Страница 309 из 365
Роман был о девушке, что, презрев светские условности, полюбила подкидыша, незаконного сына лорда и цыганки. Франческо, прочитав первые главы, задумался: «Это очень, очень, хорошо, милая. Совсем не похоже на прозу покойной мисс Остин, ты пишешь, — он вздохнул, — пишешь не спокойно, а так…, так, как будто ты борешься с ураганом, — он указал на последний портрет Вероники, что он написал уже здесь, в Озерном Краю.
Она шла через пустошь, в простом, бедняцком платье, босоногая, русые волосы развевал ветер, серые глаза смотрели твердо и упрямо. Сзади сгущались тучи. Франческо, глядя на картину, тихо сказал: «Я ее назову «На заработки». Не все же вешать в Академии портреты дам в шелках и кружеве, играющих с левретками, — он коротко усмехнулся.
— Ее не возьмут, — озабоченно ответила Вероника. «Хотя это, это…, очень, очень хорошо». Она посмотрела в горькие, большие глаза женщины на портрете: «Франческо ничего не приукрасил. У меня и вправду морщинки есть. А у него, — она потянулась и коснулась губами виска мужа, — у него седина, хотя ему всего тридцать пять. Дядя Джованни тоже рано поседел».
— Не возьмут, — Франческо погрыз кисть, — так не возьмут. И вообще, ты же видела мои альбомы — из Корнуолла, из Ньюкасла, из Лидса…, - он осекся. Вероника, мягко ответила: «Да, милый. Поверь мне, — она наклонилась и обняла мужа, — когда-нибудь именно такие картины и будут в Академии — шахтеры, рабочие, поденщицы…, Люди должны видеть их лица, хотя бы так».
Он никогда не рассказывал ей о том, что было в Лидсе. Вероника, вдыхая свежий, озерный ветер, подумала: «И хорошо, что так. Что было, то было, и незачем ему об этом вспоминать. У нас появится дитя, а остальное неважно».
Вероника не знала, что Франческо и сам бы предпочел забыть это. Он уже почти забыл — две недели в зимнем, холодном городе. Она приходила на квартиру каждый день. Считалось, что они обсуждают перестройку здания приюта и пьют чай. Он, сначала, попытался что-то сказать, но Рэйчел сухо оборвала его: «Это мой христианский долг, кузен Франческо». Шторы были наглухо задернуты, в спальне царила полная темнота, она молчала. Потом женщина быстро одевалась и уходила. Через две недели Рэйчел прислала ему короткую записку: «Все в порядке», и он уехал домой.
— Пойдем, — Вероника взяла его за руку, — пойдем, милый, погуляем.
Она не думала о женщине, что сейчас лежала наверху, в доме. Она думала только о ребенке — мальчике, или девочке, представляя себе, как он будет улыбаться, как начнет вставать, и ходить, — сначала неуверенно, держась за ее руку, а потом, осмелев, сделает сам первые шаги. Вероника представляла себе, как она будет учить его читать, а Франческо — рисовать, как маленький сядет на пони, как они повезут его, в Саутенд и он будет там шлепать босыми ножками по морской воде.
— Наш ребенок, — повторила про себя Вероника. «Наш». Она, невольно, положила руку на живот и вздрогнула, вспомнив свои слезы, вспомнив боль и кровь, услышав мягкий голос врача: «Миссис ди Амальфи, поверьте мне, вы не первая женщина с таким… — он указал на рисунок. «Не надо себя мучить. Вы не виноваты, так рассудила природа, или Бог, — мистер Бланделл вздохнул. «Вы, конечно, можете пробовать дальше, чудеса случаются, но я бы вам не советовал. Шанс, что вы доносите беременность, очень мал».
— Однако он есть, — измучено отозвалась Вероника, что лежала в постели.
— Десять выкидышей, — Бланделл развел руками. «Право, не надо больше подвергать свою жизнь опасности».
— Бланделл говорил, — подумала сейчас женщина, крепко пожимая руку мужа, — говорил, что шанс есть. Он ничего не заподозрит, даже если услышит, что я родила. А врача я сменю, конечно. Тетя Марта посоветует кого-нибудь.
Франческо остановился и посмотрел на тропинку, что вела к берегу. «Господи, — Вероника невольно перекрестилась, — Господи, только бы все хорошо прошло».
Мать бежала вниз, запыхавшись, подобрав простое, серое платье. «Даже шляпу не надела, — отчего-то подумала Вероника. «Впрочем, мы все голову не покрываем, на улице. Деревня ведь».
— Мальчик, — почти плача, сказала герцогиня, раскрыв объятья, укачивая дочь. «Здоровое дитя, крепкое, почти восемь фунтов. Пойдемте, пойдемте, — поторопила она их, — посмотрите на Пьетро. Он такой хорошенький! — Мадлен вытерла слезы. «Мирьям уже готова в деревню ехать. Ты отвези ее, Франческо, а Вероника пока ляжет».
В спальне были открыты окна, пахло ароматическим курением, Изабелла перестилала постель. «Мама, — тихо позвал Франческо, — мамочка, милая…»
Женщина распрямилась и шмыгнула носом. «Мы его с Мартой помыли, одели, он спит сейчас. Скоро кормилица появится, так, что наш маленький Пьетро не проголодается».
Они не дыша, на цыпочках, подошли к колыбели. Мальчик дремал, из-под кружевного чепчика были видны темные, отцовские волосы. Вероника робко, боязливо наклонилась и шепнула: «Сыночек!»
Мальчик зевнул и открыл глазки. «Они у него серые, — тихо сказал Франческо, так и не отводя взгляда от ребенка. «Серые глаза, как у тебя, милая».
— Все, — захлопотала Изабелла, — вы отправляйтесь в деревню, а Веронику мы здесь устроим, и маленького.
Наверху, в комнате Рэйчел, Марта затянула повязку на ее груди: «Вот и все. Ты полежи пару дней, кормилице объясним, что ты болеешь. И настойку шалфея пей. Когда до Лондона доберемся, у тебя уже все закончится».
Она присела на кровать и взяла руку женщины: «Спасибо тебе, милая, спасибо. Если бы не ты…, - Марта взглянула в холодные, голубые глаза. Потянувшись, она обняла Рэйчел — крепко. «Как твой отец — праведник, — Марта все держала ее в своих руках, — так и ты. И Пьетро покойный сейчас на тебя смотрит, милая, с небес».
Рэйчел обмякла, и, расплакавшись, умостила голову на плече у Марты: «Тетя, милая, вы мне не почитаете, из Библии? Или вам идти надо?»
— Там Изабелла, Мадлен, — отмахнулась Марта, — они справятся. Женщина потянулась за книгой, что лежала на столике орехового дерева, у кровати. Раскрыв Евангелия, она показала Рэйчел страницу, спросила: «Это?»
Та только мелко закивала головой.
— Нет, — улыбнулась Марта, — это ты наизусть знаешь, о спасении через чадородие. Я тебе кое-что другое почитаю, слушай, — она зашелестела книгой.
— Вы — соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям. Вы — свет мира. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного, — ласково читала Марта, гладя белокурую голову Рэйчел. Поцеловав ее в мокрую щеку, она повторила: «Соль земли, милая».
Герцог склонился над колыбелью и бережно, тихо прикоснулся пальцем к щечке ребенка. Мальчик улыбнулся. Мадлен вытерла слезы: «Он еще в дороге стал улыбаться, милый. Такое спокойное дитя, ест и спит. Смотри, — она ласково взяла мужа за руку, — глаза, как у Вероники».
Джон все стоял, опираясь на трость, глядя на милое, сонное личико. Мальчик вытащил ручку из пеленок, и герцог подумал: «Вот и все. Теперь Джоанну увидеть, второго внука, и можно…, - он оборвал себя и услышал голос жены: «Они здесь останутся, в Мейденхеде, а я с вами поеду, уже собираться надо. Ты уверен, что мне стоит здесь побыть?»
— Конечно, — Джон перекрестил внука, — тот поворочался и задремал. Поцеловав руку жены, герцог повторил: «Конечно, любовь моя. Ты из Брюсселя отправляйся в Париж, увидишь племянника, проведешь время при дворе. А потом возвращайся сюда, хоть кормилица и хорошая, хоть Изабелла рядом, а Веронике помощь нужна».
Мадлен внезапно погладила мужа по голове и поцеловала его в висок: «Пойдем. Там обед накрыт, нам ехать надо. А как Маленький Джон?»
— Хорошо, — смешливо ответил герцог, с трудом спускаясь по лестнице. «Он, — Джон чуть было не сказал: «они», — в Лондоне. В Саутенд ездил, ненадолго, а потом вернулся».
Сын и невестка приехали из Саутенда еще две недели назад — загоревшие, держащиеся за руки, у Евы на губах играла томная, довольная улыбка. Когда гонец из Озерного Края добрался до Лондона, сын отвел Джона в сторону, и, краснея, попросил: «Папа, ты маме не говори пока, что мы обвенчались. И тете Рэйчел не говори. Мы сами им скажем».