Страница 16 из 17
– Потому что в этом году моя очередь.
– Ты же рассказывал, что там отвратительно, в этих ваших поездках… Вон, позапрошлый год приехал как выжатый лимон, неделю еще в себя прийти не мог!
– Маша, это моя работа.
– Работа… Но деньги-то те же…
– Да нет, ты забыла: обычно потом премию неплохую дают.
– Что-то я не помню про премию! Если, конечно, ты мне про нее говорил…
– Маша! Чего ты чушь-то порешь?! Говорил, не говорил… Я тебе телефон новый купил за двадцать штук, забыла?
– Угу.
– Что «угу»?!
У моей жены было «милое» свойство в два счета выбешивать меня такой вот херней.
Была премия, и телефон тоже был.
Да, во многом – из-за чувства вины.
Да, я, пьяный в дрова, переспал тогда разок с Вероникой Андреевной. Не потому, что хотел, а потому, что к тому моменту она меня уже просто достала. Про саму эту случку я даже и вспоминать не хочу, рвотный рефлекс к горлу подкатывает. Омерзительное мясо постаревшей плоти и душный запах духов… Но отказывать ей было уже просто неприлично, по крайней мере, именно в этом я себя тогда убедил.
И еще я хотел доказать не себе, но окружающим, что слухи о моей нетрадиционной ориентации (и кстати, ничем конкретным не подкрепленные!) сильно преувеличены.
Это и был основной мотив.
Типа, могу я, могу я с бабами, и нехрен там додумывать за моей спиной!
Но Маша обо всем этом не знала и знать не могла.
Бросив мне в дверях: «ладно, понятно», она поспешила убраться с кухни, всем своим видом демонстрируя обиду.
А я, продолжая сидеть и тупо пялиться в телевизор, и не хотел ничего делать для того, чтобы ее хоть как-то успокоить.
А что я могу сделать?
Работа у меня такая.
Но с этого вечера во мне поселились два чувства.
Чувство вины перед Машей, и как бы я себя ни убеждал в том, что оно совершенно безосновательное, отделаться от него я все равно не мог.
И еще чувство чего-то надвигающегося, неизбежного…
И когда я ловил это предчувствие, я словно оказывался внутри легкого светящегося шара!
Похоже, что я просто схожу с ума.
Да нет, я просто устал. И физически, и морально.
Батарейка моя почти что сдохла.
Вот и все объяснение.
Уж не знаю, что там от меня долетит до Кипра, но мне туда точно надо.
24
Профессор сжимал мою руку своей лапкой.
В этот момент, прощаясь с ним возле давно уже подъехавшего к подъезду такси, мне почему-то пришла в голову мысль, что профессор мой очень похож на птичку.
Сухонькую, гордую, надменную птичку.
И как же я раньше-то этого не замечала?
Упрямая птичка не хотела размыкать лапку и выпускать из нее маленькую золотую монетку.
Но монетке-то этой – грош цена, просто птичка привыкла к ней, прижилась с ней как-то, жалко все птичке, да…
Да и птичку немного жалко.
Таксист, совсем молодой парень славянской наружности, с явным любопытством косился на нас в окно.
Не могу я до сих пор к этому привыкнуть.
Хорошо, если он подумает, что это мой отец.
Но так никто ведь, никто из них, козлов, не думает!
По крайней мере, таких я еще пока не встречала.
Жесты.
Нас всегда выдают маленькие незначительные жесты.
Папа бы в макушку поцеловал и, коротко прижав к себе, проследив, чтобы чемодан в багажник не забыли аккуратно поставить, взял бы с меня обещание сразу по прилете позвонить и ушел бы, не оборачиваясь, в подъезд, оставив мне взамен облако своего тепла и защиты.
А здесь, в этой цепкой птичьей лапке, все не выпускающей мою ладонь, кипит сейчас примитивная драма.
Нет, он не думает, что я не вернусь и лишу его навсегда нехитрых стариковских радостей!
Профессор прекрасно знает, насколько я на самом деле практична, при всех моих странностях.
Он боится того, что я вернусь другой.
И его, практика и аналитика, больше всего пугает неизвестность.
А я только этого и хочу.
Может, я там, подышав другим воздухом, напитав себя энергетикой других людей, что-то вспомню про себя, ну, про то, какой я была когда-то?
Может, где-то там мой смех станет искренним и хоть чуточку счастливым?
И даже если меня постигнет разочарование, то это все равно большой плюс.
Тогда я смирюсь.
С этой своей ролью.
Красивая холодная женщина без возраста – и ее холеный старый сожитель.
Поилец и кормилец.
Царь и бог.
Буду служить ему тогда столько, сколько отмерено.
И нехрен будет тогда выеживаться.
Я просто хочу понять, до конца ли я утратила способность замечать вокруг еще что-то, кроме собственного несчастья…
Сжатая, как пружина, погруженная исключительно в свои раздумья, так и не поддержав ни одну из тем, предложенных словоохотливым таксистом, я доехала до аэропорта.
Быстро нашла возле стоек регистрации яркую толпу из нашего бабья и мальчиков.
«Здрасьте-здрасьте».
Все. Обрыв диалога.
Все они смотрели на меня так, будто еле-еле сдерживали себя, чтобы не спросить: «Ну, а тебя-то чего с нами понесло?»
Да вот и я про то же!
Я тут одна, а тетки почти все по парам, «шерочка с машерочкой».
Ну ничего так, некоторые, видно, с вечера еще собирались: прически там, то да се. Чемоданы в тон одежде, от обилия золота и камней на их пальцах мне стало даже неудобно перед другими улетавшими пассажирами.
Я никогда не понимала: зачем в долгую дорогу надевать высокие каблуки?!
Ну а чего? Они-то везде – как на праздник.
Мальчики наши по сравнению с этим блеском выглядели и безвкусно, и бедно.
Но у них был главный и безусловный козырь – молодость.
Платон пришел одним из последних.
Даже чисто внешне он был явно «не из этой оперы».
Скромное серое пальто, красивого цвета джинсы, хорошего качества ботинки – все простенько, но со вкусом, ничего лишнего, никакого ненужного самоутверждения за счет кричащих лейблов на паленой одежде, как у большинства других ребят.
Конечно, от меня не укрылось и то, что не я одна одобряю Платона.
Тетки то и дело обращались к нему с какими-то дурацкими вопросами, пытаясь затолкать его в самую свою кучу, но он, вежливо отбиваясь, упрямо плелся в конце.
Я шла последней.
Когда мне было неловко перегрузить чемодан на ленту или собрать весь свой многочисленный хлам из контейнера для досмотра личных вещей, Платон всегда оказывался рядом, чтобы помочь.
Жалко ему, наверное, меня.
Он же понимает, что никому тут нет дела до того, что я так до сих пор так и не обзавелась среди всего этого бабья подружкой-хохотушкой, и что всем по большому счету по фигу на мою обособленность!
Я выдохнула только тогда, когда самолет набрал высоту.
Жизнь, оказывается, во многом очень просто устроена: я поставила себе конкретную цель – и все получилось.
Впервые со дня гибели родителей я четко и ясно сформулировала для себя то действие, которое хочу воплотить в жизнь, – и получилось!
Что бы ни принесла мне эта поездка в дальнейшем, сейчас я, впервые за долгое время, чувствую настоящую, искреннюю радость!
Теперь дело осталось за малым. Сделать так, чтобы ничто, НИЧТО не посмело ее омрачить!
Ну, переживает профессор, да, я это прекрасно понимаю, но ведь и я точно так же могла бы переживать, пока он там колдует над послушными голыми телами своих пациенток.
Ну, шушукаются уже здесь некоторые, особо скучающие по жизни, за моей и Платона спиной, что дальше?
Не мы первые, не мы последние.
Мне на них по фигу.
Пружина разжалась. Под мерное урчание двигателей набравшего высоту самолета я окончательно успокоилась.
Платон сидел через два ряда впереди и наискосок от меня.
Чего же я хочу от него?
Я просто хочу, чтоб он был в моей жизни и как можно чаще был в ней буквально рядом.