Страница 14 из 28
Прелестный парадокс: интуицию вернули в научную картину мира биологи, хотя интуиция вроде бы должна быть психологическим понятием. Но большинство психологов, боясь показаться плохими учеными, стали смотреть на нее свысока, а то и вовсе обходить вниманием. Ведь если интуиция – это мыслительный процесс, недоступный сознательному мышлению, как ее описать научными методами? А затем люди вроде Роджера Сперри – настоящие ученые – рассекли ткань скальпелями и вдруг обнаружили интуицию, которая прежде пряталась в тишине правого полушария мозга!
Читая книгу Орнстейна, я понял, что на самом деле я в своих исследованиях восхвалял интуицию, которую находил в самых неожиданных местах. Это расходилось с основным содержанием литературы по менеджменту, как прикладной, так и академической, которая неустанно, до степени одержимости, подчеркивала роль анализа в организациях, особенно там, где применялся так называемый профессиональный менеджмент. Сначала мне в голову пришло название, затем сложилась статья (обычно у меня бывает наоборот). Почти всегда мои тексты проходят несколько черновых стадий, пока не попадут к редакторам, которые тоже начинают предлагать изменения. Статья «Планирование – налево, менеджмент – направо» появилась в 1976 году в Harward Business Review практически в том же виде, в каком я набросал ее на маленькой ферме в Перигоре.
В восточном фольклоре есть история о человеке по имени Насреддин. Друг Насреддина как-то увидел, что тот ползает по земле и что-то ищет в пыли. «Что ты потерял, Насреддин?» – спросил его друг. «Ключ», – ответил Насреддин. Тогда его друг тоже опустился на колени, и они стали искать ключ вместе. Через некоторое время друг спросил: «А в каком месте ты его уронил?» «У себя дома», – сказал Насреддин. «Так почему же ты ищешь его здесь?» «А здесь светлее, чем у меня в доме».
Этот анекдот несет в себе вековую загадку, которая тесно связана с тем, что мы будем обсуждать. Но сначала я сформулирую несколько вопросов, тоже простых и одновременно загадочных, которые давно меня мучают.
• Вопрос первый. Как получается, что одни и те же люди в чем-то очень умны, а в чем-то совершенно бестолковы, что им даются одни виды умственной активности и недоступны другие? Почему так бывает, что необыкновенно креативный человек не в состоянии разобрать бухгалтерский отчет и что бухгалтер ничего не понимает в дизайне продукта? Почему некоторые замечательные теоретики менеджмента не способны управлять реальной организацией, а люди, которые это делают с блеском, не могут понять простейшие принципы теории управления?
• Вопрос второй. Почему люди иногда так удивляются, прочитав или услышав нечто очевидное, что давно должно быть им известно? Почему, например, менеджер так радуется, читая новую статью о принятии решений, каждая фраза которой для него – само собой разумеющийся факт, пусть даже ранее не публиковавшийся?
• Вопрос третий. Откуда в организациях, во всяком случае, на высшем уровне, такой огромный разрыв между формальным планированием и неформальным управлением? Почему никакие методики планирования и анализа в действительности не оказывают особого влияния на деятельность топ-менеджеров?
Ниже я постараюсь дать ответы на эти три вопроса, используя идею о специализации полушарий нашего мозга. А потом вернусь к анекдоту о Насреддине и поясню на опыте своих собственных исследований, что это значит для менеджмента.
Два полушария человеческого мозга
Чтобы сделать попытку ответить на три вопроса, которые я задал, предлагаю рассмотреть, что нам известно о человеческом мозге.
Ученым – в частности, неврологам, биологам и психологам – давно было известно, что мозг состоит из двух полушарий. Им также было известно, что левое полушарие управляет движениями правой половины тела, а правое – движениями левой половины. Но лишь сравнительно недавно была обнаружена гораздо более значимая специализация полушарий.
В левом полушарии у большинства людей (исключая левшей, но не всех) преобладает линейное мышление, информация обрабатывается последовательно, элемент за элементом, в строгом порядке. Пожалуй, наиболее очевидное «линейное» явление – это язык. Совсем иначе работает правое полушарие, которое специализируется на параллельной обработке информации, то есть функционирует более целостным, связным способом. Ярким примером служит восприятие изображений.
Пока удалось четко связать с одним или другим полушарием лишь некоторые виды умственной деятельности, но исследования уже дали нам несколько важных ключей. Например, статья в The New York Times приводит данные исследования, которое предполагает, что эмоции являются функцией правого полушария[21]. Это предположение основано на следующей закономерности: в основном люди, перенесшие правосторонний инсульт, сравнительно мало волнуются из-за своей нетрудоспособности, в то время как левосторонний инсульт часто вызывает депрессивные состояния.
Как эта специализация полушарий сказывается на деятельности людей? Речь, будучи линейной, принадлежит к левополушарным явлениям, но другие формы общения, такие как жесты, являются относительными и визуальными, а не последовательными и вербальными, и поэтому связаны с правым полушарием. Представьте, если бы две половины мозга были настолько разграничены, что, к примеру, слова и жесты собеседника мы бы воспринимали раздельно. Иными словами, два разных мозга – один для вербальной коммуникации, другой для жестов – одновременно реагировали бы на один и тот же стимул.
Это показывает, как был совершен главный прорыв в исследовании мозга. Нейрохирурги, работавшие над лечением эпилепсии, обнаружили, что, разрезав мозолистое тело, которое соединяет два полушария, можно «разделить» мозг и изолировать очаг эпилепсии. Ряд экспериментов на пациентах с «разделенным» мозгом показал чрезвычайно интересные результаты.
В одном опыте врачи демонстрировали пораженному эпилепсией правому полушарию пациентки (левой половине каждого глаза) фотографию обнаженной женщины. Пациентка сказала, что ничего не видит, но почти сразу покраснела и явно чувствовала себя неловко. Ее «сознательное» левое полушарие, включая речевой аппарат, сознавало только, что с телом что-то произошло, но не «видело», чем вызвана эмоциональная реакция. Только «подсознательное» правое полушарие знало, в чем дело. Здесь нейрохирурги наблюдали четкое разделение между двумя независимыми типами сознания, которые в нормальных условиях обмениваются информацией и работают совместно[22].
Далее ученые обнаружили, что некоторые задачи активно задействуют одно полушарие, а второе почти не затрагивают. Например, доказательство теоремы пробуждает активность в левом полушарии, а созерцание скульптуры или оценка политического оппонента – в правом.
Вот мы и ответили на первый вопрос. Один и тот же человек может быть в чем-то умен и в чем-то глуп просто потому, что одно полушарие у него развито лучше другого. Вероятно, у большинства юристов, бухгалтеров, специалистов по планированию лучше развиты левополушарные мыслительные процессы, а у художников, спортсменов и политиков – правополушарные. Так, художнику может быть трудно выразить свои ощущения словами, а юрист не обладает способностями к рисованию. Или политик знает математику лишь на уровне начальной школы, а специалист по теории управления позволяет собой манипулировать в политической обстановке.
Для описания левополушарного и правополушарного мышления применяют много пар антонимов: эксплицитное и имплицитное, вербальное и пространственное, аргументы и опыт, интеллектуальное и интуитивное, аналитическое и обобщенное.
Здесь замечу, что эти пары слов, как и многие мои доводы, позаимствованы из замечательной книги калифорнийского психолога Роберта Орнстейна «Психология сознания». Орнстейн приводит анекдот о Насреддине, чтобы проиллюстрировать свою точку зрения. В частности, он соотносит линейно мыслящее левое полушарие со светом, с мыслительными процессами, которые для нас понятны. Мы можем их сформулировать. Правое же полушарие он связывает с темнотой и мыслительными процессами, которые для нас остаются загадкой – по крайней мере, в западном мировоззрении.
21
Richard Restak, The Hemispheres of the Brain Have Minds of Their Own, New York Times, January 25, 1976.
22
Robert Ornstein, The Psychology of Consciousness (San Francisco: Freeman, 1975), p. 60.