Страница 314 из 365
— За себя говори, — лазоревые глаза Питера лукаво блеснули: «До ста лет, ты мне обещала, любовь моя».
После службы Аарон потянул мать к саркофагу адмирала Нельсона. Они стояли, рассматривая пышное надгробие черного мрамора. Сзади раздался мягкий голос: «Знаете, миссис Корвино, этот памятник сначала предназначался для могилы кардинала Уолси. Потом его хотел забрать себе король Генрих Восьмой, а вышло, что похоронили под ним адмирала Нельсона. Он того достоин, конечно».
Рэйчел обернулась и ахнула: «Ваше преосвященство, откуда вы…»
— Я вас видел, — декан собора поклонился. «С вашей сестрой, в Миссионерском Обществе, миссис Корвино. И в журнале был ваш портрет, только так, — он улыбнулся, глядя на ее серую, шелковую шляпу, — так вам лучше, простите за смелость. Я очень рад, что вы пришли на службу, миссис Корвино. Хотите, я вам памятники покажу?»
Рэйчел, панически оглянулась, но сына уже не было видно. Она услышала его голос у выхода. Аарон смеялся, стоя рядом с Тони и Бенедиктом. «И тетя Марта там, — женщина почувствовала, что краснеет, — и все…, Домой же надо…»
Рэйчел прищурилась, и увидела, как Марта помахала ей. Она подняла глаза, — епископ все смотрел на нее. Женщина, неожиданно весело, сказала: «Это была моя дочь, ваше преосвященство, старшая, графиня Хантингтон. Но я польщена, спасибо вам».
— Я этот комплимент, миссис Корвино, — развел руками декан, — придумывал дольше, чем всю сегодняшнюю проповедь. Только я не представлял, что когда-нибудь получу возможность его сказать. Я очень рад, что так случилось.
Рэйчел взглянула наверх: «Ваше преосвященство, а можно будет на галерею подняться? Туда же прихожан не пускают».
— Мистер ван Милдер, — поправил ее епископ. «Пожалуйста, миссис Корвино. А галерея, — он едва заметно подмигнул, — я декан собора, и храню вот это, — он вынул из кармана сутаны связку ключей: «Пойдемте, полюбуемся Лондоном».
— С удовольствием, — Рэйчел поправила шляпу и улыбнулась, — широко, счастливо.
Марта выглянула в сад. Диана, Тони и Аарон, сидя кружком на траве, о чем-то разговаривали, Бенедикт, устроившись на скамейке, углубился в свои тетради.
— Вот и листья желтеют, — немного грустно подумала женщина. «В октябре они до Брюсселя доберутся, а оттуда — в Санкт-Петербург». Молодые пары уехали в Мейденхед. Изабелла хотела написать портрет Юджинии с мужем, а Майкл увез жену с дочкой в усадьбу. Маленькая Мэри уже окрепла, и они хотели побыть у реки.
Марта, вернувшись в кабинет, присела на кушетку: «Здесь мы портрет и повесим, Тео. Напротив миссис де ла Марк, рядом с нами, — она усмехнулась, глядя на себя с Питером. Т
Тео разлила чай и коснулась руки Марты: «Ты не волнуйся. Мирьям их осматривала, обеих, все в порядке у девочек. За Юджинией я присмотрю, по дороге».
Марта чиркнула кресалом, и, затянувшись сигаркой, пообещала: «Мы к вам приедем, конечно, как дитя подрастет».
Она оглядела кабинет — шкуры тигров на дубовом паркете, большой, старинный глобус в углу, изящные чертежи фабричных зданий в большом альбоме, что лежал на столе у камина. Пахло жасмином и хорошим табаком.
— А Рэйчел где? — спросила Тео. «Ее только в столовой и видно»
— Гуляет, — тонко улыбнулась Марта. «В Британский музей ходит, понятное дело, — она стряхнула пепел в тонкое блюдце китайского фарфора, — не одна. Его преосвященство — вдовец, оказывается. Пятьдесят пять лет ему, — Марта отпила чая, — Рэйчел хорошо с ним будет, человек взрослый, спокойный».
— Думаешь? — Тео подняла бровь.
— Конечно, — Марта оправила пышное платье темно-зеленого шелка. «Вернется она следующей осенью из Америки, он предложение и сделает, помяни мое слово. Пусть она в Лондон переезжает, здесь сирот достаточно».
— Права ты была, — заметила Тео, — насчет корсетов. Думаю, теперь все туже затягиваться будем. А что Мадлен — все сундуки собирает?
Марта кивнула. «Хоть Ева с Джоном и немного с собой везут, да и куда ей там, в глуши, шелка носить, но все равно, следующей неделей надо багаж в Амстердам отправлять. Рэйчел и Диана с вами поплывут, а там, в синагоге им найдут оказию до Ливорно».
Тео взглянула на свои золотые, привешенные к браслету часы, и поднялась: «Пойду, детей соберу, скоро экипаж приедет. Последняя публичная лекция Теодора в Лондоне».
Марта откинулась в кресле: «Я помню, как в сюртук и бриджи одевалась, чтобы Лагранжа послушать, в Сорбонне. А сейчас, пожалуйста, пускают женщин на галерею, в Королевском Обществе, в библиотеки, в музеи. В ресторане обедай, сколько хочешь, не одна, конечно, — она пожала плечами, — и курить открыто пока нельзя. Может быть, — она хмыкнула, — внучки наши в университеты поступят…»
— Джоанна преподает, пишет, — Тео взяла с кабинетного рояля последний номер Journal des Débats. Она улыбнулась: «Кооперативное движение как путь к независимости рабочего класса», мадам Жанна де Лу. И вот, — женщина прищурилась: «Школа для трудящихся, основанная мадам де Лу в Брюсселе, привлекла более пятидесяти человек. Учащиеся платят номинальный взнос, открыты вечерние классы по чтению, письму и математике». Даже Джон признал, что она хорошим делом занимается.
— Действительно, — согласилась Марта. Когда Тео ушла, женщина пробормотала: «Только ведь одним чтением и письмом дело не ограничится». Она вздохнула. Поднявшись, открыв искусно вделанный в стену железный шкап, Марта повертела в руках пистолет.
— Может быть, — бодро сказала себе Марта, — кому-то из внучек отдам.
Она достала из шкапа папку с шестью цифрами на обложке. Покусав перо, женщина углубилась в работу.
Когда Мирьям вошла в библиотеку, Джон, вложив в большую книгу закладку, поднялся: «Я бы и внизу чаю выпил».
— Сиди, сиди, — махнула рукой женщина. «Это китайский, Питер говорил, — Мирьям пошевелила губами, — зеленый, да».
Каштановые, с рыжими прядями, подернутые сединой волосы были увенчаны шелковым беретом. Она была в изящном, закрытом платье цвета осенних листьев. Джон принял чашку: «Я только сейчас понял. Мы с тобой сорок пять лет, как знакомы, Мирьям».
Она улыбнулась: «Правда». Джон, покраснев, добавил: «Ты меня прости, за то, что я тогда Кинтейлу о тебе рассказал. Если бы не я, то…»
— Да кто же знает, как бы дело повернулось, — Мирьям пожала плечами, — один Господь Бог, милый. Она стала загибать пальцы: «У меня Тед, Стефания, Бенедикт, Тони и Шмуэль. Пятеро, — она подмигнула герцогу. «А у тебя двое. Господь ко мне благ был, а ты давай, — она погрела в ладонях чашку, — догоняй».
— А я тебе никогда не нравился? — вдруг, смешливо, спросил Джон, и, на мгновение, увидел перед собой ее. Ту, семнадцатилетнюю, с лазоревыми, огромными глазами, идущую по пронизанному солнечным светом, густому лесу, в холмах к западу от Бостона.
— Нет, — Мирьям расхохоталась, показав красивые, белые зубы. «Прости, дорогой мой Джон. И не волнуйся, — она отставила чашку, — я зиму в Лондоне провожу. Буду в Мейденхед ездить, смотреть, как там Пьетро. Но кормилица отличная, Вероника в мальчике души не чает, и Франческо тоже. Марта здесь, так что мы справимся. Письма я тебе принесла, — она протянула герцогу перетянутую атласной лентой пачку.
— На словах им скажи, — велела Мирьям, — как только его величество умрет, пусть ко мне едут. Я знаю, что Давид хочет в Кейп податься, или в Батавию — восточные болезни изучать. У нас во Флориде этих лихорадок столько, что на всю жизнь хватит. Опять же, тетка его в Вашингтоне. Я хоть с внуком повожусь, а то и не видела его никогда, с этими войнами. И Джо у нас дело найдется, в Вашингтоне классов еврейских нет, а детей — уже много.
— Его величество, — усмехнулся герцог. Он, посерьезнев, добавил: «Мирьям…. Мне очень жаль, что так все случилось, с твоим мужем, с Элайджей, с Тони покойной…, Я был против той войны. Не надо было нам ваш вызов принимать, но, сама понимаешь, — он развел руками, — со мной мало кто, согласен был.
Мирьям поднялась и вытащила с полки «Путешествие журналиста в новый век».