Страница 18 из 42
Моя, в общем-то, мотивированная вспышка ярости напугала всех участников и свидетелей происшествия. Моего врага спас от гибели кто-то из его людишек, обрушивший на мою голову горшок с комнатными цветами, висевший в простенке между двумя репродукциями. И лишь вовремя подоспевшие отец и наш адвокат спасли меня от расправы. Пока нас обоих приводили в чувство, адвокаты успели обо всем договориться. Они предложили забыть об инциденте и сосредоточиться на процессе. Нам же настоятельно рекомендовали отныне контактировать только через них.
Ни я, ни мой обидчик не участвовали в принятии решения. “Истец”, оказавшийся на волосок от смерти, в тот день не проронил ни слова. И впоследствии я так и не услышал его густого баса. Некоторое время он говорил только шепотом и только со своим адвокатом. Да и позже лишь сипел и хрипел, когда его допрашивали судьи. У меня же с неделю ломила голова, и постоянно подташнивало. Похоже, эти уроды устроили мне легкое сотрясение мозга. Как бы обрадовался Иван Иванович, главный психиатр госпиталя, если бы узнал об этом. Его отчет о моем психическом состоянии непременно был бы тут же украшен замечательным фактом. Типичная схема Саши Дудеева. Жаль, что поздно.
Напуганы были и родители. Они, наконец, осознали, что просто так из армии не увольняют. Я заплатил за это своим здоровьем и своей растраченной впустую душевной энергией. На время, пока приходил в себя после травмы и сильного душевного потрясения, меня оставили в покое. Мне, наконец, перестали докучать постоянными разговорами о моем будущем, которое родители представляли совсем не таким, каким его видел я.
Стоило мне тогда показать свой паспорт с пропиской, как обрадованные родители тут же посоветовали немедленно устроиться на авиазавод, где я когда-то работал в период учебы в авиационном институте.
– Мама, кем устроиться? – спрашивал я, – У меня всего лишь второй разряд слесаря-жестянщика. Да. Тогда я там прилично зарабатывал, но это было много лет назад. Все нормативы поменялись. Все изменилось. К тому же у меня высшее образование. А мастер и инженер получают копейки. Да и то эти места надо еще заслужить. У меня другая специальность. К тому же я все уже решил. Я буду работать по своей специальности в Москве. Я об этом вам уже говорил неоднократно.
– И ты уедешь в чужой город? Здесь тебе все знакомо с детства, а там? Огромный город, чужие люди. Здесь ты уже прописан, а там еще полная неизвестность, – пыталась убедить мама.
– Мама, там куча наших родственников. Даже больше, чем в Харькове. Там куча знакомых по Казахстану. Там, наконец, живет моя семья. Почему вы не можете меня понять? – выкладывал я свои аргументы.
– Вот-вот. Твоя семья. Здесь уже не твоя семья. Ты не спросил нас, когда женился, а теперь у тебя своя семья. Предложи им переехать в Харьков и увидишь, что они ответят – сразу откажутся. Вот тебе и семья. Вот у Саши Бондаря – семья. Валя, какая красавица, скоро институт окончит. А у тебя что? Ты и здесь, в Харькове, найдешь себе достойную жену, – продолжала воспитывать мать. В этом месте я, как правило, выходил из себя и взрывался.
– Мама, я не хочу обсуждать свою личную жизнь. Свой выбор я уже сделал. Тебе и Людочка не нравилась, хотя Вале до нее далеко по всем параметрам. Людочки больше нет. Что же касается Вали, то стоит мне ее позвать, она бросит все. Но, надо ли мне разрушать ее семью? Ты всегда говорила: “На чужом несчастье счастья не построишь”. А сами? И она, и ты готовы толкнуть меня на этот путь. Все, вопрос закрыт.
На этом разговор обычно завершался, но на следующий день все повторялось.
Лишь через неделю после инцидента в коридоре здания суда я, наконец, почувствовал себя немного лучше. Признаки сотрясения почти прошли, постепенно рассосалась и большая шишка на голове. Но, осталось нечто такое, чему я пока не мог найти объяснения. Я стал бояться самого себя, точнее, непредсказуемости своих поступков.
В первые дни, которые провел в постели, в моем сознании периодически возникали отдельные фрагменты происшествия. И я неожиданно обнаружил, что не в состоянии составить из этой мозаики общую картину того, что случилось. Постепенно всплыло самое страшное для меня откровение – Я ХОТЕЛ УБИТЬ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА и сделал бы это, если бы меня не остановили.
Ничего подобного я не испытывал, когда однажды шагнул под пули преступника, прицельно стреляя в ответ. Но, даже тогда у меня не было цели убить его, а уж тем более столь пронзительного желания сделать это непременно.
В момент атаки, своего противника я представлял не человеком, а бешеным зверем, которого необходимо обезвредить, нейтрализовать. Он был смертельно опасен, потому что вооружен таким же оружием. У него было преимущество – он видел меня из засады. Я же стрелял по вспышкам коротких очередей его автомата. Мои точные ответные выстрелы загнали преступника в укрытие. Оттуда невозможно было вести прицельный огонь, и ему оставалось только сдаться. Он предпочел застрелиться.
Я видел его агонию, и меня долго преследовало ощущение моей вины в его смерти, пока не понял, что такой уход он наметил заранее. Мне было жаль этого человека, хотя в тот день он стал преступником, убив и ранив десяток беззащитных людей. У него были свои мотивы, и он заранее приготовился заплатить за все своей жизнью. Его трудно понять, но ему можно посочувствовать.
Происшествие в суде показалось мне чем-то принципиально иным, хотя по последствиям для моего противника могло оказаться идентичным. У меня не было личной неприязни к обоим противникам – я их просто не знал. Но, мучительно пытаясь вспомнить мои ощущения в момент схватки, ловил себя на мысли, что снова не видел в своем противнике ЧЕЛОВЕКА. Передо мной было очень крупное и очень сильное НАСЕКОМОЕ. Я знал слабое место этой мрази и готов был задушить ее голыми руками. Почему же у меня возникли именно такие ощущения? Это было важно, потому что почувствовал, что одолел тот психологический рубеж, который фронтовики называют “страхом первой крови”.
Ибо, окажись снова в подобном, не контролируемом разумом состоянии, мог вновь стать смертельно опасным для окружающих. Именно это пугало больше всего. А потому мне необходимо было понять причины такой трансформации противника в моем сознании.
Итак, вначале возникла военная форма. Скорее всего, именно ее цвет и вызвал последующие ассоциации с насекомыми. Что еще? Габариты. Очевидно, они тесно связаны с функцией “жрать”. Не есть, не кушать, а именно жрать – без меры, без ограничений. Так ведут себя существа низкого порядка – безмозглые, примитивные. Что еще? Словесный понос. Именно так я воспринял монолог этого зеленого бесформенного колосса. Он унижал, оскорблял и запугивал, но не столько словами, сколько злобной интонацией и мощью своего баса. Я почти не вникал в суть его речи. Я воспринимал ее как свирепое жужжание огромной ядовитой мрази. Ее цель – нанести максимальный урон противнику и хапнуть чужое. Истреблять, хапать, жрать и размножаться – основные рефлексы подобных безмозглых тварей.
Словом, типичное ядовитое НАСЕКОМОЕ. Насекомых много. По численности они на втором месте после микробов. Их не жаль. Особенно зловредных.
Но, изначально возник многоликий полковник Кац. Человек, который в моем болезненном сознании ассоциировался с множеством копий этого полковника, возникавших повсюду, словно они стремительно размножались, подобно насекомым. Этого полковника, которого в действительности никогда не видел, я всегда воспринимал как своего личного врага. Его-то воображаемый образ и увидел перед собой в коридоре здания суда, прежде чем он превратился в ядовитое НАСЕКОМОЕ, которое хотелось безжалостно уничтожить.
Мои мысли скакали горохом в опустевшей после удара голове. Но, время делало свое дело. Голова понемногу заполнялась роем воспоминаний, а целостная картина так и не складывалась. И постепенно я впал в состояние депрессии. Как всегда, навалились кошмары. Стоило уснуть, и я снова и снова стрелял по вспышкам автоматных очередей, или душил огромное насекомое, которое сначала пронзительно визжало, как испуганная женщина, а потом густым басом виртуозно поливало меня заковыристым отборным матом.