местной традиции башнеобразных купольных мемориалов, только в одном Дамгане представленной мавзолеями Пир Аламдар (1026) и Чехель Духтаран (1056).
В то же время сельджукские шатровые мавзолеи не стали в Иране образцами для многочисленных подражаний. Начиная с Великих Сельджуков, иранская архитектура отдаст предпочтение мавзолеям купольным – в этом ряду окажутся и усыпальница султана Санджара в Мерве (сер. XII в.), и гробница Олджейту в Султание (Сольтание) (н. XIV в.). Тип шатрового тюрбе, одновременно проявившийся в немногочисленных памятниках Средней Азии и Ирана, синхронных продвижению сельджуков на запад, станет «визитной карточкой» сельджукской архитектуры лишь в Анатолии и на сопредельных территориях и, судя по хрестоматийным мавзолеям Ахлата, Эрзерума, Байбурта, Дивриги, Кайсери, Коньи, Испарты, – только к XIII в.
Получается, что тюрки-сельджуки не могли принести в западные районы Халифата – в Северную Сирию, в Анатолию, в Закавказье – какие-либо архитектурные типы, которые были бы до того момента там неизвестны. Термины «сельджукская архитектура» и «сельджукское искусство» не подразумевают связь с сельджуками как с этносом, но обозначают более широкие художественные реалии, связанные с правлением тюрков – Великих Сельджуков, восходящих к ним династий и их вассалов, многие из которых, в т. ч. эмиры и улубеи Малой Азии, достаточно рано стали искать себе других сюзеренов.
Собственно, этот тезис далеко не нов: еще в начале 1970-х гг. Л. С. Бретаницкий писал, что «кочевники-сельджуки не выступали в роли создателей "сельджукского искусства", а послужили своего рода ускорителем тех социально-политических процессов, которые породили своеобразное направление художественного развития, распространившееся на огромной территории Передней Азии».[70] К. Каэн, традиционно-вынужденно завершивший раздел об империи Великих Сельджуков полуторастраничным параграфом «Искусство и письменность Сельджукского периода», не смог привести ни одного конкретного памятника, но констатировал, что, даже не будучи творцами, тюрки часто предоставляли другим возможности развития, которые сами использовать еще не могли.[71] Более того, рассматривая сельджукский период как ступень развития мусульманского искусства Переднего Востока, тот же Л. С. Бретаницкий предположил, что многие произведения этого времени, отличающиеся от памятников предшествовавшего периода арабского Халифата «законченностью замысла, продуманностью художественного строя, изысканностью форм и изяществом убранства», завершают «определенный этап последовательной эволюции и совершенствования не только отдельных композиционных приемов или методов и средств их осуществления, но даже типов архитектурных сооружений и художественных изделий».[72]
54
Садр ад-Дин Али ал-Хусайни. Ахбар ад-даулат ас-сельджукийа (Сообщения о сельджукском государстве). М., 1980. С. 39.
55
Орбели И. Проблема сельджукского искусства // Третий Международный конгресс по иранскому искусству и археологии. Доклады. М-Л., 1939. С. 154.
56
Пугаченкова Г. А. Пути развития архитектуры южного Туркменистана поры рабовладения и феодализма. (Труды ЮТАКЭ. Т. 6). М., 1958. С. 347.
57
Там же. С. 346.
58
См.: Ремпель Л. Архитектурный орнамент южного Туркменистана Х-начала XIII вв. и проблемы «сельджукского стиля» // Труды ЮТАКЭ. Т. XII. Ашхабад, 1963; см. также: Ремпель Л. И. Искусство среднеазиатского Междуречья // Ремпель Л. И. Искусство Среднего Востока. М., 1978. С.95–103.
59
Хмельницкий. МСМ. С. 9.
60
См. подробнее: Хмельницкий. МСМ. С. 10–11, 152 сл. (предложенная им классификация – С. 153).
61
См.: Grabar О. The Umayyad Dome of the Rock in Jerusalem // Ars Orientalis. 1959. Vol. III.
62
См., например: Стародуб. Ук. соч. С. 311–325.
63
Хмельницкий. МСМ. С. 10. См. также: Daneshvari A. Medieval Tomb Towers of Iran: An Iconographical Study. Lexington, 1986.
64
См.: Хмельницкий. МСМ. С. 185–188. Камера мавзолея перекрыта 12-дольным сомкнутым сводом, внешняя оболочка реконструируется как 16-гранный шатер на звездчатом барабане.
65
Хмельницкий. МСМ. С. 175 сл., там же планы и варианты реконструкции.
66
См.: Хмельницкий. МСМ. С. 255–257. К XII в. может относиться только западная часть комплекса, в которой и находится перекрытое шатром помещение; восточная же часть – пристройки XIV–XVI вв.
67
Подробнее: Хмельницкий. МСМ. С. 203, там же литература. Датировка Хмельницкого – к. XI–н. XII вв.
68
См.: Хмельницкий. МСМ. С. 193.
69
См. подробнее: Шукуров Ш. М. Гунбад-е Кабус. Иконография высоты и шатровые купола Ирана // Иран-наме. 2012. № 1.
70
Бретаницкий Л. С. Проблемы художественных стилей и вопросы их периодизации / /Бретаницкий Л. С. Художественное наследие Переднего Востока эпохи феодализма. М., 1987. С. 37.
71
Cahen. Pre-Ottoman Turkey. P. 51.
72
Бретаницкий Л. С. К вопросу об истоках мусульманского искусства // Бретаницкий Л. С. Художественное наследие Переднего Востока эпохи феодализма. М., 1987. С. 47.