Страница 9 из 24
Вечером 18 февраля 1945 года Харкен написал жене Анне письмо из казармы в Глостершире. На следующий день ему предстояло оперировать Лероя Рорбаха, и он переживал: «Если я убью этого человека, то меня следует считать не смельчаком, а безрассудным авантюристом, а кардиохирургия окажется отброшена назад на многие десятилетия. Если я преуспею, то кардиохирургия спокойно продолжит свое развитие». С чего такое волнение? Ведь в удалении пули из сердца не было ровным счетом ничего нового, да и сам Харкен проделывал подобные операции прежде неоднократно. На этот раз, однако, все было иначе: о молодом американском хирурге, у которого все пациенты оставались живы, поползли слухи, и лучшие лондонские хирурги прибыли, чтобы собственными глазами убедиться, правду ли про него говорят. Это был не просто очередной случай: он понимал, что именно по нему все будут судить о будущем его специальности. Но все прошло успешно и без проблем. Два года спустя в Америке коллеги Харкена сидели перед экраном кинотеатра и с благоговением наблюдали, как хирург проводит ту самую операцию. Многих вдохновил пример Харкена, и они решили пойти по его стопам.
Невероятная результативность операций, проводимых Харкеном в бараке в Котсуолде, стала кульминацией полувекового прогресса – за этот период хирурги смогли победить связанные с сердцем традиционные страхи и научились лечить этот орган, как делали со всеми другими частями и тканями человеческого организма. Теперь они знали, что сердце можно брать в руки, манипулировать им и даже зашивать раны на нем, не опасаясь внезапной смерти пациента. Тем не менее ранения в сердце были большой редкостью даже в военное время. А что насчет миллионов живых людей с неисправными сердечными клапанами и закупоренными артериями? Что насчет тысяч детей, ежегодно появляющихся на свет с врожденными сердечными аномалиями? Все эти проблемы громко взывали к революции в хирургии. Так получилось, что революция эта уже началась несколькими месяцами ранее в операционной по другую сторону Атлантики, и Дуайту Харкену предстояло и дальше играть в ней ведущую роль.
2. Синюшные дети
Балтимор, 29 ноября 1944 года
Как-то в ноябре 1944 года заведующий отделением хирургии в больнице Джона Хопкинса в Балтиморе Алфред Блэлок сидел глубоко задумавшись в своем кабинете. Как всегда, он закурил: даже потеряв в начале своей карьеры два года из-за туберкулеза, он так и не сумел отказаться от привычки выкуривать по две пачки в день. Аккуратно причесанный, в безукоризненном костюме в тонкую белую полоску и в очках в изящной оправе, его запросто можно было спутать с преуспевающим адвокатом, но он в свои сорок пять был известен как один из самых передовых клинических исследователей в Америке. Несколькими годами ранее он совершил революцию в лечении циркуляторного шока, смертельно опасного состояния, при котором из-за потери крови сердце оказывается не в состоянии перекачивать достаточное для организма количество жидкости. Шок был одним из главных убийц в военное время, как правило, становясь последствием ранения шрапнелью или при взрыве. Эксперименты Блэлока привели к повсеместному применению переливания крови и плазмы для лечения людей с тяжелыми ранениями, что помогло спасти жизни тысячам военнослужащих в годы Второй мировой войны.
Одного этого достижения было достаточно, чтобы обеспечить Блэлоку достойное место в пантеоне медицинской истории, однако в тот день он был ужасно разочарован. Когда в кабинет зашел его старший резидент[4] Уильям Лонгмайр, он обнаружил своего начальника сидящим с несчастным видом за грудой книг. За последние недели Блэлок сделал серию амбициозных и невероятно сложных операций пациентам с тяжелыми болезнями брюшной полости: ни одна из них не увенчалась успехом, а большинство оперируемых умерли. «Билл, я в смятении, – сказал он Лонгмайру. Что бы я ни делал, у меня ничего не выходит». Блэлоку отчаянно хотелось оставить особый след в истории хирургии, тем самым доказав коллегам, которые выражали недовольство, что как исследователь он, может, и компетентный, однако врач из него довольно посредственный, что он чего-то да стоит. Он решил бросить все усилия на разработку новых методов лечения заболеваний поджелудочной железы и кишечника. Но он никак не мог знать, что всего через несколько дней ему предстоит провести новую и совершенно другую операцию, которая принесет ему небывалую славу и сделает больницу Джона Хопкинса местом паломничества для пациентов и хирургов со всего мира.
Вскоре после их разговора Блэлок вызвал Лонгмайра на третий этаж больницы и подвел его к кроватке, в которой находился один из самых юных пациентов больницы. Это была девочка по имени Эйлин Саксон, родившаяся в этой же больнице. Сейчас ей было год и три месяца, и она была ужасно больна – лишь кислородная палатка не давала ей умереть. Лонгмайр был в шоке от ее состояния. Она была необычайно маленькой для своего возраста, но первым делом в глаза бросался цвет ее кожи. Она была мертвенно-бледной, а ее губы и кончики пальцев были темно-синего цвета. Эйлин страдала от врожденного заболевания под названием «тетрада Фалло»: детей, которые родились с этим пороком, называли синюшными детьми, и для них мало что можно было сделать. Синий оттенок кожи Эйлин – так называемый цианоз – был результатом того, что кровь в ее организме обходила легкие стороной и циркулировала по телу, так и не будучи насыщенной кислородом. Половина всех детей с таким диагнозом умирали, не дожив до трех лет, а менее четверти из них удавалось дожить до десяти лет. Тем, кому доводилось прожить хоть сколько-нибудь, были обречены на крайне жалкое существование. Большинство врачей были уверены, что малейшее волнение может быть фатальным для таких детей, и поэтому любые повседневные занятия – посещение школы, игры на свежем воздухе, походы в кино и даже поездки на автотранспорте – чаще всего оказывались под запретом. Будущее Эйлин выглядело довольно мрачно.
Когда Блэлок сказал своему подчиненному, что намерен опробовать на девочке новую операцию, Лонгмайр был в ужасе: с учетом ее состояния было глупо рассчитывать, что она переживет наркоз, не говоря уже про операцию, которая никогда прежде не проводилась. Главный анестезиолог, Остин Ламонт, пришел к такому же выводу. Услышав о замысле Блэлока, он наотрез отказался принимать участие в его затее, и операцию отменили. Однако один из коллег Ламонта, Мерел Хармель, оказался готовым пойти на такой риск, и операцию в итоге просто перенесли на следующий день.
Ранним утром в среду 29 ноября маленькую Эйлин забрали в комнату под номером 706 – операционную на седьмом этаже, которую годы спустя будут называть просто комнатой сердца. Основную часть освещения обеспечивали два просторных окна – летом их обычно открывали нараспашку, чтобы хоть немного передохнуть от знойной жары Мэриленда. Здесь была небольшая смотровая площадка с видом на операционный стол, и несколько человек из персонала больницы уже свешивались с любопытством через перила – до них дошли слухи, что в этот день должно произойти нечто выдающееся. Изучая лица собравшихся зрителей, Блэлок увидел своего лаборанта, которого тут же позвал: «Вивен, тебе лучше спуститься сюда».
В свои тридцать с небольшим Вивен Томас был талантливым фельдшером хирургии с весьма тонким пониманием анатомии и физиологии человека – причем почти все он изучил самостоятельно. Томас планировал стать врачом, но его надежда поступить в университет рухнула вместе с биржевым крахом и банкротством банка, в котором он держал все свои сбережения. Тогда он устроился на работу в лабораторию Блэлока в Нэшвилле, руководство которой платило ему скудное жалованье и ставило в один ряд с уборщиками, поскольку он был чернокожим. Скоро он стал настолько незаменим для исследовательской работы Блэлока, что когда хирург перебрался в Балтимор, он настоял на том, чтобы больница Джона Хопкинса приняла на работу и Томаса. Так как у него не было медицинского образования, Томас обычно не контактировал с пациентами. Он работал главным образом с подопытными животными, на которых проводил физиологические эксперименты, помогая разрабатывать новые хирургические методики. Прооперировав сотни собак и отточив каждую мельчайшую деталь, он довел до совершенства операцию, которую Блэлок намеревался в этот день провести.
4
В США резидентура является аналогом интернатуры и ординатуры в Великобритании. – Прим. редактора.