Страница 2 из 7
Работяги еще простят ей неубранные глыбы, а эти… как по такому льду будут пробираться в своих картонных ботинках? Вон, в прошлую пятницу кто-то выбросил кожуру от картошки прямо из окна. Так, жиличка из третьего подъезда полчаса отчитывала Аню за халатное и несознательное отношение к работе своим противным визгливым голосом, словно это было Аниных рук дело.
«За что тебе деньги платят, неряха?» – кричала так, словно это она платила дворничихе из своего личного кармана. Хорошо муж ее – Михаил Александрович увел.
Но на прощание и он тоже не удержался, вежливо так заметил: «Если вы не справляетесь с вашими прямыми обязанностями, мы всегда найдем вам замену».
Ане обиднее всего стало из-за этих его слов. Ведь она была почти влюблена в Михаила Александровича. Ей нравилась его энергичная бодрая походка и всегда приветливое выражение лица. Даже лысеющая макушка кумира вызывала в ней только приятное впечатление. Во всяком случае, до того дня.
Аня из последних сил в исступлении забила колом по оплывшему прозрачному смерзшемуся наплыву. Слезы выступили у нее на глазах.
Она бросила кол и, обхватив голову руками, села прямо на этот самый неподдающийся проклятый ледяной валун.
– Сестрица, дай помогу! – неожиданно услышала она над головой. Рядом стоял жилец со второго подъезда – двадцатилетний Сашка Соломонов. – Не женское это дело, лед-то колоть.
Аня никогда не разговаривала с этим парнем, хотя здоровались ежедневно. Высокий, хорошо сложенный, где-то даже симпатичный.
Все, как ни странно, портила его улыбка. Вроде должно было быть наоборот, – улыбка, говорят, человека красит. Но его улыбка была какой-то неестественной, словно пришпиленной, а уголки губ слишком уж высоко приподняты.
На лице у Сашки было написано сплошное удовольствие, граничащее со счастьем. Такое выражение лица наводило на подозрение, что у парнишки не все в порядке с головой. «Блаженный» прозвала Аня про себя Соломонова.
Аня с некоторым страхом посмотрела на незваного помощника. На улице ни свет, ни заря, во дворе – ни души, а тут, откуда не возьмись, этот блаженный со своей приклеенной улыбкой.
– Я в окно наблюдал, как ты мучаешься, потому и спустился, – Соломонов словно прочитал ее мысли, – ведь люди должны помогать друг другу.
– Ну да, – Аня вспомнила недавнее комсомольское собрание, где их секретарь говорил примерно то же самое в своем докладе «Об усилении социалистической идеологии среди молодежи»: Каждый должен помочь своему товарищу (заблудшей душе) в деле укрепления его социалистической сознательности (обрести веру). Этот блаженный, небось, тоже какой-нибудь комсомольско-профсоюзный активист.
– А ты чего так рано подымаешься? – поинтересовалась Аня. – Вроде не с заводскими выходишь?
– Нет, я в институте учусь, в политехническом. А встаю рано всегда… на молитву. – Аня оторопела от его слов. А он опустил кол и, облокотившись на него, внезапно спросил:
– Ты в Бога веруешь?
– Нет! Бога ведь не существует, – слишком уж поспешно ответила Аня.
***
Воспоминания о методах искоренения религиозных умонастроений среди односельчан поселили страх в душах многих, особенно молодых людей, и сделали саму мысль о Боге просто недопустимой.
У большинства сработал примитивный закон самосохранения: лучше быть без Бога в сердце, чем с пулей в голове. К тому же лозунги новоиспеченных коммунистов, призывающие строить социализм и обещающие прекрасное будущее простым людям, были не менее заманчивыми и достойными, чем библейское нравоучение о праведности во имя все того же неизвестного будущего.
Социализм. Слово какое-то чужестранное, но вполне благозвучное и даже многообещающее. Всем всегда хочется перемен к лучшему, а верить на Руси привыкли на слово.
И даже если вокруг все в один голос упорно твердят о том, что этого самого Бога нет, жить все привыкли по писанным им законам. Да и законы библейские и советские похожие: «не убий», «не лжесвидетельствуй», «возлюби ближнего своего», другими словами, но смысл-то один… «Не возжелай жены ближнего своего» – а то с райкомом дело будешь иметь… райком… рай для неверующих…
Раз обещали прекрасную жизнь при социализме, значит, так тому и быть. И Бог тому судья!
– Бог есть, разве твоя матушка не говорила тебе об этом? – уголки Сашкиных губ привычно поползли вверх.
– Говорила. Только моей матери уже давно нет в живых, а в церковь я не хожу. Я комсомолка. А ты что, в Бога веришь?
– Конечно!
–Ты не комсомолец?
– Нет!… Не приведи Господь! – тихо, для себя добавил Сашка. Он опять принялся ломать лед. В конце концов, ему сподобилось вбить кол поглубже, и ледовая корка поддалась. Аня сбегала за лопатой.
Вдвоем им удалось довольно быстро расчистить значительный участок тротуара. Закончили как раз вовремя – из подъезда вышел первый заводчанин.
– Ну, спасибо тебе, – Аня вытерла взмокший под шерстяным платком лоб. – Теперь я сама управлюсь. Иди, а то в институт опоздаешь. Спасибо!
– Все люди братья и сестры, запомни. Все мы должны любить и помогать друг другу, – сказал на прощание Сашка все с тем же выражением лица, на котором стояла печать вселенской любви. – Это завещал нам сам Господь Бог, всесильный и всемогущий.
«Мир, равенство, братство!» – вспомнила Аня первомайский лозунг, глядя вслед Соломонову. – Ясно, что все люди – братья и сестры, дурак блаженный!
Днем началась оттепель: грязная жижа, перемешанная со снегом, образовывалась на тротуаре с невероятной быстротой. Аня совсем запарилась: носилась по двору то с метлой, то с лопатой, – устала выгонять огромные лужи, возникающие в разных местах большого двора.
Под конец дня она была совершенно вымотана и повалилась спать «без задних ног», едва на улице стемнело. К вечеру опять заметно похолодало, треклятые лужи затянуло льдом.
Аня засыпала со слезами на глазах, ей казалось, что она больше не в силах бороться с издевательствами зимней непогоды.
– Господи, помоги! – невольно вырвалось у нее однажды.
В следующее мгновение она вдруг почувствовала то ли легкое дуновение, то ли прикосновение к своим волосам.
– Мама! – улыбнулась Аня и окончательно провалилась в глубокий крепкий сон.
***
Скоро Новый год. По мере приближения праздника Аня ощущала себя все более одинокой. Новый год, а особенно Рождество всегда были ее любимыми праздниками.
В деревне этот праздник отмечался особенно весело, с переодеваниями, колядованием.
Она вспоминала детские годы, когда они с матерью готовились к встрече Нового года. Мама всегда задолго готовила припасы на этот день, на скудном столе непременно появлялись какие-нибудь деликатесы, вроде запеченной в печи курицы или домашней колбасы.
А под елкой всех детей ждали непременные сюрпризы: для старшей Ани – новая кофточка, сшитая рукодельницей теткой, какие-нибудь бусики, а для братишек – незамысловатые игрушки, чаще сделанные руками отца. А однажды дети нашли там целую коробку леденцов и чуть не передрались из-за нее.
Всякий раз при мысли о безвременно ушедших братьях и родителях Аня чувствовала, как на сердце словно наваливается тяжелый неподъемный камень. Становилось страшно при одной только мысли, что этот не очень-то добрый мир может в одно мгновение отнять у тебя самое дорогое – жизнь и любовь твоих близких, да и твою собственную жизнь тоже. А ей, несмотря ни на что, хотелось жить дальше. Аня решила уехать на праздники к тетке в деревню, но в жилконторе ее предупредили, что как раз в праздники им предстоит много работы, так как каждый дворник должен обеспечить максимум удобств для передвижения отдыхающих в праздничные дни граждан на ответственном ему участке.
– Весной будем отдыхать! – заключил свою пламенную предновогоднюю речь начальник коммунхоза.
В городе у Ани не было никого из близких знакомых, если не считать бригадирши тети Тони и Катерины – новой подружки. С Катей они познакомились, а затем быстро сблизились на одном из последних комсомольских собраний. Катя была Аниной ровесницей, очень смешливой девчонкой. Все собрание они весело проболтали, а после даже прогулялись по городу. С тех пор Катя дважды побывала в гостях у Ани, хотя к себе свою новую подружку так ни разу и не пригласила. Катя жила с мамой в коммунальной квартире, в пятиэтажке, в трех кварталах от нее. Катя работала кассиром в их ЖЭКе.