Страница 9 из 14
– Да, еще был случай… – начал было Луций, но Шаул ухватил его за руку.
– …Ш-ш-ш-ш.
В ту же секунду из другого, но такого же темного переулка проскользнула к двери женская фигура с непокрытой головой. Придверный факел на секунду осветил ее лицо.
– Она! – твердо сказал легионер, обернувшись к своим командирам.
Двери харчевни распахнулись от удара ногой. В проеме стояла тучная широкая фигура начальника стражи в полном снаряжении и с коротким мечом в руке.
– Всем стоять! – раздался резкий голос Луция. Он так и не научился говорить на арамейском без акцента.
– Вперед! – добавил командир уже по-латыни и освободил дорогу.
Легионеры забегали внутрь в кожаных доспехах, бронзовых шлемах и с железными мечами наголо. Кто-то из трапезников вскочил и замер как вкопанный, кто-то, напротив, бросился вон к запасному выходу через кухню, сметая скамьи и сдвигая столы.
– Вот она, – закричал кто-то из легионеров, указывая на исчезающую в дверном проеме молодую женщину в темно-коричневом плаще.
За ней тут же бросились несколько солдат. Остальные иудеи, мужчины и женщины, в ужасе прижались к стенам. Никому не хотелось получить тумака или того хуже – тычка коротким римским мечом.
Беглянка вскочила на бочку, устремляясь к распахнутому окну, один из легионеров попытался схватить ее за плащ, но, получив сокрушительный пинок в грудь, опрокинулся и сбил с ног подоспевшего соратника.
Девушка бесстрашно выпрыгнула из окна на мостовую. Еще мгновенье, и она упала бы, ударившись головой о широкий каменный бордюр, как вдруг… ее подхватили сильные мужские руки. Перед ней стоял молодой высокий крепкий мужчина. От его неприятной улыбки девушку бросило в дрожь.
– Что вам нужно? – вскрикнула молодая иудейка.
– Одной ходить опасно, – издевательски протянул раввин, продолжая улыбаться.
Один их легионеров вышел из тени, глянул на задержанную и кивнул, утвердительно угукнув.
Шаул молча потащил беглянку прочь от задворок харчевни, крепко вцепившись в ее левое плечо…
* * *
…Та же комната и те же зарешеченные оконца. Тот же скорбный взгляд и невыносимая боль утраты у ямочек губ… Только не солнце, а луна глубокой ночью. Только не Мирьям из Назарета, а Мирьям из Мигдал-Эля. Шаулу казалось, что это заколдованный круг, что сам он зачарован. Еще бы: он не спал уже третьи сутки.
– Почему ты убегала? – спросил раввин после всех обязательных для начала протокола вопросов.
– Испугалась, – ответила женщина, но в голосе ее вовсе не чувствовалось страха.
Шаул встал и, борясь со сном, начал расхаживать по комнате. Опять женщина, которая на него не смотрела, и опять струящийся свет – лунные блики на совсем молодом лице.
– Ты была с матерью Иешуа во время его казни. Ты не убежала, как все остальные его ученики, а была под крестом до самого конца. Ты помогала снимать его с креста, обмывала тело вместе с матерью. Ты была его женой?
– Кому надо, тот видит, – ответила Мара.
Ямочка на ее подбородке дернулась. Женщина едва сдерживала слезы.
– Просвети меня, – сказал Шаул спокойно, повернувшись к допрашиваемой спиной. От его слов качнулось пламя светильника на стене.
– Это… – Мара запнулась, подбирая греческие слова. – Ради нас…
– Избавь меня от своего христианского бреда, – прервал ее дознаватель и вернулся в свое кресло за столом. – Куда вы дели тело Иешуа?
Мара загадочно улыбнулась, чуть покачала головой, обводя взглядом пространство над Шаулом, и произнесла с твердой уверенностью:
– Он здесь!
– Как призрак? Там, где начинается лунный свет? – Шаул встал перед ней, присел на край стола и скрестил руки на груди. В его словах слышался плохо скрываемый сарказм.
Мара посмотрела на раввина в римской одежде с жалостью. Так смотрят на красивую овцу, приведенную в Храм для жертвоприношения.
– Открой сердце и увидишь, – предложила она Шаулу.
– Я вижу обман!
– Эти слова близки к твоим устам, но далеки от твоего сердца. Чтобы увидеть Иешуа, надо смотреть на него глазами его апостолов. Не глазами воина Пилата, не глазами предателя Иуды и не глазами убийцы Ирода, а глазами его учеников.
– Я могу сделать с тобой все, что захочу, даже казнить, – Шаул указал головой на римских стражников за окном, невидимых, но, несомненно, стоящих там в карауле.
– Разве это важно? – Мара опять загадочно улыбнулась, подставив лицо лунному свету.
– А-а-а, – протянул Шаул. – Мученица…
– Нет, – женщина слегка покачала головой. Движение оказалось обреченным. – Свидетель[4].
– Тогда стань из преступницы свидетельницей. Назови остальных, и я освобожу тебя, – предложил дознаватель.
– Я уже свободна, – ответила Мара, и слезы покатились по ее щекам.
Шаул посмотрел на присутствовавшего при допросе Луция. Тот взглядом высказал недоумение: «Что делать-то?»
Раввин взял трехногий треугольный табурет, поставил его напротив Мары и сел ровно напротив нее. Та даже не повернула к нему лица. Она беззвучно плакала, глядя в окно и чуть раскачиваясь взад-вперед.
– Ты кричала на дороге «Иешуа жив!». Радостно, как мне сказали. Почему? Ты видела его?
– Я слышала его.
– Но он мертв.
– Я слышала его, я помню его голос.
– Не сомневаюсь, – скептически заверил ее раввин. – Ты была его конкубиной? Римское право позволяет такую форму брака… Ко вдовам часто приходят умершие мужья. Видения такие.
– Он любил меня. Воодушевил меня…
– Воодушевил? – недоуменно повторил писец редкое слово.
– Это как? – не выдержал Луций, приготовившись сказать пошлость.
– Выйди, – сердито сказал Шаул, и римлянин, поняв, что сказал лишнее, подчинился.
– …Вы не знаете, вам не понять, – продолжала Мара.
– Хватит нести бред! – потребовал Шаул скорее для ушей уходящего Луция, чем для Мары.
– Ты хочешь узнать, что он сказал? – молодая христианка вдруг посмотрела на Шаула точно так, как сутки назад на него смотрела Мирьям.
Раввин, потерев виски, еще раз четко ощутил повторяющуюся цепь событий.
– Конечно…
– Он сказал: «Пришел к своим, а свои меня не приняли».
– А обо мне… – Шаул закашлялся. – …Обо мне ты ничего не хочешь сказать?
– О тебе? – Мара еще раз посмотрела на римского дознавателя. – Ты пуст. Пуст, как амфора в месяце тишри[5]. В тебе нет любви… Есть грех, который ты несешь через всю свою жизнь.
– Уходи, – сцепив зубы, пробормотал Шаул.
– …Но безгрешных людей нет на земле, – продолжала женщина.
– Уходи, или я убью тебя!
– Пусти в свою душу любовь, искупишь грех…
– Луций! – вскричал раввин, и начальник охраны не заставил себя долго ждать, опять появившись в дверном проеме.
– Отпусти ее…
– Что-о-о? – удивленно протянул римлянин.
– Пусть идет. Она не в себе.
С этими словами иудей закрыл свои уставшие глаза и потер их пальцами, сильно сжав переносицу.
– Два дня без сна, рав Шаул, – сочувственно сказал Луций. – Тебе мерещится всякое…
– Я сказал, пусть идет… – повторил Шаул. – Еще не хватало, чтобы нас на смех подняли, что римский легион гоняется за сумасшедшими.
– Будет исполнено, – был ответ.
Они заметили, как Мара заснула, приложив непокрытую голову к известняковым камням жилища.
– Разбуди меня, если не проснусь с рассветом, – попросил Шаул, уходя в смежную комнату, служившую ему спальней.
– Вставай! – грубо на греческом языке обратился Луций к женщине и поднял ее за плечо. – Пошла!
Измученная Мара засеменила за ним, путаясь в длинном подоле и неловко задрав левую руку, которую до боли сжимал безжалостный римлянин…
В своей комнате засыпал смертельно уставший Шаул. В его ушах эхом стояли слова Мары: «В тебе нет любви… Есть грех, который ты несешь через всю свою жизнь… Пусти в свою душу любовь, искупишь грех… искупишь… искупишь… искупишь…» Молодой раввин уходил в царство Морфея под играющую где-то вдали одинокую флейту халиль.
4
Игра слов: «мученик» и «свидетель» по-гречески звучат и пишутся одинаково μάρτυρας.
5
Сентябрь в Древней Иудее.