Гэбриель Конрой

- Да, ты прав.

- Разумеется, - откликнулся доктор. - Чего от них ждать? Люди, признающие одну лишь физическую силу, лишенные всякой морали. Здесь каждый думал только о себе, сильный обижал слабого, творились убийства, бог знает что еще.

- Вполне возможно, - торопливо согласился Филип. - Ну, а эта девушка, Грейс Конрой? Что о ней известно?

- Ее нашли мертвой. В руках она держала одеяло, в котором, наверное, была завернута ее малютка сестра. Эти скоты вырвали ребенка из рук умирающей женщины. Ну, хватит об этом. Расскажи лучше, Артур, как ты сюда попал. Твоя часть стоит поблизости?

- Нет, я уволился из армии.

- Вот как! Значит, ты здесь один?

- Один.

- Ну и ну! Мы все это подробно обсудим, когда вернемся. Ты поможешь мне писать отчет. Наша экспедиция имеет вполне официальный характер, хоть и направлена сюда, - представь! - чтобы проверить ясновидческий дар нашего уважаемого Блента. Проверка окончилась в его пользу, хотя других крупных достижений у нашей экспедиции пока нет.

Доктор вкратце изложил Филипу всю историю экспедиции, начиная с привидевшегося Бленту сна о партии эмигрантов, гибнущих от голода в горах Сьерры, и вплоть до их с Филипом сегодняшней встречи. Рассказ был выдержан в духе легкомысленно-цинического юмора, который так часто в былые дни скрашивал их унылые трапезы в офицерской столовой. Вскоре оба собеседника дружно хохотали. Люди из состава экспедиции, занятые погребением мертвых и разговаривавшие между собой торжественным Шепотом, услышав, как два благовоспитанных джентльмена юмористически трактуют эти события, устыдились напущенной на себя серьезности и стали, в свою очередь, пошучивать довольно крепко и без особого изящества. Щепетильный Филип нахмурился, доктор расхохотался. Оба друга направились к выходу из каньона и оттуда поехали рядом.

То, что Филип хранил глухое молчание о себе и об обстоятельствах своей жизни, было вполне в его характере и потому не вызвало ни удивления, ни подозрения у его друга. Доктор был счастлив, что встретил Филипа и может теперь снова общаться с человеком своего круга и воспитания; остальное его мало интересовало. Он гордился своим приятелем и был весьма доволен впечатлением, которое Филип произвел на этих грубых, необразованных людей, с которыми доктор - в силу демократического обычая, господствующего на неосвоенных окраинах страны, - должен был общаться как равный с равными. Филип же с юных лет привык, что его друзья гордятся им. Он даже ставил себе в заслугу, что редко использует это обстоятельство в личных интересах. Сейчас он подумал, что если поведает доктору, что был одним из обитателей Голодного лагеря и доверит ему историю своего бегства с Грейс, тот наверняка восхитится его отвагой. От подобных мыслей пробудившиеся было угрызения совести стали быстро затихать.

Дорога шла через Моньюмент Пойнт, мимо раскиданной пирамиды. Филип уже проезжал здесь по пути в каньон и сделал из разыгравшейся трагедии некоторые полезные для себя выводы. Он счел, что теперь свободен от обязательств, которые дал покойному ученому. Все же, чтобы развеять оставшиеся небольшие сомнения, он спросил:

- Насколько ценны эти рукописи и коллекции? Нужно ли их спасать?

Доктор уже давно тосковал по достойной аудитории, перед которой мог бы блеснуть своим скептическим взглядом на жизнь.

- Хлам! - сказал он небрежно. - Останься бедняга жив, быть может, коллекции и пригодились бы ему, дали бы повод потщеславиться. А так я не вижу в них ничего, о чем стоило бы сожалеть.

Тон этих замечаний напомнил Филипу безапелляционный тон самого доктора Деварджеса, и он сумрачно усмехнулся. Когда всадники подъехали поближе, они увидели, что и природа усвоила циническую точку зрения по обсуждаемому вопросу. Металлический ящик едва виднелся из-под снега, ветер далеко разметал листки рукописи, и теперь едва ли кто смог бы догадаться, что раскиданные камни были когда-то сложены в правильную пирамиду.

9. СЛЕДЫ ИСЧЕЗЛИ НАВСЕГДА

Палящее майское солнце уже разогрело глинобитные стены Сан-Рамонского _пресидио_ [укрепленные пункты с гарнизонами, учрежденные испанскими колонизаторами в XVIII столетии для подавления местного индейского населения; после американо-мексиканской войны и захвата Калифорнии американцами в 1848 году пресидио утратили свое военное и административное значение], зажгло ярким пламенем красную черепицу на крыше, накалило задний двор и заставило мулов и _вакеро_ из только что прибывшего каравана отступить в тень длинной балюстрады, когда секретарь почтительно потревожил команданте [командующий гарнизоном (исп.)], вкушавшего в низенькой отгороженной комнатке рядом с караульным помещением свою обычную сиесту. За все тридцать лет это был первый случай, чтобы команданте потревожили в часы дневного отдыха. "Язычники!" - было первой его мыслью, и рука потянулась к верному толедскому клинку. Но, увы, как раз сегодня повар забрал на кухню толедский клинок, чтобы переворачивать тортильяс [маисовые лепешки], и дон Хуан Сальватьерра удовольствовался тем, что строго спросил секретаря, что случилось.

- Сеньорита... американка... хочет видеть вас немедленно.

Дон Хуан снял черный фуляр, которым он имел обыкновение повязывать свою седую голову, и принял сидячее положение. Но не успел он полностью перевоплотиться в официальное лицо, как дверь медленно отворилась и в комнату вошла молоденькая девушка.

На девушке было грубое поношенное платье с чужого плеча: ее кроткие глаза запали, а длинные ресницы были влажны от слез; печаль выбелила ей щеки и проглядывала в горькой складке совсем юных губ, но при всем том девушка была так хороша, так по-детски невинна, так беспомощна, что команданте сперва вытянулся перед ней во весь свой рост, а потом склонился в глубоком поклоне, почти что коснувшись рукою пола.

Как видно, благоприятное впечатление было взаимным. Увидав долговязого старика с благородной осанкой и сразу приметив серьезные, добрые глаза команданте, освещавшие верхнюю половину его лица (в нижней господствовали черные с проседью усы), юная посетительница преодолела свою робость, всплеснула руками, с плачем кинулась вперед и упала на колени у его ног.