Страница 317 из 365
— Петр Федорович, — поморщился майор, выпив чаю, — вы, конечно, хороший оратор, я вас заслушался. Однако все эти разговоры о мирном переходе власти к всенародно избранным депутатам, так и останутся разговорами. Император выведет на улицы полки, и раздавит ваших просителей, не успеете вы опомниться.
— Так что же делать, Павел Иванович? — спросила Юджиния. У нее на коленях лежал протокол собрания «Союза благоденствия». Как жена ни просила, Петя не смог ее туда взять. «Ты пойми, — развел он руками, — там не будет ни одной женщины, я не смогу объяснить…»
— И здесь косность, — ядовито сказала Юджиния. «Вы мне поручаете переписывать протоколы, а я даже права голоса не имею». Она наклонилась и обняла мужа: «Скоро все это изменится, я уверена».
Пестель затянулся сигарой и спокойно ответил: «А надо, дорогая Евгения Петровна, расстрелять из пушек Зимний Дворец, взять штурмом Петропавловскую крепость и арестовать императорскую семью. Без полумер. Робеспьер проиграл потому, что был слишком нерешителен, революция такого не прощает».
Уже потом, в спальне, Петя, целуя жену, смешливо заметил: «Очень хотелось познакомить Павла Ивановича с папой и мамой. Они бы ему рассказали, что такое был Робеспьер».
Юджиния приложила палец к его губам: «Ни в коем случае. Они пожилые люди, не надо их волновать, милый».
Сейчас она оглянулась на герцога и Мадлен, что сидели, держась за руки: «Джоанна, наверняка, тоже не все родителям рассказывает».
Они уже подходили к кругу для катания, когда Джоанна, небрежно, сказал: «Я на стороне тех, кто выступает за вооруженное восстание, разумеется. Иначе общественный строй не изменить. Я к вам приеду, конечно же, — женщина улыбнулась, — хочу познакомиться с теми, кто, в будущем, станет знаменем свободы для всей Европы… — она не закончила и внезапно остановилась. Мимо них прошел высокий, мощный парень, лет восемнадцати, в куртке ремесленника и берете — старом, в пятнах.
Джоанна проводила глазами его темноволосую голову и спокойно предложила: «Пойдемте, посмотрим, как Мишель катается, а потом выпьем кофе, все вместе».
Экипажи стояли у подъезда дома Джоанны. Федор, подняв внука, поцеловал его в щеку: «В следующем году в Лондон поедешь, а потом и к нам, в Санкт-Петербург!». Мальчик прижался белокурой головой к его плечу. Тео шепнула Мадлен на ухо: «Как он на Мишеля похож, одно лицо. Господи, только бы он счастливым ребенком рос!»
— Джоанна его любит, — ответила Мадлен, — мать она хорошая. Да, в общем, — герцогиня улыбнулась, — и отец — тоже.
Тео погладила внука по коротко стриженым волосам, и пообещала: «Когда приедешь, дядя Пьер тебя на лодке покатает, по Неве. И в лабораторию с ним сходите, посмотришь, как электричество работает».
Лазоревые глаза мальчика загорелись любопытством: «Мама говорила, за электричеством будущее. Я вас люблю, бабушки, — он обнял обеих женщин, — и дедушек тоже».
— Я сиротой росла, — вздохнула про себя Тео, — мать продали, я ее и не помню почти, а отец…, - она отчего-то перекрестилась. Наклонившись, поцеловав Джоанну в щеку, женщина велела: «Пишите нам. И ждем вас в России».
Герцог, устраивая жену в экипаже, заставил себя нарочито спокойно заметить: «В следующем году встретимся, милая. Сядешь в Плимуте на корабль военный, и быстро до нас доберешься».
Мадлен посмотрела на него — большими, серыми глазами, в сеточке морщин. Джон вспомнил холодное бретонское лето, и свой шепот: «Прощай, Джиневра».
— Четверть века в этом году, — он сжал зубы. «Четверть века, как она со мной. Я благодарен, должен быть стократ, за все это время. Как же я ее люблю».
Мышьяк лежал в его вещах, в запертой, плоской шкатулке. Еще в Лондоне, спустившись в подвальный этаж дома у собора Святого Павла, наблюдая за тем, как невидный человечек взвешивает белые крупинки, Джон поднял голову: «Хорошо, что мы все переделали. Три яруса теперь под землей, камеры устроили, на всякий случай, и ход к Темзе, к нашей пристани. Что там Майкл рассказывал — можно локомотивы с вагонами и здесь пустить. Впрочем, они еще на поверхности железную дорогу не проложили, лет через пять только закончат. И документы все перевезли в особое хранилище, тоже предусмотрительно».
На плоской, болотистой равнине, на продуваемом ветром восточном побережье, рядом с морским полигоном, стоял окруженный высокой, каменной оградой, скромный дом. До Лондона оттуда было всего полсотни миль. Джон велел устроить архив именно там. «В Шотландию не наездишься, — объяснил он королю, — даже с железными дорогами. Бумаги могут в любой момент понадобиться. Я там семью поселил, и он, и она уже в отставке, седьмой десяток им идет. Место тихое, ферма и ферма. Даже овец им купили, — Джон усмехнулся. «Спальни устроили, для тех, кто на полигоне занят, пусть хоть ночуют с удобствами».
— Это потому, — заметил Георг, — что у тебя в Шотландии имения нет, а в Саутенде дом загородный.
Король посмотрел на карту: «Всего тридцать миль к северу от Саутенда, тебе удобно туда добираться. Хорошо, что не стали этого на южном побережье делать, там слишком многолюдно».
Человечек, запечатав конверт, приподнялся: «Вот, мистер Джон. Несколько доз, для верности. Лучше всего подсыпать его в пищу, или в кофе. Кристаллы без запаха, без вкуса, — человечек улыбнулся, — очень удобно. Мистер Валентин Розе, немецкий химик, открыл способ обнаружить это вещество, — человечек поискал слово, — в организме. Надо взять желудок трупа, и обработать содержимое поташем, негашеной известью и азотной кислотой. Мышьяк тогда образует соединение, триоксид. Его можно подвергнуть тесту Мецгера, — человечек поскреб нос, — нагреть с углем. На нем выступит блестящий, черный налет — он называется «мышьяковым зеркалом», — человечек внезапно усмехнулся: «Впрочем, у вас там не будет химиков, мистер Джон».
— Никто не будет интересоваться, отчего он умер, — сварливо ответил герцог, пряча конверт. «Спасибо, мистер Фредерик. Как вам лекция мистера Корнеля?»
Человечек всплеснул руками. «Блестящая, блестящая. Я, конечно, не геолог, я химик, но мистер Корнель — редко таких ученых встретишь. Его два часа не отпускали. Я очень рад, что вы мне билет устроили».
— Марта мне рассказывала, — вспомнил Джон, поднимаясь по лестнице, — как Мэтью хотел отравить своего брата, еще малышом. Папа тогда отнес рвоту как раз к Теодору, и он провел реакцию, доказал, что там был мышьяк. Надо будет поставить задачу нашим химикам, пусть разработают быстрый способ обнаружения яда в теле, для судебных процессов». Он остановился перед своей комнатой: «Отчего я умер, тоже никто не спросит. Я больной человек, инвалид. Даже если Давид сделает вскрытие — у него нет лаборатории, он ничего не сможет доказать. Конечно, придется помучиться, — он вздохнул и толкнул дверь.
— Джон, — тихо спросила сейчас Мадлен, держа его за руки, — Джон, что такое?
Он прижался лицом к ее прохладным, мягким ладоням и прошептал: «Ничего, милая. Я тебя люблю. Передавай привет Жану. Пиши мне, как там, у Вероники, как внук наш…, - он приказал себе улыбнуться. Поцеловав жену, герцог осторожно закрыл дверь экипажа.
Джоанна и Мишель долго махали вслед разъезжающимся каретам. Потом женщина, взглянув в конец улицы, спокойно сказала: «Мне надо отлучиться по делам, милый, я скоро приду. Ты пока разбери вещи. Тебе дедушка Теодор и дедушка Джон новые игрушки подарили, а старые было бы хорошо сиротам отдать».
— Конечно, мамочка, — кивнул мальчик. Джоанна нагнувшись, поцеловала его в затылок: «Завтра день отдыха, сходим с тобой в парк, и поедим вафель».
Она впустила сына в квартиру. Взяв шляпу с простого, соснового стола, посмотрев на себя в зеркало, женщина закуталась в суконную накидку. На углу уже никого не было. Джоанна коротко улыбнулась. Пройдя мимо театра Ла Монне, миновав площадь, она углубилась в бедные переулки.
Женщина остановилась перед трехэтажным домом — во дворе была кузница. Вдохнув запах гари, посмотрев на яркий, багровый закат над черепичными крышами, она поднялась наверх по деревянной лестнице.