Страница 297 из 365
— Господи, как одиноко без нее, — он услышал размеренный, колокольный звон, плывший над городом, мешавшийся с шумом дождя. «Ты ведь любишь ее, любишь, не обманывай себя, генерал. Еще с тех пор, когда ты приехал к ней, с вестями о смерти Лобо. Она ведь не плакала тогда, нет. Она позвала сына, и сказала ему: «Твой отец, Мишель, погиб за свободу простых людей. Будь всегда достоин его имени». Хуана, — шепнул он. «Хуанита…Она станет моей женой, моим товарищем, она всегда будет рядом. И маленького, — он ласково улыбнулся, — мы воспитаем вместе. Лобо был бы рад, я уверен».
Боливар пошел к берегу Ориноко, чувствуя сзади шаги своих офицеров. В Ангостуре было безопасно, но сейчас, стоя на мокрой траве берега, он решил: «Надо их в горы отвезти потом. Мигуэлю там лучше будет, здесь все-таки очень влажно, лихорадка, москиты…»
— Вечером, — сказал он себе. Заставив себя не вспоминать ее прозрачные, голубые глаза, белокурые, мягкие волосы, Боливар велел офицерам: «Пора возвращаться в ставку».
Дождь шуршал по крыше дома, звенел в водосточных трубах, в спальне было полутемно. Джоанна, затянулась сигаркой, лежа головой у него на плече: «Нет, Симон. Я не смогу быть твоей женой».
Он долго молчал, обнимая ее, тоже куря. Выпив вина, генерал тяжело спросил: «Это из-за венчания? Но ведь ты венчалась с Лобо, Хуанита. Он мне рассказывал».
Джоанна повернула голову и провела губами по его плечу, — смуглому, со шрамом от раны. Она вспомнила огонь в камине и свой голос: «Решила разжечь, генерал, очень сыро». Они сидели в креслах, напротив друг друга, Джоанна читала ему проект закона, Боливар делал пометки в своей тетради. Отложив карандаш, глядя на то, как играют отсветы огня в ее волосах, он сказал: «Я ведь не только за этим пришел, сеньора Хуана».
Женщина поднялась, и Боливар сразу же встал. Взяв его за руку, — он чуть вздрогнул, — Джоанна шепнула: «Я знаю».
Не было ничего вокруг, кроме их дыхания, кроме сдавленного, сладкого крика, и сейчас Джоанна, потушив сигарку, целуя его, привлекая его к себе, ответила: «Нет. Я венчалась, потому что никак иначе нам было не пожениться, Симон. Если бы я тебя любила, я бы тоже обвенчалась с тобой. Или просто стала бы твоей подругой, до конца наших дней. Но я тебя не люблю, бесчестно, — Джоанна погладила его по голове, — бесчестно было бы тебя обманывать».
— Тогда зачем…, - он обвел рукой сбитые, измятые, пахнущие мускусом простыни. Не сдержавшись, генерал застонал сквозь зубы, — Джоанна скользнула вниз.
— Затем, — она подняла прозрачные глаза, — что даже сильные люди, Симон, нуждаются в помощи. Такие люди, как ты и я.
От ее волос все еще пахло дождем и порохом. Он внезапно усмехнулся и усадил ее на себя: «И сколько еще, Хуанита, ты мне будешь помогать?». Он нашел губами маленькую, белоснежную грудь: «Или я тебе?»
— Пока я не уеду, Симон, — серьезно ответила женщина. Джоанна тяжело задышала, почувствовав его руку. «Потому…, потому что мне надо начать в Старом Свете то, что ты начал здесь».
— Революцию, — утвердительно сказал Боливар. Джоанна, наклонившись, прильнув к его губам, кивнула. «Ты, — шепнула она ему в ухо, — ты еще встретишь ту, что тебя полюбит, Симон».
Тогда он ничего не сказал. Уже потом, баюкая ее в своих руках, обнимая, гладя нежную, теплую спину, Боливар попросил: «Не отказывайся от пенсии, Хуанита. Не ради тебя, ради него, — он махнул рукой в сторону двери, что вела в детскую. «Ради маленького Волка».
— Не буду, — Джоанна нашла его большую ладонь и поцеловала. «Спасибо тебе, Симон. Мишель…, он был рад, что я их расстреляла, — она потерлась растрепанным затылком о его грудь. Женщина задремала, так и оставшись в его руках.
— А я уже полюбил, — грустно сказал Боливар, когда она крепко заснула. Он так и лежал всю ночь, прикрыв глаза, не двигаясь, изредка целуя ее мягкое плечо, слушая, как стучат капли дождя по крыше дома.
Часть пятнадцатая
Англия, август 1820
Марта окунула перо в чернильницу и написала своим тонким, четким почерком: «15 августа 1820 года, в Лондоне, на Ганновер-сквер, у сэра Майкла Кроу и его жены, леди Элизы — дочь». Она промокнула бумагу. Прислушавшись, выйдя в коридор, женщина толкнула дверь опочивальни.
— Второй день только и делает, что улыбается, — смешливо подумала Марта, глядя на пасынка. Майкл сидел на краю постели, изумленно смотря на то, как жена кормит девочку. Белокурые волосы Элизы были заплетены в косы, она ласково погладила младенца по темноволосой голове, Еще не видя мать, женщина тихо сказала мужу:
— Глазки зеленые будут, как у меня. Мэри, — она покачала сопящую дочь.
Роды были легкими, быстрыми. Мирьям, подняв ребенка, передавая его матери, рассмеялась: «А вы боялись. Ты здоровая женщина, смотри, какую красавицу родила. Хоть и небольшая девочка, шести фунтов, а крепкая».
— Господи, — Марта тогда закрыла глаза, — как мне тебя благодарить? Четвертая внучка, а ведь Элизе сорок следующим годом.
Она внезапно, зорко посмотрела на Мирьям, — поверх головы родильницы. Та незаметно, одними губами, сказала: «И там так же будет».
— Дай-то Бог, — мысленно перекрестилась Марта. Они вернулись из Америки перед Пасхой. Тогда же дочь прислала письмо из Парижа. «Мы с Майклом венчаемся, мама, — читала женщина, — здесь, в посольстве, и в начале лета приезжаем домой».
Марта присела на кровать рядом с пасынком: «Я там объявление написала, для газет. Ты сходи, милый, отправь. Заодно прогуляешься».
Майкл все никак не мог оторвать глаз от лица жены. Она полусидела, опираясь на кружевные подушки, воркуя что-то, — тихо, ласково, и он подумал: «Мальчики взрослые совсем. Жан в Париже остался, в училище офицерском, Бенедикт на практике, в Корнуолле, на шахтах. Они и так порадовались, когда мы поженились, а теперь у них еще и сестренка появилась».
— Сейчас, сейчас, — он держал жену за руку. Элиза нежно улыбнулась: «Иди, милый. Ты и купаешь ее, и спишь здесь, приносишь мне маленькую. Иди, а потом отдохни. Мама со мной побудет».
Он искоса посмотрел на тещу — та встала и подошла к окну. Майкл быстро прикоснулся губами к мягкой щечке заснувшей девочки и поцеловал жену: «Люблю тебя».
Когда дверь за ним закрылась, Марта забрала девочку. Уложив ее в колыбель красного дерева, что стояла рядом с постелью, она смешливо сказала: «Хорошо, что вы в Париже поженились. В The Times, объявления об этом не было. Знаешь, — она наклонилась и обняла дочь, — всегда найдутся любители посчитать, сколько времени прошло между объявлением о свадьбе и объявлением, о рождении ребенка».
Элиза мгновенно, жарко покраснела и что-то пробормотала.
— Все хорошо, — ласково шепнула Марта, укладывая ее удобнее, подтыкая шелковое одеяло. «Ты поспи, милая, я документы принесла, поработаю, если Мэри проснется — подам ее тебе».
Дочь зевнула: «А как там Вероника? Тетя Изабелла письма не присылала?»
— Скоро родить должна, — спокойно ответила Марта. «Там хорошо, в Озерном Краю, воздух чистый, она правильно сделала, что еще на Пасху туда уехала. Мы с тетей Мирьям к ним отправимся, на днях, она принимать будет».
— У нее руки золотые, — восторженно сказала Элиза, укладываясь на бок. «Мне и не больно было, совсем, хотя столько времени прошло».
— Спи, — велела ей Марта, перекрестив дочь. «Потом сюда все приедут, из Парижа, — Мартин, Сиди, Юджиния с мужем, — шумно будет. Хорошо еще, что тетя Тео и дядя Теодор в Мейденхеде живут. А вы отдыхайте пока».
Элиза закрыла глаза и увидела перед собой гостиную на рю Мобийон. Зима была холодной. Она, помешав бронзовой кочергой угли в камине, озабоченно спросила: «Как вы там, кузен Майкл, в Мон-Сен-Мартене? Там северней, наверное, снег выпал».
— Выпал, — согласился он, покрутив в руках серебряный бокал с яблочной водкой. Выпив, Майкл почему-то покраснел.
— Это наша водка, из поместий, мне присылают, — Элиза опустила глаза к вышиванию, что лежало у нее на коленях. «В Бретани вина не пьют, кузен Майкл, там сидр, — женщина помолчала, — и водка. Жан сейчас туда отправился, сочельник и рождество со мной провел, а теперь, на каникулах, он в Ренне. Там до сих пор нас сеньорами считают, и Жюля там похоронили, в соборе…, - она подняла голову: «А Бенедикт не стал приезжать?»