О-О

– Самое то, – кивнул Цахи. – Там же на дне его призрак, так?..

Когда Цахи Голан взвыл, тоненько и протяжно, и этот звук, усиленный трубой шахты, донесся до хомячков, сидевших на ее краю семью уровнями выше, стало не по себе даже самому Беер-Шеве – бывалому гиду, задурившему головы не одной сотне доверчивых лохов. Все повскакали с мест, и лишь немногие нашли в себе мужество сразу посмотреть вниз. Остальные подошли чуть позже. Побледневшее лицо Беер-Шевы добавило убедительности происходящему. В принципе, можно было бы удовлетвориться только этим, но Цахи не собирался останавливаться на достигнутом. Как утверждали мамашины тетки, звуковые эффекты хотя и важны, но сильно уступают зрительным. Поэтому он быстро вымазал щеки и лоб бетонной пылью и на секунду высунулся в шахту.

Всего на секунду – но результат превзошел все ожидания. Как утверждал потом Беер-Шева, столпившиеся у края шахты лохи немедленно впали в истерику разной степени тяжести. Исключением стали лишь две хомячихи, которые благополучно хлопнулись в обморок и потому не принимали участия в дальнейшей суматохе. Остальные же визжали, рыдали, кричали, плакали друг у друга на плече, а какой-то мрачный хомяк, уставившись в одну точку, еще долго – до самого спуска в вонючий ад нелегалов – продолжал повторять одно и то же слово: «Призрак… Призрак… Призрак…» – и тем ужасно надоел прочим экскурсантам, которые, в общем и целом, оправились несколько быстрее.

Странно ли, что после этого случая к новичку накрепко прикипело прозвище «Призрак»? Нет, не странно. Если уж удивляться, то лишь тому, что это прозвище нашло Цахи Голана так поздно. Разве не призраку застреленного чужого старика был он обязан самим фактом своего появления на свет? Разве не призраком – почти бесплотным от нежелания его замечать – стал он для своих собственных родителей? Разве не призраком этих же родителей считали его полицейские следователи, наглые репортеры у зала суда, судья в нелепой мантии, воспитатели в исправительном учреждении? Даже для Боаза – единственного друга-приятеля с низким лбом первобытного охотника, – даже для него Цахи был прежде всего призраком, красивым воспоминанием о школе, об интернате, о нескольких нормальных годах между беспризорным прошлым и тюремным будущим…

В новую жизнь Призрак вошел легко и основательно, быстро освоив секреты экскурсионного бизнеса. Дикий Ромео меж тем все больше и больше замыкался в своем горе. «Тали, Тали, Тали…» – как и все мантры на свете, эта вездесущая настенная формула по мере повторения необратимо утрачивала свой первоначальный смысл, мало-помалу превращаясь из локальной тоски по конкретной девице в глобальную жалобу на равнодушие мира перед лицом невыносимого человеческого сиротства.

Отчего это выражалось именно в лунатизме?

Не оттого ли, что принципиальная недостижимость луны лучше всего символизировала тщетность надежды на счастье? Обе они – и луна, и надежда – зарождались в полнейшей темноте – тоненьким лучиком, едва заметной светлой полоской. Обе затем росли, с каждым днем набирая силу, обрастая плотью, обнаруживая на своем теле пятна – неприятные, но пока еще терпимые. И обе предавали, отступали, сваливались на ущерб – и когда?! – в тот самый момент, когда наконец достигали желанного пика полноты, вожделенной степени совершенства! Но и это еще не все: предав и уйдя, обе обманщицы вскоре возвращались, чтобы снова повторить ту же мучительную пытку…

Так или иначе, но периоды недееспособности начальника гидов удлинялись, и это плохо согласовывалось с растущим спросом на экскурсии. А после того как Призрак ввел в программу несколько простых, но весьма действенных эффектов, популярность прогулок по Комплексу приобрела характер настоящего бума. Барбур, принимая ежедневную выручку, восхищенно крутил клювом: кто бы мог подумать, что доход удвоится от одного лишь тихого подвывания в глубине коридора или от легкого взмаха простыней в дальнем его конце? Интернетовские блоги сталкеров полнились теперь байками о населяющих Комплекс духах и привидениях. В недели полнолуния гиды выбивались из сил и не могли рассчитывать на Ромео – более того, необходимость следить за лунатиком превращала его в серьезную обузу.

Однажды вечером в комнату гидов на Эй-восемь заявился Барбур. Хозяин Комплекса подошел к матрасу, на котором лежал Дикий Ромео, наклонился и какое-то время безуспешно пытался поймать бессмысленный ускользающий взгляд лунатика. Затем он выпрямился и кивком лебединой шеи подозвал гидов.

– Совсем плох, а?

– Поправится… – пожал плечами Призрак. – Послезавтра полнолуние, потом еще два-три дня – и все придет в норму. Не впервой.

Барбур неопределенно скривился.

– Послезавтра… потом еще два-три дня… – повторил он. – А до этого еще неделя на матрасе. Это ж сколько, стал-быть, выходит? Полмесяца?

Гиды молчали, потупившись.

– Вы наши правила знаете, – назидательно произнес Барбур. – Комплекс не санаторий, тут работать надо. Да и больных мы не держим. Больные пусть в больничку идут. А это кто там?

Он показал большим пальцем за спину, где, прислонившись спинами к стене, сидели Мамарита и девушка, приблудившаяся к гидам за день до того. Она-то, скорее всего, и была причиной визита всевидящего хозяина Комплекса.

– Это Мамарита, – прикинулся дурачком Чоколака. – Чего, не узнал?

– Ты мне яйца не крути, щенок гуталиновый, – прошипел Барбур. – Я о телке толкую. О чужой телке. Сколько раз повторять: никого сюда не водить! Если кому потрахать приспичило – идите, стал-быть, в ебаторий. А тут бизнес делают, поняли? Чтобы завтра же чисто было, без чужих!

Беер-Шева открыл было рот, чтобы возразить, но Призрак остановил товарища.

– Погоди, босс, – сказал он спокойно. – Ты же видишь, у нас людей не хватает. Девочку эту Хели зовут. Вчера от группы отстала. Специально пришла, жить тут хочет, с Мамаритой. Говорит, прогоните – с крыши спрыгну. Зачем тебе здесь труп, сам подумай. А девка, кстати, сообразительная. Можно ее на бинокль посадить, а Чоколаку – в гиды. Мы-то с Беер-Шевой совсем с ног падаем – шесть групп в день, прикинь. Все равно от Ромео пользы сейчас никакой.

Барбур помолчал, обдумывая услышанное.

Бизнес и в самом деле нуждался в расширении. Наконец он неохотно кивнул.

– Ну, коли так, тогда лады. Коли заместо лунатика, то пускай попробует… – босс кивнул на Ромео. – А этому передайте, когда очухается: еще раз так ляжет – я его самолично на шоссе вынесу. Оттудова тоже луну видать…

Все знали, что Барбур не шутит, а это означало, что к следующему полнолунию нужно срочно придумать, как спасти товарища от изгнания. И изобретательный Призрак нашел выход, построив на лунатизме Дикого Ромео захватывающее вечернее шоу. Причем доход шел даже не от самого шоу, хотя стоило оно недешево – в конце концов, сколько можно собрать с одного представления в месяц? Но несколько полнолуний головокружительной публичной беготни по карнизам корпуса Эй превратили несчастного влюбленного в одну из главнейших достопримечательностей Комплекса.

Конечно, лишь немногим посчастливилось воочию увидеть смертельно опасный номер лунатика, услышать его пронзительный зов, обращенный не то к любимой, не то к ночному светилу. Но и рассказов этих немногих оказалось вполне достаточно для того, чтобы чувствительные хомячихи обмирали от одного вида стен Комплекса. А уж надпись «Я люблю тебя, Тали», только-только вышедшая из-под руки «того самого» Ромео, и вовсе ввергала девушек в состояние транса.

Говоря языком патлатых пропагандисток из компании Ариэлы Голан, это был настоящий прорыв с точки зрения новой целевой аудитории. Прежде в Комплекс стремились лишь адреналиновые наркоманы, фанаты потусторонней чертовщины и любители садистских баек про злодеев-анхуманов. Красивая любовь Дикого Ромео добавила в чересчур пряное экскурсионное меню голливудскую ваниль подростковой романтики. Даже испытанная временем шекспировская драма бледнела рядом с живым образом парня из корпуса Эй, и уже трудно было сказать, который из двух Ромео удостаивался большего интереса, внимания, восхищения.