Страница 125 из 365
До Александрии они доплыли на французском фрегате, а оттуда с рыбаками добрались в Яффо. Моше оглянулся, — площадь была уже пуста, — и взял ее тонкие пальцы. Элишева пожала ему руку: «Я тоже тебя люблю. Сначала к отцу твоему наведаемся?»
— Он, может, и не вернулся еще из Польши, — мрачно сказал Моше. «Дядя Аарон писал — никаких известий нет. Это, правда, год назад было…, И о маме он не упоминал, только, что с ней плохо, — юноша тяжело вздохнул.
— Ты помнишь, что мой папа говорил, — светло-голубые глаза твердо посмотрели на него. «Твоей маме надо жить в семье. Наверняка, твой отец уже приехал, и за ней ухаживает. Все будет хорошо, милый. Он нас не выгонит, он раввин, уважаемый человек, живет по Торе… — Элишева, было, хотела забрать у него одну суму, но Моше пробурчал: «Еще чего не хватало. Тебе нельзя тяжести носить».
Девушка только улыбнулась: «Они легкие, милый. И вообще, — она скосила глаза на свой еще плоский живот, — я себя отлично чувствую, ведь морская болезнь, — Элишева не выдержала и рассмеялась, — уже закончилась».
Моше вспомнил легкую качку на палубе корабля, — он стоял, рассматривая удаляющуюся гавань Ливорно: «Папа здесь служил, моряком, когда он еще евреем не был. Он в Ливорно с мамой Ханеле познакомился».
Элишева побледнела и ухватилась за его руку. Она тяжело задышала. Моше обеспокоенно велел: «Пойдем, спустимся вниз». Она заперлась в умывальной. Потом, выйдя оттуда, усмехаясь, жена устроилась у него на коленях.
— Уже лучше, — сказала Элишева, целуя его рыжие волосы. «Это не морская болезнь, у нас в семье она только у дяди Джона. Я, в общем, предполагала, что так и будет…, - он посмотрел в светло-голубые глаза. Прижав ее к себе, Моше только и спросил: «Когда?»
Девушка посчитала на пальцах: «В июне. С первой брачной ночи, — она все улыбалась. Моше тихо шепнул: «Спасибо тебе, спасибо, любовь моя».
— Сам донесу, — он решительно взял жену за руку: «Сначала к дяде Аарону, у него узнаем все новости. Это недалеко, у нас вообще, — он оглядел каменные, узкие улицы, — город маленький. На тебя, конечно, смотреть будут… — Элишева вздернула подбородок: «Мама мне говорила, как она сюда в корсете приехала. Я одета скромно, а что по моде европейской, — девушка поправила платок, — так это никем не запрещено. Пусть себе смотрят».
Они свернули направо и, спустившись по лестнице, оказались в Еврейском Квартале.
— Как тихо, — Элишева оглядела покрытые изморозью ступени. «Ханука скоро, через три дня. Надо к этому времени комнату снять. Папа мне дал записку к врачу, турку. Схожу к нему, пусть мне какую-нибудь акушерку найдут, из местных, в наставницы. Ханука, — она ласково улыбнулась, — будем с Моше свечи зажигать…, Потом шабат, сразу. Первый мой шабат в Иерусалиме. И дитя наше здесь родится, на земле Израиля, на нашей земле».
Она внезапно остановилась, налетев на мужа. Моше поднял голову, рассматривая напечатанный лист бумаги, что был приклеен к стене.
— Что такое? — обеспокоенно спросила Элишева.
Моше пробормотал себе что-то под нос. «Мерзавец, какой мерзавец, — услышала девушка и вгляделась в черные, резкие буквы:
— Да будет всем известно, что Аарон Горовиц позволяет своим детям вести себя нескромно, не так, как подобает дочерям еврейского народа, и поддерживает сношения со своей дочерью, ставшей вероотступницей.
Мы объявляем все написанные им свитки Торы и мезузы не кошерными, и запрещаем впредь пользоваться его услугами. Тот же, кто преступит этот запрет, будет подобен идолопоклоннику и апикойросу.
Мы объявляем, что Аарон Горовиц отлучен от общины до тех пор, пока он не раскается в своих грехах и не вернется, вместе со своей семьей, на путь соблюдения заповедей.
— Как видишь, — горько сказал Моше, — папа вернулся из Польши. Пошли, — он кивнул, — дядя Аарон за тем углом живет.
— Подожди, — Элишева потрясенно рассматривала объявление, — это они о Рахели…, Но ведь она и Пьетро любят друг друга, разве можно быть такими жестокими…, Моше, — она вскинула на него большие глаза. Юноша вдруг подумал: «Господи, куда я ее привез? Девочка моя, ей всего шестнадцать, она дитя ждет, она здесь ничего не знает…»
— Нечего стоять, все ясно, — Моше вздрогнул, услышав голос жены. Элишева поправила платок и засучила рукава накидки.
— Во-первых, — твердо сказала она, — мы дяде Аарону письма привезли, надо их отдать. Во-вторых, — Элишева указала на объявление, — надо его поддержать, ему тяжело. Все равно нам для комнаты мезуза понадобится. Пусть дядя Аарон ее напишет. Я здесь, — девушка раздула тонкие ноздри, — я здесь, Моше, наведу порядок, обещаю.
Он внезапно наклонился. Забыв обо всем, видя только ее красивое, разгоряченное лицо, Моше поцеловал жену.
— Позор! — раздался чей-то возмущенный голос сзади. «Позор, разврат, и это здесь, в сердце священного города…»
Моше увидел смутно знакомое, бородатое лицо. Юноша сочно сказал: «А вы, уважаемый, не помню, как вас зовут, — не подглядывайте». Элишева хихикнула. Они свернули за угол, так и держась за руки.
В окне гостиной Горовицей были видны огоньки свечей. Моше постучал в дверь и прислушался: «Дома кто-то есть, лестница заскрипела. Дядя Аарон, — он подергал медную, потускневшую ручку, — это я, Моше Судаков, откройте!»
Дверь медленно приотворилась. Они увидели маленькую, белокурую, темноглазую девочку, что испуганно подняла глаза.
— Она меня забыла, наверное, — подумал Моше. «Три года прошло».
— Здравствуй, Батшева, — он улыбнулся. «Мы письма привезли из Англии, от Рахели. А где папа твой? И Малка где? Это моя жена, — Моше подтолкнул Элишеву вперед, — дочка дяди Иосифа, из Амстердама».
— Здравствуй, милая, — ласково сказала Элишева. «Моя мама и твоя мама покойная — лучшие подруги были. Я много о госпоже Дине слышала. Так, где твой отец?»
Батшева расплакалась. «Он болеет, простудился. Он теперь на стройке работает, как все это началось, — девочка указала на приклеенный напротив дома листок, — я за ним ухаживаю… — Батшева шмыгнула носом. Они услышали слабый, усталый голос: «Кто там, милая?»
— Моше, — Элишева со значением посмотрела на мужа, — должна найтись хоть одна открытая лавка. Сходи, купи чаю, сахара, и дай мне наши сумы — там травы, что папа мне положил».
Она проводила взглядом мощные плечи мужа. Переступив порог дома Горовицей, скинув накидку, девушка весело сказала: «Сейчас я согрею воды и сделаю отвар. Твоему папе сразу станет лучше».
Темные глаза Батшевы расширились. Она пробормотала, глядя на руки Элишевы: «У вас рукава не до запястья, так нескромно».
— Сказал кто? — поинтересовалась девушка, обводя взглядом заброшенную, холодную кухню. «И где твоя сестра старшая, Малка? Зажги больше свечей, сейчас мы все вымоем. Здравствуйте, дядя Аарон, — обернулась Элишева, — рада вас видеть. Сейчас Моше придет, и я вас буду лечить. Только вернитесь в постель, пожалуйста, — девушка сняла свою шаль и набросила ему на плечи. Аарон был в старом, вытертом сюртуке.
— Все будет хорошо, — твердо сказала девушка. Аарон, глядя на нее, подумал: «Одно лицо с матерью, конечно. И характер такой же, сразу видно».
— Добро пожаловать в Иерусалим, милая, — он закашлялся. Элишева велела девочке: «Отведи отца в спальню, пожалуйста. Сейчас я очаг растоплю, и станет уютно».
Аарон сидел, опираясь на подушку, отпивая горячий чай. Элишева внесла оловянную кружку: «Будете принимать три раза в день, и скоро кашель, как рукой снимет. Я Батшеве показала, как его варить. Ни о чем не волнуйтесь, дядя Аарон. Я к вам стану приходить, помогать Батшеве. Она спит уже, я ей об Амстердаме рассказала, — девушка присела рядом с кроватью и посмотрела на мужа.
Моше, молча, смотрел в темное окно спальни. «Отец… — он прервался, но справился с собой, — отец летом вернулся из Польши. Ханеле в море утонула. Ее волной смыло, с палубы, вместе с ребенком…»
Элишева передала Аарону кружку: «Ты в это веришь?»
— Это еще не все, — Моше сжал руки в кулаки. «Он…он обещал дяде Аарону, что, если Малка за него выйдет замуж, он не станет печатать тот пасквиль, что ты видела».