Белая хризантема

Хана ни разу не видела ее такой. Мать всегда была сильной и уверенной в себе. Хана даже назвала бы ее твердой, как тверда омываемая океаном скала – гладкая, если потрогать, но нерушимая. Однако в тот день мать обратилась в беспомощную маленькую девочку. Хана испуганно схватила руку сестры.

Отец сел рядом и обнял мать. Так они и сидели, обнявшись, раскачиваясь вместе, пока мать не посмотрела на отца и не произнесла слова, которых Хана никогда не забудет.

– Кого они заберут, когда его не станет?

Дядя ушел в полицейский участок, забросив за плечо вещмешок со сменой одежды и едой, заботливо собранный материнскими руками. А через месяц они получили похоронку.

Хана помнила его молодое лицо. Он умер в девятнадцать лет. Ей, двенадцатилетней, он казался совсем взрослым, потому что был намного выше и говорил басом. Теперь-то она понимает, что он и вправду был мальчишкой, слишком молод для смерти. И наверняка испытывал тот же ужас, что и она сейчас. Страх пульсировал в теле. Страх перед неведомым будущим. Страх больше не увидеть родителей. Страх за сестру, которая останется в море одна. Страх перед смертью на чужбине. Японская армия прислала домой дядин меч – японский, и отец зашвырнул его в море.

Сидя в грузовике у полицейского участка, Хана понимала, почему мать так горевала из-за дядиного ухода. Ей не хотелось думать, что теперь ее черед отправляться на императорскую войну, а мать будет снова беспомощно раскачиваться на полу.

– На выход, – скомандовал солдат, опуская борт кузова.

Он завел девушек в участок. Хана старалась держаться не первой и не последней. Как в стае рыб, она надеялась, что в середке ее не достанут хищники. В участке стояла тишина. Хана никак не могла усмирить дрожь. Волосы были еще мокрые от морской воды, а купальный костюм не особенно прикрывал тело. Она обхватила себя руками и старалась не лязгать зубами. Ее не должны слышать, тогда, может, и не увидят.

Сержант за стойкой окинул девушек взглядом и кивнул солдату. Это было кореец, коллаборационист, изменник. Он им не поможет. Погасла последняя искра надежды. Дежурный сержант велел девушкам записать имена и фамилии в журнал, указать возраст и род занятий родителей. Хана уже солгала на берегу, назвавшись сиротой, и теперь не знала, как поддержать ложь.

Чиновник за стойкой не знает ее, но может знать родителей – по крайней мере, по их японскому имени, Хамасаки. Корейское имя матери – Ким, отца зовут Лян; замужние женщины всегда сохраняют свои фамилии. Две девушки, стоявшие перед Ханой, послушно вписали навязанные японские имена, чтобы задобрить солдат, но Хана подозревала, что покорность им не поможет. Она свела имена родителей воедино: Ким Лян Ха. Может, вымышленное имя помешает японцам выяснить, что родные еще живы, и вернуться за сестрой. Лелеяла она и шаткую надежду – родители прочтут имя в журнале и поймут, что она здесь была. Этот призрак надежды придал ей толику сил.

После того как девушки записались в журнал, их отвели в маленький кабинет. Обшарпанные кремовые стены обклеены пропагандистскими плакатами, превозносящими выгоды добровольной службы в японской армии. Такие же висят на рынке, где рыбаки и хэнё сбывают дневной улов землякам и японским солдатам. Люди на плакатах улыбаются, их японские глаза блестят. Хане никогда не нравились эти картинки. Они сродни тем фальшивым улыбкам, что возникают на лицах торговцев, когда на рынке появляются солдаты.

Отец – единственный из взрослых, кто не способен лицемерно улыбаться. Его простецкое, заурядное лицо искажало не подобострастие, а гнев, порожденный гибелью брата. Если солдат, стволом винтовки ворошивший на прилавке морских гадов, натыкался на яростный взгляд отца, он тут же терялся. Руки начинали дрожать, и он поспешно уходил, в смятенном молчании.

Хана много раз наблюдала такую сцену и неизменно спрашивала себя, что же видит солдат в отцовских глазах – боль или нечто более грозное. Быть может, предвестие собственной гибели? Хана с радостью смотрела, как солдат словно ошпаренный торопится прочь.

Стоя с девушками среди бумажных лиц, лучащихся фальшивым счастьем, она пробовала дать волю гневу, чтобы всякий, кто взглянет на нее, отшатнулся, потрясенный яростью в ее взгляде. Возможно, и она обладает этим отцовским даром. Хана еще немного приободрилась.

– Одеваться! – заорал солдат.

Он раздал девушкам песочного цвета платья, нейлоновые чулки, белое ситцевое белье. Платья разного покроя, но все из одной материи.

– Зачем это? – прошептала одна из девушек по-японски.

– Наверное, форма, – ответила другая.

– Куда нас увезут? – с ужасом спросила третья, та, что, на взгляд Ханы, была едва ли старше ее сестры.

– Это для Женского патриотического корпуса. Учитель говорил, туда набирают добровольцев, – сказала девушка, стоявшая рядом с Ханой. Голос у нее был уверенный, но сама она дрожала.

– Для чего добровольцы? – хрипло выдавила Хана.

– Молчать! – крикнул солдат из-за двери и стукнул прикладом об пол. – Две минуты!

Девушки поспешно переоделись и выстроились рядком возле дальней стены. Дверь распахнулась, и все съежились. В комнату вошел капрал Моримото, оглядел Хану и только потом изучил остальных девушек. Он ее поймал, он ее и отправит на чужбину. Хана старалась запомнить его лицо – надо знать, кого проклинать, когда вернется домой.

– Хорошо. Очень хорошо. Теперь ступайте и подберите обувь. Потом возвращайтесь в грузовик. – Он выпроводил их жестом, но Хану придержал за руку: – В платье ты выглядишь гораздо моложе. Сколько тебе лет?

– Шестнадцать, – ответила она, пытаясь высвободиться, но его пальцы впились в локоть.

Моримото словно обдумывал ответ, наблюдая за ее исказившимся лицом. Хана опустила голову, но он взял ее за подбородок и заставил посмотреть на него. Казалось, он упивается ею – будто утоляет жажду.

– Эта поедет со мной.

Он разжал пальцы.

Стоявший за дверью солдат отдал честь и увел Хану выбирать обувь. Она взяла пару бесформенных туфель. В коридоре, привалясь к стене, стоял какой-то старик, он отвернулся, когда она проходила мимо. Ей стало тошно от его трусости, но она тут же простила – ему страшно. На острове все боялись. Солдату ничего не стоит проломить корейцу голову, а если родные потребуют наказания за убийство, то их дом сгорит дотла или же вся семья бесследно исчезнет.

На улице девушек обжег холодный ветер. Похоже, боги перепутали времена года и с приближением летней ночи решили отрядить им в конвоиры стужу. Работавший вхолостую двигатель заглушал рыдания, в которых зашлись девушки, осознав, что их и вправду увозят из дома. Хане не хотелось отрываться от группы. Солдат подтолкнул ее к кабине, она упиралась, рвалась за последней девушкой к кузову.

– Эй, тебе не туда. Вон там твое место. – Солдат тычком направил ее к распахнутой дверце кабины.

Девушки смотрели на Хану из кузова, на лицах – страх пополам с отчаянием. Бредя к дверце, Хана думала, что к страху и отчаянию примешалось и облегчение – их не тронули.

Она села рядом с водителем. В грузовике было не теплее, чем снаружи. Шофер покосился на нее, но тут же устремил взгляд вперед: в кабину залез Моримото. От него пахло табаком и спиртным.

Они молча ехали сквозь ночь. Хане было слишком страшно, чтобы смотреть на солдат, и она сидела неподвижная, точно камень, стараясь не привлекать их внимания. Солдаты не разговаривали ни с ней, ни между собой, тоже бесстрастно глядели вперед. Побережье скрылось, черная глыбища горы Халла[4] выросла и осталась позади, когда они достигли дальнего края острова. Водитель опустил стекло и закурил. Снаружи повеяло океаном, и Хана впитывала этот умиротворяющий запах, пока грузовик петлял по серпантину, спускавшемуся к проливу, что отделял Чеджу от южной оконечности материковой Кореи. Хану замутило, она прижала руки к животу, сдерживая тошноту.

У каменистого берега далеко внизу она различила какое-то большое судно. Вскоре грузовик остановился у причала. Когда девушки и Моримото вылезли, водитель козырнул капралу. Солдаты отвели новоприбывших к толпе женщин, сгрудившихся в подобии загона. Морские птицы кричали в вышине, не ведая о происходящем внизу. Как бы Хана хотела расправить крылья и взмыть к ним, в небо. Солдат покрикивал, направляя женщин и девушек на паром. Пленницы молчали.

4

Она же – Халласан, потухший вулкан на острове Чеджудо (Чеджу), Южная Корея, самая высокая горная вершина в стране.