Белая хризантема

Взбираясь по ступеням на верхнюю палубу, Хана смотрела под ноги. Каждый шаг все дальше уводил ее от дома. Она еще ни разу не покидала остров. Мысль, что ее отправляют в другую страну, наполняла ужасом, от нее слабели ноги, отказываясь делать очередной шаг. Если она окажется на борту этого судна, то, может, уже никогда не увидит родных.

– Шевелитесь! – надрывался солдат.

Девушка сзади толкнула ее в спину. Выбора нет. Хана попрощалась с домом. С сестрой, по которой будет тосковать в первую очередь. И все же Хана радовалась, что спасла ее от своей участи, что бы ни сулило будущее ей самой. Она попрощалась с матерью, которой желала спокойного моря. С отцом – ему она желала стойкости в море, но втайне просила ее разыскать. Она представляла, как его рыбацкая лодка следует за паромом, готовая доставить ее домой. Глупо, конечно, но она вцепилась в эту картинку.

Вдоль верхней палубы тянулись двери, ведущие в крошечные каюты, и Хану с девушками из грузовика затолкали в одну из них, и без того уже набитую битком. Там было не меньше тридцати пленниц. Все одеты в такую же форму, и на всех лицах написан такой же страх.

В дороге кое-кто из девушек делился той небогатой едой, что успели запихнуть в карман. Некоторые солдаты, проникшись сочувствием, подкармливали пленниц – пара рисовых шариков, полоска сушеного кальмара; одной девушке досталась груша. Но большинство были слишком напуганы, чтобы есть. Молодая, никак не старше двадцати лет, женщина дала Хане рисовый шарик.

– Спасибо, – сказала Хана и захрустела подсохшим рисом.

– Откуда ты?

Хана не ответила, не уверенная, можно ли с кем-нибудь разговаривать. Она не знала, кому доверять.

– Я живу южнее горы Халла, а почему оказалась здесь – не пойму, – заговорила женщина, не дождавшись ответа. – Я сказала им, что замужем. Что муж воюет с китайцами. Мне нужно домой, он же пишет, – кто без меня получит его письма? Я сказала, что замужем, но… – Ее глаза молили о понимании, но Хана была не в силах ей помочь. Она не понимала.

В разговор вступили другие.

– Почему тебя забрали, если ты замужем? Может быть, у мужа долги?

Вокруг замужней женщины собралась небольшая группа.

– Нет, у него нет долгов.

– Тебе известных, – уточнила еще одна.

– Она же сказала, что долгов нет. Он на войне.

Посыпались мнения, и вскоре расспросы переросли в спор. Младшие девушки помалкивали, и Хана выбралась из гомонящей толпы, надеясь найти уединение среди тех, кто молчит. От страха глаза у девушек были круглые.

– Если сюда согнали должников, тогда почему здесь девчонки? Это же дети!

– Значит, родители задолжали.

– Их продали, как и нас.

– Неправда! – вскрикнула Хана, от возмущения ее голос дрожал. – Мы с матерью – хэнё и никому не должны. С нас может спрашивать только море.

В каюте наступила тишина. Старшие женщины были удивлены, что такая молодая позволила себе подобную дерзость, они тут же указали ей на это. Девушки помладше придвинулись к Хане, будто надеясь набраться от нее смелости. Хана привалилась к стене, руками обхватила колени. Девушки последовали ее примеру. Все молчали. Хана гадала, какая судьба ждет их на материке. Куда их везут – в Японию или в воюющий Китай?

Она принялась восстанавливать в памяти поездку в кабине грузовика. Водитель ни разу не отреагировал на ее присутствие, зато Моримото, похоже, подмечал каждое движение. Если она сдвигалась, то смещался и он; если кашляла – толкал плечом. Он словно слился с ней, с ее дыханием. Хана предпринимала неимоверные усилия, чтобы не смотреть на него, и не удержалась только однажды.

Он закурил, и огонек согрел ей щеку. Она повернулась, боясь обжечься, и взгляды их встретились. Он наблюдал за ней, проверяя, посмотрит ли и она. Хана не отвела глаз, изучая его лицо, и он выдохнул в нее дым. Она закашлялась, быстро отвернулась и снова уставилась в лобовое стекло.

Паром вышел в открытое море, и Хану замутило от качки. Нырнуть бы сейчас, очутиться в глубине океана, поплыть к дому. Перед ней возникло испуганное лицо сестры. Хана закрыла глаза. Она уберегла сестру от этой дороги в неизвестность. Пусть хоть ей ничего не грозит, и то хорошо.

– Как по-твоему, нас везут в Японию? – спросила девушка, сидевшая рядом.

Хана открыла глаза и поймала на себе взгляды. Вокруг лица, полные ожидания, но почему спрашивают ее?

– Не знаю, – виновато ответила она.

Девушки, съежившись, покачивались в унисон с паромом. Ей нечем было их утешить. В памяти всплыли рассказы односельчан. Никто из увезенных девушек не вернулся. Их скорбящим родителям не прислали мечей и благодарственных грамот. Девушки просто исчезли. До родины доходили лишь слухи, которые скрывали от оставшихся детей.

Вскоре после того как Хана стала полноправной хэнё, она подслушала на рынке приглушенный разговор двух женщин о деревенской девочке, которую нашли на северной стороне острова.

– Вся больная и умом тронулась после того изнасилования, – сказала одна.

Хана насторожилась, она толком не знала, что такое “изнасилование”, и подобралась ближе – вдруг разъяснится.

– Отцу приходится прятать ее дома. Совсем дикая… чисто животное.

Другая женщина скорбно покачала головой и опустила глаза.

– Никто на нее больше и не посмотрит, даже если чудом поправится. Бедняжка.

– Да, бедная девочка и бедный отец. Позор сведет его в могилу.

– Еще бы, такой удар.

Женщины продолжили причитать, но Хана так и не поняла, почему девочка одичала, а отцу грозит безвременная кончина. Вечером она спросила у матери.

– Где ты услышала это слово? – всполошилась та, будто Хана совершила невиданный проступок.

– На рынке, женщины говорили о девушке, которую забрали солдаты.

Мать со вздохом вернулась к шитью. Они сидели в молчании. Хана смотрела, как мать штопает купальные шорты. Иголка так и порхала, завораживая Хану. Погружение в море, шитье, стряпня, уборка, починка, огородничество – всем этим мать владела в совершенстве.

– Ты, наверно, сама не знаешь, что это такое, – пожала плечами Хана, не сомневаясь, что мать возмутится и ответит.

– Если скажу, то слов уже не воротишь. Ты правда хочешь узнать? – Мать не отвела глаз от штопки, и вопрос повис между нею и дочерью мрачноватым облачком.

Хана хотела. Она это заслужила. В конце концов, она теперь тоже ныряльщица, ежедневно сталкивается с теми же опасностями, что и старшие женщины, – штормы, акулы, каждый день рискует утонуть. Она уже взрослая. Даже соседские парни отпускают шуточки о женитьбе, когда она мимо проходит.

Один ей даже нравился. Самый высокий и самый смуглый, но с удивительно ясными глазами и чудесной улыбкой. И вроде бы поумнее других, поскольку не отпускал шуточки ей вслед – в отличие от приятелей. Он регулярно покупал у них моллюсков на рынке и всегда заводил с матерью и Ханой вежливую беседу. Его отец был учителем, но в школах теперь преподавали японцы, и парню пришлось пойти в рыбаки. У юноши были две младшие сестры, и ему понадобится хорошая жена, которая будет рада обществу девочек. Хана не знала, как его звать, но однажды узнает. Возможно, когда рядом будет ее отец, он и спросит, а потом они, может быть, обручатся.

– Да, – ответила Хана. – Я хочу знать.

– Ладно, тогда скажу, – бесцветным голосом проговорила мать. – Изнасилование – это когда мужчина силой заставляет женщину с ним лечь.

Хана вспыхнула, а мать продолжила:

– Но если насилуют солдаты, то дело не ограничивается одним разом. Ту девушку заставили лечь с собой много-много солдат.

– Зачем им это? – выдавила Хана, чувствуя, как горит лицо.

– Японцы считают, что это укрепит солдат. Позволит выиграть войну. Они думают, что имеют право получать удовольствие даже вдали от дома, потому что на фронте рискуют за императора жизнью. Они настолько уверены в этом, что забирают наших девушек и развозят по всему белу свету. Но этой повезло, ее оставили дома.