Пьесы

Появляется Бенджамин.

Бенджамин. Вы не можете сказать мне, где мы? Я был летчиком... Я не встретил ни одного человека, не у кого даже спросить. Они нас сбили: глубокой ночью, в дождь. Да. И вот мы не знаем, где мы... Ах, да...

Мария. Почему вы вдруг замолчали?

Бенджамин. Вы правы.

Мария. В чем?

Бенджамин. Наверное, мы враги...

Мария. Мы же не знаем друг друга.

Бенджамин. Я так рад, что вы здесь! Когда я пробирался по полям чудесный день, рыжеватые пастбища, последний снег в тени, лошади, бурая пашня, глотающая солнце, голубой день, день, как из яркого стекла, радостный день, видит бог, - а мне все казалось - я бреду по Марсу; ничто меня не радует.

Мария. А разве вы не видели наших крестьян - в это время они как раз удобряют поля навозом.

Бенджамин. Это вы о старике, который ничего не слышит?

Мария. А молодые парни сейчас не на пашне.

Бенджамин. Я окликнул его, но, по-моему, он не слышит. Я кричал изо всех сил. По-моему, он и не видит: я показывал ему кольцо... Это кольцо нашего капитана. (Садится к Марии.) Я так рад, что вы меня слушаете! Меня зовут Бенджамин.

Мария. А меня Мария.

Бенджамин. Посмотрите, что я нашел.

Мария. Что это?

Бенджамин. По-моему, окаменелость.

Мария. Окаменелость?

Бенджамин. Мы учили это в школе. Это был маленький зверек; он жил, когда еще не было людей - Адама и Евы...

Мария. И это все точно известно?

Бенджамин. О да, известно очень многое.

Мария. Откуда?

Бенджамин. То, что вы держите сейчас в руках, - это дно моря, которое когда-то покрывало наши страны, - древнего-древнего моря. Там жил этот маленький зверек, плавал в нем и умер и опустился на дно, которое за тысячелетия окаменело. Пришли ледники, потом опять растаяли, по крайней мере ненадолго: надо всем этим разросся девственный лес, появились обезьяны, люди - греки и китайцы - по крайней мере, ненадолго... Видите, какая это красивая штука? Осталась только форма.

Мария. По-моему, это была улитка.

Бенджамин. Может быть.

Мария. Ты даже не видел улитки, маленький мой!

Бенджамин. У вас есть сын?

Мария. Да. Он умер.

Бенджамин. Это мы его убили?

Мария. Ты?

Бенджамин. Может быть, это мы его убили.

Мария. Они сказали: просто взрывной волной... Я хотела убежать в лес, выбежала на улицу. Он был у меня на руках, но улица вся горела. И вдруг у меня вырвало его из рук... Это все, что я еще успела увидеть.

Бенджамин. Может быть, это мы его убили.

Мария. Почему вы так смотрите на меня?

Бенджамин. Мы могли бы любить друг друга... Я еще не любил ни одной девушки.

Мария. Никогда?

Бенджамин. О, видел я их много и ужасно радовался, когда некоторые из них садились в тот же трамвай или останавливались перед той же витриной может быть, из-за меня. Нет, видел я их много! И я часто ходил гулять, вот как сейчас: я очень любил весну, - но всегда один. Так много видишь, когда бродишь один, так много слышишь...

Мария. Да-да...

Бенджамин. Родники...

Мария. Да-да...

Бенджамин. И все полно какого-то ожидания... Я часто садился - вот как сейчас - и курил трубку, как взрослый, и о чем только не думал... А еще когда лежишь на спине, положив руки за голову, и в небе плывут облака... Я иногда уходил далеко-далеко, наугад, по полям, куда глаза глядят... А весной бредешь по лесу, между стволами сплошное небо, синева, ветер, - с вами такое бывает?

Мария. Что?

Бенджамин. И все полно какого-то ожидания... особенно весной...

Мария. Да, это мне знакомо.

Бенджамин. Я еще ни разу не сидел с девушкой, вот как сейчас. После школы сразу началась война, я стал летчиком... (Разглядывает свою каменную находку.) По-моему, мы могли бы полюбить друг друга.

Появляются Герберт, солдат и учитель с завязанными глазами.

Герберт. Вот здесь.

Солдат. Особо опасный?

Гербeрт. Стрелять в грудь.

Солдат. Обыкновенный предатель...

Герберт. Огонь по команде.

Солдат уходит,

И запомните одно...

Учитель. Что меня сейчас расстреляют. Я знаю.

Герберт. Запомните одно: если вы закричите, никто вас не услышит.

Учитель. Я не закричу.

Герберт. Если вы сохраните поразительную выдержку, все равно никто мне не помешает, потому что никто ничего не увидит.

Учитель. Стреляйте!

Герберт. Стрелять будут только по моему приказу.

Учитель. Чего вы еще хотите? Я все подписал с завязанными глазами. Чего вы еще хотите?

Герберт. Чтобы вы узнали, что вы подписывали с завязанными глазами,только и всего.

Учитель. Я не хочу этого знать.

Герберт. Хотите вы или не хотите.

Учитель. Стреляйте!

Герберт. Господин учитель!

Учитель (поворачивает голову). Кто со мной говорит?

Герберт. Поймите одно: вы стоите здесь не на знаменитой картине, которую показывают ученикам, и за вами не золотой фон, а яма - без надежды, что кто-нибудь вас увидит.

Учитель. Кто со мной говорит?

Герберт. Поймите одно: ваша смерть... никто о ней не узнает, никто не изобразит ее на холсте, никто не будет восхищаться ею в галерее. Вы умираете не по законам прекрасного - передний план, центр, фон, освещение...

Учитель. Зачем все это?

Герберт. Зачем?

Учитель. Да, в эту минуту - зачем?

Герберт. Поймите одно: в ту же самую минуту, когда вас расстреляют, крестьяне будут разбрасывать навоз на полях, птицы будут петь, солдаты будут есть из своих котелков и сквернословить, государственные деятели будут выступать по радио, я закурю сигарету, а другой будет сидеть на солнце и ловить рыбу, девушки будут танцевать, или вязать, или мыть посуду, бабочки будут порхать над лугами, поезд будет продолжать свой путь без малейшего толчка, а кто-то будет сидеть на концерте и бурно аплодировать. Ваша смерть, господин учитель,- это уже решенная мелочь: ее вообще не заметят на холсте жизни...

Учитель. Откуда вы меня знаете?

Герберт. По школе, господин учитель.

Учитель. Кто вы такой?

Герберт. Вы могли бы узнать меня. У вас было достаточно времени. Но я знаю, человек-то для вас как раз ничего не значит. У вас это называется гуманизмом...

Учитель. Ради бога, кто вы?

Герберт. Ваш ученик. (Подходит к нему.) Я сниму у вас повязку с глаз, чтобы вы смогли убедиться, кто я такой. (Срывает повязку.)