Страница 4 из 76
— Нашли!
Я бросился к ним, забыв о больной ноге, и чуть было не упал, но меня поддержал Хожинский.
Ведя нас по уже знакомым подвалам, повстанец рассказывал:
— Он там — между Хожей и Сенной! Не так далеко от дома, на который спустились вы… Он повис на балконе, на пятом этаже.
— Да жив ли он? — закричал я.
— Не знаю, пане капитан… Там дальше, за Сенной, наших нет. Вдвоем мы не смогли достать его оттуда. Поэтому и побежали к своим за подмогой. По дороге узнали от водопроводчиков, что вы здесь.
Мы бегом, насколько позволяла мне больная нога, направились к месту, где находился сержант Стенько. Дом горел, вернее, только курился. Он, казалось, уже целиком выгорел, но откуда-то из разных щелей все еще тянулись полосы черного дыма, затягивавшего почти всю стену. Слабый ветер порой относил дым в сторону, и тогда возникали зияющие провалы окон. Где-то там, высоко над землей, уже много часов висел Дмитрий Стенько.
Позабыв о боли, я торопливо поднялся по ступенькам первого этажа, потом второго, третьего… Лестница впереди обрывалась — целый пролет разнесло снарядом, остались только искореженные железные балки… Спасибо Хожинскому и Юзефу — они протащили меня по ним, рискуя сами свалиться в глубокий провал. Наконец я снова встал на твердый надежный цемент ступенек. Четвертый этаж, пятый…
За время войны я привык ко многому, но то, что увидел, выйдя на полуразрушенный балкон, невольно заставило содрогнуться. У меня потемнело в глазах.
Тело Дмитрия висело над улицей почти горизонтально. Голова упиралась в перила балкона, а ноги застряли среди исковерканных прутьев его ограды. В первую секунду я не мог понять, что удерживает Стенько в таком положении. Потом увидел: тело было неестественно скрючено и обмотано стропами. Дмитрий был без сознания или мертв…
Ножом я перерезал парашютные стропы, а Хожинский с помощью Юзефа втащил Дмитрия внутрь дома. Из раненой правой ноги Стенько потекла кровь. Пульс не прощупывался, но когда расстегнули куртку и я положил руку на грудь, то вскрикнул от радости: сердце билось, хотя и очень слабо — мой друг был жив!
Наскоро перевязав Дмитрию ногу (у меня был индивидуальный пакет), Юзеф и Хожинский понесли его вниз. Не помню теперь, как мы перебрались через взорванный пролет, где были в это время бойцы, обнаружившие Стенько, — наверное, это они помогли мне спуститься вниз; сам я был еще слаб.
Когда мы вышли на улицу, она была забита колонной беженцев. Гитлеровцы захватили несколько домов, и этим людям пришлось покинуть свои прежние убежища. Отряд повстанцев сопровождал их к другому подвалу, подальше от баррикад. Люди были настолько обессилены, что равнодушно оставляли на дороге свои узлы, чемоданы и мешки. В толпе немало находилось матерей и сестер восставших варшавян. Бойцы старались, чем можно, помочь им. В колонне то и дело слышались тяжкие стоны, крики, рыдания. Кто-то искал отставших, окликая друг друга.
— Дорогу раненому русскому десантнику!..
Люди замедлили шаг, и без того ломаный строй колонны нарушился. Нас окружили женщины, старики, дети.
Странно было видеть светлые улыбки на этих изможденных лицах. Но глаза людей сразу потухли, как только они увидели состояние Дмитрия.
Меня оттеснили от друга. Несколько десятков рук подняли его и бережно понесли. Сильно припадая на ногу, я поспешил вслед за ними.
Дмитрия перенесли в подвал, в котором находился командный пункт майора Сенка, и там уложили поудобнее. Помогали все находившиеся здесь. Один майор Сенк сидел в стороне, разложив на столе крупномасштабную карту Польши, и изредка украдкой наблюдал за нами. Я снова склонился над Дмитрием, но он по-прежнему был в беспамятстве.
Медсестра в черной косынке и мужских брюках — молоденькая, почти ребенок — перевязала Стенько, потом подошла к майору. Когда она сняла с него пальто и пиджак и закатала рукав окровавленной рубашки, я встревожился, увидев, что он ранен. Но майор усмехнулся, поймав мой обеспокоенный взгляд.
— Пустяки! — облизывая сухие губы, сказал он и стер капнувшую на стол кровь. — Плохо другое: даже приличной карты не имеем. Нет ли у вас карты города?
Я вытащил из планшета и отдал Сенку карту Варшавы.
— Вот спасибо! Теперь мы все будем наносить подробно, а не наобум…
Медсестра достала из кармана брюк кусок материи, видимо от парашюта, разорвала его на узкие полосы и, вытерев спиртом раненое предплечье майора, перевязала его.
Рассказывая мне вкратце обстановку, сложившуюся в Варшаве, Сенк наносил на карту знаки в тех местах, где находились отряды Армии Людовой.
— Эти пункты были захвачены первого августа, в первый же день восстания!.. А вот это — Театральная площадь, политехническое училище. — Тупым концом карандаша он провел линию около Старого города. — Нам удалось потом расширить занятую территорию, но позднее пришлось вернуться на исходные позиции, да и те не везде удержали… Гитлеровцы с первых же дней применили методы, знакомые Варшаве еще по уничтожению восставшего еврейского гетто в апреле 1942 года. Они тогда ходили от дома к дому — взрывали, поджигали, забрасывали этажи и подвалы гранатами, бутылками с горючей смесью, убивали каждого, кто попадался им на глаза. Так жгут сейчас всю Варшаву. А город, как видите, красивый — даже на карте…
Он помолчал, водя карандашом по паркам и улицам. На одной из них он задержался, грустно улыбнулся какому-то воспоминанию…
— Да… В августе гитлеровцы предъявили нам ультиматум: они требовали, чтобы все население Варшавы с белыми флагами вышло из города в западном направлении. Обещали хорошо обращаться. Кое-кто поверил им…
Он сдвинул брови, глаза его сузились.
— Вы, русские, знаете, что такое ненависть. Мы тоже знаем. Всех наших, кто вышел из города, фашисты бросили в концентрационный лагерь… Ну ладно, хватит! — оборвал он себя. — Значит, обстановка такая… Точно установить количество стянутых к городу гитлеровских соединений нам трудно. Каждый день появляются новые части. По сведениям разведки, в районе Варшавы насчитывается пять дивизий, из них три — в самом городе. Командует гитлеровскими войсками в Варшаве какой-то обергруппенфюрер СС фон Дем-Бах. Вчера Юзеф принес мне документы убитого танкиста из дивизии «Герман Геринг». Вся ли дивизия здесь — мы еще не знаем. Попадаются отдельные саперные батальоны, какие-то пулеметные роты из укрепленных районов Германии. Ну и, конечно, всякие отряды СС и гестапо. Ясно, что эти шакалы сами не воюют — они за другими следом идут, но учитывать их надо — опасны. Трудно, говорю, разобраться в этой путанице отдельных частей и подразделений.
Я попросил Сенка определить меня в любое подразделение. Нельзя оставаться в стороне от борьбы друзей. Было решено, что я пойду к Юзефу. Его баррикаду наполовину разнесло артиллерийским обстрелом, и гитлеровцы решили, что им легко будет ее занять. Они несколько раз бросались на штурм баррикады, и каждый раз безуспешно. Когда фашисты пошли в новую атаку — шестую атаку за последние четыре часа! — повстанцы выбежали из подъездов, вылезли из окон полуподвальных помещений, где они прятались во время орудийного и минометного обстрела, заняли свои места и открыли по наступавшим губительный огонь. Стреляли из-за обломков развороченной баррикады, из простенков разбитого дома, из окон. Юзеф четко и быстро отдавал приказания. Гитлеровцы снова отступили, оставляя убитых, и скрылись за дальними полуразрушенными домами.
У повстанцев оказалось очень мало автоматов. Но зато были советские противотанковые ружья, сброшенные нами с самолетов.
Сноровку в уличном бою повстанцы приобрели хорошую, действовали они хладнокровно и решительно. Выработалась у них и своеобразная повстанческая тактика.
Озлобленные неудачей, гитлеровцы бросили против нашей баррикады танки. Четыре «тигра», один за другим, надвигались по узкой улице. Головной танк бил из орудия прямо по баррикаде и поливал ее пулеметным огнем. Три других танка обстреливали дома по обеим сторонам улицы.