Страница 8 из 24
Через неделю Кейджа пригласили в «Мэгэзин». Фотография падающего Биффа Морана слегка не добрала голосов на Пулитцеровскую премию, зато обошла все газеты Большого Яблока.
Кристофер Грант был не прочь и дальше заниматься уголовной хроникой, но ему предложили спорт. Отказываться не стал, хотя тема не слишком увлекала и не радовала. Мертвый Чемпион не отпускал репортера Кейджа.
– Скоро мы станем родственниками, Кейдж. Для католика это значит очень и очень много. Нам, Тайбби, ты подходишь – и не только потому, что католик, как и мы. Смеяться будешь, но брат нанял специального человечка, чтобы тряхнуть твое белье. И – ничего.
– Он плохо искал, Джордж.
– У каждого – свой скелет в шкафу, главное, чтобы кости не торчали наружу. Ты – незаконнорожденный, либерал, заступаешься за ниггеров и пользуешь девочек по вызову, кстати, очень симпатичных. Чем плохо?
– Незаконнорожденный?! А я думал…
– Да какая разница, Кейдж? Ты – хороший репортер и отличный парень. Но репортер – это мало. Года через два «Мэгэзин» начнет почковаться. Ежемесячные приложения на разные темы, оценил? А поскольку мы – семейная фирма, то первое приложение получит…
– …Мисс Лорен Бьерк-Грант.
– Да. Но к тому времени уже – миссис Тайбби, достойная и добродетельная супруга моего уважаемого брата. А спортивное приложение – твое, Кейдж. Пока не радуйся, тебя еще следует раскрутить. Не понимаешь? Популярный редактор – популярная личность. Восторженные отзывы от твоих девочек – хорошо, но мало. Поэтому мы с братом решили отправить тебя за славой.
– Джордж, не надо! Пожалуйста! Какой из меня редактор? И славы никакой не хочу!..
– Скоро ты станешь членом нашей семьи, Кейдж. Думай не только о себе. Я, знаешь, с большим удовольствием занимался бы обычной журналистикой, про привидения писал бы, про гаитянских зомби. Любимая, между прочим, тема! Но у всех есть обязанности. Так что готовься.
– А-а… А куда мне ехать, Джордж?
– Как куда? На войну!
Война была в Испании. Начавшаяся как-то внезапно, в разгар горячего июля, она поначалу мало кого интересовала. Журналисты, коллеги Криса, писали о грядущей Олимпиаде, о составе американской команды, о шансах славных парней Джека Уилсона и Луиса Лауриа («Включай левую! В корпус, в корпус!..»). Репортеры-международники, люди обязанные, куда больше вдохновлялись «швейцарским зигзагом», аншлюсом и передвижением войск у германских границ. Вдруг да бабахнет на весь мир? Это – действительно тема. Испания? А что Испания?
– Разборки в цыганском таборе! – резюмировал не кто иной, как сам Джордж Тайбби. – Немытая оперетка, Кейдж! Кому она нужна?
Теперь стало ясно – кому.
О самой войне Крис Грант знал мало, но читанного и слышанного вполне хватало. Анархисты при полном попущении «народного правительства» сжигали живьем священников и насиловали монахинь. Мятежники, позвав на подмогу диких марокканцев, вешали анархистов и бомбили жилые кварталы. Какой-то генерал Санхурхо пообещал спасти Отечество, потом его самолет грохнулся в море, газеты разразились некрологами, но генерал оказался живехонек, был выловлен, высушен и – и принялся спасать Отечество дальше[16].
Оперетка!
Кейдж, католик, незаконнорожденный, защитник ниггеров и ценитель девочек по вызову, не сочувствовал ни анархистам, ни мятежникам. Чума на оба их дома! А если вспомнить не урезанный вариант, а полный, будет еще точнее:
«Чума на оба ваши дома! Я пропал».
Кристофер Жан Грант, не трус и не герой, не хотел на эту войну. Не хотел! Не хотел!..
Особняки-корабли ощетинились пушками…
– Чушь говоришь! – возмутился старший. – И отец, и оба деда, и прадед наш – учителя, просветители, их все в нашей Лужице любили. Ты, Гандрий, хоть в Вендский музей сходи, который в Котбусе. Там вся стена в фотографиях. Наш папа – колдун? И дедушка? Да как ты себе это представляешь?
Капли дождя неотличимы на взгляд. Близнецы – не два человека, а две половинки. Но и половинки иногда спорят, потому что они – разные. Старший – горяч, младший – холоден, Отомар проницателен, Гандрий – систематичен, один – насквозь, второй – по пунктам.
– Музей в Котбусе фрайкор[17] разгромил, так что смотреть уже нечего. И папу, и деда, и всех остальных уважали, но знаться не хотели. Вспомни, Отомар, на праздники наши семейные только свои, родичи, собирались, даже тех, кто рядом жил, не было. А когда мы с тобой в классе решили на разных партах сидеть? Никто ни ко мне, ни к тебе в соседи не захотел. Играли без нас, дрались – тоже. Но и здоровались первыми, потому что родители велели.
– Крабат!.. Кра-абат!..
– Не смейся, брат. Ты теперь – Метеор, сын Небесного камня, победитель Мельника. И никакая физика с математикой, даже высшей, тому не помеха. А я младший, мне просто колдовской крови плеснули, отравили до́ смерти. Не хочу! Потому и меняю не только фамилию, имя тоже. Хорошим парнем был Гандрий Шадовиц, жаль, прожил мало!
Пустая комната отчего дома. На столе – глиняные поминальные стаканчики, початая бутыль. Билеты до Берлина уже куплены. Прощай, родная Лужица, навсегда прощай!
– Значит… Значит, мы с тобой уже не братья, герр Харальд Пейпер?
– Куда я от тебя денусь, герр Марек Шадов? Мы же с тобой две половинки! Если, конечно, тебе не зазорно иметь в братьях немца.
Налили на донышко, выпили молча…
– А помнишь, Гандрий, мама пела? «Slodka mlodost’, zlotyj chas…»
– «Mlodost’ – son rosplunje, kaz sneg weschni rozstae…» Не добивай, Отомар, и так жить не хочется.
Тогда, в гулком, брошенном родительском доме, младший наследник славной семьи просветителей Лужицкого края, потомственный колдун Гандрий Шадовиц в последний раз заплакал. Харальд Пейпер, «старый боец» с золотым партийным значком, плакать не умел. Слыл человеком холодным, расчетливым, даже бездушным.
– Меньше бы тебе цинизма, Харальд! – упрекали его партайгеноссен.
– Еще меньше? – удивлялся он.
Чужой, с мертвеца, пистолет брать не стал, побрезговал. Зато воспользовался чистым носовым платком, наскоро убрав кровяные потеки со стекла. Деньги… Бронзовый служебный жетон с орлом на аверсе и четырьмя цифрами на обратной стороне… Сигареты «Ramses» – початая пачка и еще одна, целая… Золотая (ого!) зажигалка…
Немного с тебя прибыли, сын юриста!
Осталось одно – попрощаться с сослуживцем перед тем, как открыть дверцу и вытолкнуть труп на пыльную обочину. Проводить, напутствовать, иначе не по-людски выйдет. Какие бы слова найти, чтобы от души, от чистого сердца? Слаб немецкий язык. Помогай, velikij, moguchij, pravdivyj i svobodnyj!
– Idi, s-suka!..[18]
Прежде чем жить дальше, Харальд Пейпер закрыл глаза, проверяя Судьбу. Темно! Просто темно, страшная зелень исчезла без следа, мир вновь стал правильным, предсказуемым и логичным. Сын колдуна, улыбнувшись по-волчьи, в полный оскал, повел плечами, сбрасывая усталость. Теперь – последнее, перед тем как завести мотор и уехать в неизвестность.
Из машины выбрался через правую дверцу, чтобы не топтаться по мертвому телу. На шоссе пусто, а если кто увидит, остановится – не беда. Бронзовый жетон СД под нос – и пулю промеж глаз. Меньше цинизма, говорите?
Задняя дверца…
Девушка сидела недвижно, подбородок вниз, глаза закрыты. Да и какой смысл дергаться, если на запястьях – сталь наручников, а на губах и лодыжках – изолента в три слоя? Хуппенкотен расстарался, упаковал на славу. Вот и пусть лежат рядом! Стандартная процедура требовала оттащить фигуранта подальше, чтобы с дороги не увидели, но гауптштурмфюрер СС (бывший? пожалуй, да!) решил оставить визитную карточку.
Любуйся, К-козел!
О той, которую они с Хуппенкотеном сняли с поезда, Харальд ничего не знал, лишь фамилию и приметы. Девятнадцать лет, волосы светлые, глаза голубые, черты лица – мелкие, нос – пуговка, узкие губы…
16
Не так, как в нашем варианте Истории.
17
Тем, кто закончил школу после 1991-го. Фрайкор (нем. Freikorps – свободный корпус, добровольческий корпус) в данном контексте – полувоенные добровольческие формирования правого толка.
18
Автор с огромным удовольствием отправляет Вальтера Хуппенкотена досрочно в Ад.