Страница 7 из 17
– Мы с тобой не экспериментируем, а добиваемся результата, разве не так?
– Так.
Я лежала на спине. Я отвернулась к окну.
Так-так, да не так!
– Алиса, я не настаиваю, мы можем отложить операцию и до апреля, но не позднее. Потом начнется жара, хуже заживать будет, сама знаешь.
– Угу… А может, не стоит? Я же в качалку хожу два раза в неделю.
– Стоит. Внешний эффект после операции будет совсем другим. Твоя качалка только мышцы держит в форме, а вот на кожу она влиять не может.
Я повернула к нему голову.
– Ну и чего там, совсем, что ли, плохо?
– Да не плохо там, но может быть намного лучше. Тем более, извини, конечно, но с каждым днем ты тоже не молодеешь…
Да, да. Пустые, ничего не значащие лично для меня слова. Вот у тех, у кого все «не так», как должно быть, это что-то значит, очень весомо это все: время, возраст.
А у меня? У меня это давно потеряно – самоидентификация. Меня так мотает из стороны в сторону даже на протяжении одного часа, что я и сама не ведаю, пятнадцать мне лет или семьдесят пять.
Вон там, за барной стойкой, есть маленький шкафчик.
В нем лежат ключи от моего настоящего дома, в котором хранятся альбомы с фотографиями и много чего еще, отсылающего к моему реальному возрасту.
Любимые мелочи, постеры певцов на стенке в туалете, тех, от которых я фанатела, когда мне и в самом деле было пятнадцать. Мое свидетельство о рождении лежит в жестяной коробке на полке платяного шкафа.
Но там же лежат и другие свидетельства…
Не хочу.
Не пойду.
Из шкафа до сих пор пахнет мамой.
Когда-то, еще в самом начале нашей совместной жизни, профессор убедил меня в том, что так будет лучше. Попытаться забыть.
Лучше только для меня, не для кого-то, для меня, с чисто психологической точки зрения!
Не надо жить прошлым, надо жить будущим.
В соцсетях каждая третья тупая картинка с птичкой или розочкой как раз про это.
И я себя почти что уговорила.
Покорная тварь.
– Ты закончил?
– Да, все в порядке.
Я встала и как была нагишом, совсем не смущаясь, прошла к бару и плеснула себе в серебряный мерный стаканчик ровно пятьдесят граммов коньяка.
Хотела поначалу прямо сразу хлопнуть, ну да ладно, не буду его, эстета, злить – перелила коньяк в стеклянный бокал.
Дома-то мы курим, а коньяк без сигарки – лишь половина удовольствия. Я обошлась без гильотины и, приложив злую силу, откусила кончик сигары зубами.
Наглое кольцо из дыма полетело вверх.
Николай Валерьевич стоял и, как зачарованный, смотрел на мои груди и живот – плоды своей собственной работы – так, как будто он их впервые видит!
Однозначно – маньяк.
Фанатик. Гений.
– Мой фюрер! Я не хочу больше оперироваться. Совсем.
Двумя жадными глотками с полтинником было покончено. Но вкус во рту оставался, поэтому сигарку я сейчас добью до конца. Если совсем припрет – выпью еще пятьдесят, но не больше.
Сегодня профессор мне не компания – с утра у него было высокое давление. А я и не буду настаивать, мне же так проще… одной.
Я к этому давно привыкла. К тому, что почти всегда одна. Если честно, я только рада, что он, похоже, сейчас отвалит. Посижу-подумаю.
Николай Валерьевич выдохнул устало, зачем-то потер ладони, направился к выходу из гостиной и уронил напоследок:
– Надо, солнце, надо.
11
Маша была лучшей женой, о которой может мечтать мужчина.
Я имею в виду среднестатистического русского мужчину, не олигарха, не гения, а просто мужчину тридцати с небольшим лет, со средней, по московским меркам, зарплатой, умеренными вредными привычками и естественным желанием хотя бы относительной свободы.
Она никогда не рылась в моем телефоне или компьютере, а если и скандалила, то как-то совсем вяло и в основном по делу.
И если я, скот, время от времени пытался ее намеренно провоцировать на конфликт, то она почти никогда не поддавалась!
Ну, могла иногда мне резко ответить, могла тихо заплакать, могла взять Елисея и уйти ненадолго к подружке, живущей этажом ниже, но ничего более она себе никогда не позволяла.
Мы были вместе долгих семь лет, но я не умом – чутьем понимал, что почти не знаю этого человека…
И не потому, что жена была настолько уж от меня закрыта, а потому, что я сам этого не хотел: ничего о ней знать!
То есть, с одной стороны, она была мне совершенно понятна в своих действиях, а потому достаточно хорошо прогнозируема, а с другой стороны, что там у нее внутри и есть ли что-то вообще – мне это было совсем не интересно.
Я поддакивал ей практически во всем, когда она того хотела, я почти ей все покупал, и зачастую даже больше, чем она просила, я частенько сам занимался ребенком, я даже научился терпеть ее мать, надевая на лицо блаженную улыбку.
Я очень старался быть хорошим мужем.
Но именно что старался, а не был им на самом деле.
И вот в те моменты, когда она своей покладистостью, своим показным всепрощением выводила меня из себя, в голове моей крутился один-единственный вопрос, который я так до сих пор не посмел произнести вслух: «Неужели ты до сих пор так и не поняла, кто я такой на самом деле?!»
Потом отпускало. Никотиновая, сопливая, накатывала совесть: «Всем будет только лучше, если бы ты никогда этого не поняла».
А если все-таки она узнает правду обо мне? Никто же ни от чего не застрахован, даже от своих собственных, с пылу брошенных слов…
Стыд, страх, позор? Пожалуй, да.
С Машей – да.
Однозначно.
У нас общий ребенок.
С родителями, ради спокойствия которых я в основном и женился, тоже – да.
С друзьями-приятелями, с теми, кто был вокруг меня в обычной жизни, – ну, это в меньшей степени, но, наверное, тоже… Я даже примерно представлял себе, какая у кого из них могла бы быть реакция.
И только реакция одного человека была для меня совсем непредсказуема, а если быть до конца честным с собой, у меня вдруг зародилось какое-то даже мазохистское желание увидеть на ее лице эту самую реакцию!
На лице моей новой клиентки Алисы Селезневской.
Вчера она прислала мне длинное сообщение.
Хорошим русским языком, без орфографических ошибок в нем было написано, что она совсем не против поехать в марте с нашим клубом на Кипр, но вот только она, бедняжка, совсем не представляет, что там да как!
Алиса интересовалась, ездил ли я в подобные туры, стоит ли оно того в принципе и планирую ли я принять участие в этой конкретной поездке.
Вот даже как!
Если она всерьез на меня запала – значит, дура.
Никаких особенных поводов я ей на то не давал.
Надо сказать, что этот десятидневный тур на Кипр, запланированный на начало марта, был рассчитан в основном на тех клиенток, у которых не было мужиков.
Такие мероприятия клуб проводит каждый год.
Март – ленивый месяц, сложно сказать почему, но движения в клубе мало.
Вот руководство и придумало развлекуху. Продавать «экзотику» по цене, завышенной по сравнению с реальной стоимостью раза в два.
На папке с личным делом Селезневской стояла пометка «З», что означало «замужем».
Когда папка клиентки маркировалась таким образом, здесь, скорее всего, имелся в виду не штамп в паспорте, а социальный статус женщины.
Пометка являлась обязательной, ведь те, у кого стояло «С» – «свободная», как раз и являлись целевой аудиторией для подобных поездок.
Вообще, Алисино семейное положение, которое, казалось бы, должно было совсем меня не волновать, оставляло кучу вопросов.
Спросить в лоб у Гриши, мол, кто там у нее и что, – ну это было бы верхом наглости с моей стороны.