Око за око

Половицы натужно скрипели под весом воина, но Урса все убеждала себя в том, что пол проживет еще год-два. Едва дверь в хату отворилась, старый пес запрыгал на месте, виляя покусанным хвостом. Девушка улыбнулась ему, потрепала животное по шее и присвистнула, не оборачиваясь к воде. И хорошо, хорошо, что травница оттянула этот момент хоть на одно долгое мгновение. Одмар шел к берегу один.

– Где Карантир? – теряя улыбку, спросила девушка.

Островитянин ей не ответил, решил отмолчаться еще хоть минутку. Старший из близнецов наигранно-печально отвел взгляд, и Ялмар невольно отшагнул назад, к дверям хаты. Урсула застыла, и пес перестал прыгать позади нее, отбегая к сараю: он почувствовал, что сейчас лучше оставить хозяйку одну и не попадаться ей на глаза со своим счастьем.

Травница молчала, молчали и братья, и только ветер взволнованно шептал у воды. Одмар медлил с ответом, он все ждал, что вопрос этот распадется сам собой, что кто-нибудь выдвинет свою теорию произошедшего, и старшему из близнецов останется только согласно кивнуть.

– Его утащили утопцы, – медленно ответил юноша. – Я говорил, что не нужно туда нырять. А он… Он просил высадить его у Чертовой Заводи.

– У-у-у, – присвистнул Ялмар, отворачиваясь от вздрогнувшей Урсулы. – Это смерть. Чистая смерть, оттуда живыми не выбираются, если окунулись. Палец в воду опустил – и тот оттяпали, что уж говорить о плавании у дна.

– Я ждал, а он все не…

– Как он тебя туда затащил-то? – перебивали братья друг друга.

Ялмар не интересовался подробностями сильнее Урсулы, просто сохранял возможность владеть собственным голосом. Урса же не могла. Мысли в ее голове смешались, слиплись под воздействием ужаса, и ни одна из них не задерживалась во главе. Думы менялись, менялись, и голова шла кругом, спасения от скорби не было. Травница не знала, о чем думать, не знала, как удержать в груди этот крик.

Вода. Снова вода, окружившая этот проклятый остров, ей все мало. Она забрала у нее всех родных, она забрала у Урсы стимул просыпаться по утрам, и теперь, когда, казалось бы, сама подарила возможность начать жить заново… Отняла его. Отняла у нее, подарив своим голодным склизким детям-хищникам.

Братья спорили о глубине впадины, о том, сколько там внизу поджидает тварей и каких они видов и размеров, рассказывая друг другу деревенские сплетни, а Урсула кусала губы. Ее золотые глаза смотрели вперед, словно сквозь них, в пустоту за широкими спинами не одаренных тактом мальчишек. Полуэльфка не видела ничего, не слышала ничего, только чувствовала. Боль, боль почти физическую, захватившую ее с головой.

– Там хоть чето всплыло от него? – бесстыдно спрашивал один брат другого. – Когда Ярре сожрали, над водой столько крови было, что, казалось, сейчас весь океан покраснеет…

Урсула почувствовала, как к горлу ее подкатила тошнота. Травница живо представила себе эту картину: его разрывают на части, превращают в ошметки плоти, куски мяса в ледяной воде. Живого, теплого, красивого эльфа, выхоженного ею от состояния трупа. Пугающего, но доброго там внутри, того, кто первым и единственным назвал ее прекрасной. Нижняя губа девушки задрожала, Урсула никогда еще не была такой бледной.

– Тебе нехорошо? – спросил Одмар, виновато потупив взгляд. – Урса, ничего, мы знаем, как бабам тяжело в такие моменты.

– Да, можешь всплакнуть, мы не осудим, – великодушно ответил второй близнец.

Вот так просто. Услышав, Урса подняла глаза. Почему они так жестоки, так черствы в эту секунду? На дно ушел еще один человек, в ее жизни появился новый призрак, навсегда затесанный в несчастливое прошлое, а они… А они говорят об этом так, будто ничего и не случилось. Урса закрыла глаза, закусила губу, тут же чувствуя, как кожа расходится под зубами. Боль заставила ее веки вздрогнуть, алая капелька крови стекла вниз, к самой шее девушки.

Одмар не знал, что смерть какого-то эльфа, пусть и прожившего в ее лачуге несколько дней, может выбить девушку из колеи. Братья продолжали переговариваться, не обращая внимания на бурю, что разворачивалась в душе единственной хозяйки острова. Оба близнеца уже теряли близких и друзей, оба теряли хороших знакомых, даже кумиров, которым стремились подражать, но любовь… Ведь травница считала эльфа своей запоздалой любовью, первой, и, если боги смилуются, единственной.

Слезы потекли по ее щекам, но ветер сбивал их своими холодными порывами. Урса дрожала, и никто бы не смог понять: виноват в том холод или чувства, объявшие ее в ту долгую минуту. Пытаясь скрыться от их голосов, девушка побежала к лодке, раскачивающейся на начинающихся волнах у берегов. Ей бы только взглянуть на холодный океан, проклясть его еще раз в бессильной злобе.

Начищенные до блеска сапоги чавкали по невысохшей грязи, девушка бежала, закрывая лицо руками, пытаясь не кусать губы так больно. Как похоже, как похоже это чувство… Словно в тот день, когда из моря не вышел ее отец, когда мать нашла на берегу обломки их лодки, когда она, воздев дрожащие в бессилье руки к небу, взвыла от боли. Травница остановилась, чтобы в последний раз оглядеть драккар, принесший на остров очередную печальную новость. Драккар, на палубе которого лежали ботинки Карантира, скинутые им перед погружением.

Урса прижала к губам ладонь, лишь бы не хныкать так громко. Ей хотелось остаться в одиночестве, дать волю чувствам и закричать, что есть мочи. Голоса за ее спиной не стихали, братья спорили все громче, решая судьбу мертвеца, а травница все пыталась вернуть себе рассудок. Занятая скорбью, ужасом, сжавшим ее в тисках, та не заметила, как воды океана расступались, оголяя холодное скалистое дно.

А меж тем, стоило ей лишь поднять глаза, стоило распахнуть золотые очи шире, и травница могла бы увидеть перед собой взмокшего эльфа, сжимающего губы так плотно, что от них оставалась лишь тонкая нить. Воды расступались перед ним, навигатор шел по опустевшему дну, перешагивая через недоумевающих рыб, отчаянно бьющих хвостами мокрую землю, через сглаженные веками омывания скалы, через ракушки, разбросанные по земле. Повернись полуэльфка к нему, она бы увидела ненависть в глазах своего давнего гостя.

Только Карантир заметил Урсулу первым, и поспешил пройти мимо осевшей на землю травницы, желая скорее разделаться с предателем. Холодный ветер донес до слуха девушки его решительные шаги, они же заставили ту оторвать ладони от лица, посмотреть в сторону хаты. Живой… Живой мертвец, вышедший из моря, живой, сжимающий в руках нечто, напоминающее Урсуле только фонарный столб с расколотым плафоном. Девушка поднялась с земли, выпрямила спину, глядя на свое Предназначение.

– Карантир, – шепнула она, утирая слезы. – Карантир…

Но эльф не слышал. Взгляд его холодных глаз был прикован к виновнику торжественного появления: к глупейшему из двух наглых близнецов. К тому, что побледнел сильнее второго, что не ожидал такого поворота событий даже в собственных кошмарах. Урсула видела на его лице не только удивление, но и испуг, словно островитянин не мог представить себе, чем обернется его поступок, не ждал, что возмездие настигнет его и при жизни. Одмар открыл рот, собираясь сказать что-то или крикнуть, но тут же замолк, хватаясь за собственное горло, словно в удушье.

– Что такое? Не можешь вздохнуть?

И потому, что Каранир сжал ладонь, направив руку в его сторону. Юноша задыхался, он отчаянно хватал губами воздух, словно рыба, вкинутая на неприветливую сушу. Ялмар молча наблюдал за происходящим, потеряв и самообладание, и дар речи. На островах магию уважают, на островах магии боятся, и смерть от рук чародея, друида или шамана всегда казалась местным жителям худшей судьбой, пусть и не часто встречающейся в этой неприветливой местности.

Карантир осторожно сжимал пальцы все ближе и ближе, кулак его медленно шел к полному закрытию, к смерти схваченной жертвы. Полурасколотый кристалл в его посохе слабо мерцал, отвечая на творившееся зло. Травница испытывала смешанные чувства, смешанные в небывалом котле, в той последовательности, что девушка не чувствовала до этой минуты.