Страница 19 из 42
Я больше не мог смотреть телевизионных передач, в особенности, художественных фильмов. Они особым образом трансформировались в моей поврежденной голове, наслаиваясь друг на друга и перемешиваясь с гипертрофированным отображением реальных событий. Вскоре в мои сны стали проникать подробные сюжеты судебных заседаний, которые все повторялись и повторялись, раздражая меня во сне не меньше, чем наяву.
Судебный процесс затягивался. Перерывы между заседаниями становились все продолжительней и продолжительней. Создавалось впечатление, что моя судебная эпопея никогда не кончится, как и затянувшийся, вот уже на полгода, переходный период от моей военной службы к “гражданской” жизни.
Дома меня постепенно оставили в покое. Мамин список “Работа для Толика” был отложен до лучших времен. Неопределенность в судебных делах создавала чемоданное настроение не только у меня. Временами казалось, что родители готовы плюнуть на все и вернуться со всеми пожитками на старую квартиру. Там была наша прежняя жизнь. Там все было родное. А здесь? Обычный новый район. Странная “доработанная” квартирными мошенниками темная квартира на неудобном первом этаже. Ванная и туалет? Что толку от такой ванной. Горячая вода бывает редко, а летом вообще не подается. И тогда ванна превращается в привычное корыто. Да и к дворовому туалету в старом дворике мы давным-давно привыкли. Зато, куда не глянешь, воспоминания, воспоминания, воспоминания.
Незаметно подтянулась осень. В Харькове она действительно сезон года. Подкрадывается постепенно, длится долго и плавно переходит в зиму. Совсем не то в Казахстане. Сегодня нестерпимая жара, а завтра, выйдя в рубашке с коротким рукавом, стремительно несешься назад и надеваешь теплый свитер и куртку. Потом с неделю дуют сильные ветры, поднимая тучи мелкого песка, а потом резко холодает. Снег еще будет нескоро, а может и вообще не выпасть за всю зиму, но всем уже понятно, что пришла зима.
Теплая золотая осень уже подходила к финишу, когда наш адвокат вдруг объявил, что, похоже, мы, как и осень, выходим на финишную прямую. Не исключено, что еще до Октябрьских праздников начнется заключительное заседание, которое продлится дня два-три, по завершении которого будет оглашено судебное решение.
Новость вдохновляла, но ощущение бессмысленности моего пребывания на всех этих заседаниях меня не покидала. И я сказал адвокату, что скорей всего уеду на праздники в Москву. Мое сообщение его напугало.
– Да вы что? Вы же моя козырная карта. Забудьте о праздниках. Сейчас именно от вас будет зависеть все, – темпераментно пояснил адвокат.
А мне уже было все равно, чем закончится этот процесс. Лишь бы он закончился поскорее, и я смог бы, наконец, уехать туда, где меня уже давно ждут жена и дочь, где ждет интересная работа и учеба.
Время до начала процесса тянулось томительно медленно. Днем я еще чем-то был занят, а вечерами меня одолевала тоска, причем тоска беспричинная. Хотя, мне кажется, беспричинной тоски не бывает.
Лишь Володя периодически пытался показывать мне свои картины и большие красочные альбомы репродукций картин известных авторов. В последнее время он увлекся импрессионистами, и весь вечер до поздней ночи я слушал его рассказы о жизни этих художников. Вначале почти не слушал, но с каждым вечером ощущал, что мои познания в области искусства становятся все обширней и все глубже.
А заключительное заседание все переносили и переносили. И лишь во второй половине ноября свершилось чудо – была назначена окончательная дата, перенос которой невозможен. Уже в первый день заседание продлилось несколько часов. Но лишь на следующий день добрались, наконец, до меня. Я проходил по делу как “свидетель”.
И вот судья вызвал меня для опроса. После формальных вопросов судьи меня передали адвокатам.
– Вы женаты? – последовал вопрос адвоката “истца”.
– Да, – ответил я, понимая, какой вопрос будет дальше. Так и случилось.
– А где живет ваша жена и ребенок?
– В Москве.
– У них есть жилплощадь?
– Да. Они проживают в квартире, которую получила мать жены.
– Значит, и у вас там есть жилплощадь, если вы решите жить с семьей в Москве?
– У меня нет там жилплощади. Да и как я могу знать, что будет завтра, если не знаю, чем закончится день сегодняшний. Из армии меня направили в Харьков, а не по месту жительства жены. Харьков – мой родной город. И в данный момент официально я – харьковчанин.
– Как вам удалось прописаться, если не секрет? – задал вопрос адвокат “истца”, и я краем глаза отметил, как дернулся наш адвокат. Но я остановил его жестом.
– Без проблем. Все годы моей службы в армии, вопрос о моей прописке никем не ставился. Я жил в казарме, затем дома, а затем в офицерском общежитии части. Когда оформлял паспорт, в паспортном столе сообщили, что моя харьковская прописка не аннулирована. И в мой паспорт можно без проблем вписать как старый адрес, так и новый – по месту жительства родителей, если они не возражают. В последнем случае моя прописка по старому адресу будет аннулирована. Я выбрал новый адрес.
– За эту операцию вы кому-нибудь платили? – последовал явно провокационный вопрос.
– Протестую, – тут же заявил протест наш адвокат. Судья протест принял.
– Скажите, по какой причине вас уволили из армии? – задал, наконец, вопрос наш адвокат.
– Я комиссован и уволен по болезни, – ответил я.
– В каком отделении госпиталя вас лечили и комиссовали?
– В психиатрическом, – ответил я, чувствуя, что больше у меня спрашивать нечего. Так и оказалось.
На следующий день объявили судебное решение. “Истцу” отказали. Все аресты сняты. Ордер нашего обидчика признан недействительным.
В общем, мы победили. Оставалось лишь дождаться решений по апелляции, если, конечно, “истец” ее подаст. Но все это уже будет проходить без нашего участия.
– Могу ли я, наконец, ехать в Москву, – спросил адвоката.
– Подождите десять дней. Если апелляции не будет, можете ехать, – ответил адвокат, – Но, выписаться вы сможете лишь после того, как родители получат на руки решение суда и на его основании пропишутся в новой квартире.
Что ж, мой полугодовой “отдых” близок к завершению. И еще, я интуитивно почувствовал, что это был последний столь продолжительный период моей жизни в родном городе.
А чтобы время пошло быстрей, пришлось вспомнить о мамином списке “Работа для Толика”. Похоже, другого Толика в обеих квартирах вплоть до следующего моего отпуска не найдется. И этот список так и будет расти и расти.
Апелляцию наш противник так и не подал. Отец попытался узнать, когда можно получить решение суда, но его лишь обнадежили обещанием, что это случится еще до новогодних праздников. Я оставил свой паспорт и доверенность отцу, и купил билет до Москвы.
За день до отъезда навестил кладбище. Перед тем, как надолго уехать из города, я всегда приезжал сюда, к моей любимой Людочке. За полгода, которые здесь не был, так и не обнаружил следов посещения могилы кем-нибудь из ее родственников. Памятник на новом основании теперь стоял надежно, но новая фотография на нем так и не появилась, и предназначенный для нее овал до сих пор зиял пустотой. Что ж, запишу в свой личный символический список “Работа для Толика”.
За час привел в порядок могилку и заказал рабочим окраску оградки.
“Что еще я могу сделать для тебя, любимая? Как жаль, что это уже ничего не изменит в опустевшей без тебя Вселенной. Я не смог сделать для тебя самого главного – спасти от неминуемой смерти. А все остальное – бессмыслица. Оно лишь пустяк для тщетного успокоения твоих родных и близких, которые еще помнят тебя. Ты где-то здесь, любимая, совсем близко от меня, но как далеки мы теперь друг от друга. Как бы хотелось, чтобы хоть на миг исчезла страшная бездна, разделившая нас. Чтобы смог протянуть руку и снова ощутить тепло и нежность твоей руки, как тогда, когда часами сидел у постели, любуясь красотой, которую так и не смогла победить болезнь, но которую безжалостно уничтожила смерть. Но я помню твое цветение, мой самый яркий и неповторимый цветочек. Я помню тебя совсем маленькой хорошенькой девочкой, одетой в хлам с чужого плеча. Помню наши детские игры, и как я защищал тебя – свою младшую сестренку. Помню тебя маленькой мамой твоей двухлетней сестры. Помню, как мы вместе ухаживали за нашими малышами и играли с ними. Помню, как ты поразила своим блестящим выступлением на соревнованиях, а я понял, что люблю тебя, и буду сражаться за твою любовь хоть со всем миром. Помню нашу весну, когда впервые заглянул в твои глаза и утонул в них навсегда. Помню наши дни счастья, когда мы любили друг друга так искренне и так чисто, как бывает лишь, когда любовь взаимна. Помню решимость и одновременно слезы в твоих глазах, когда мы расставались на долгие годы, а я ничего не мог понять, что произошло, и почему ты так внезапно переменилась ко мне. Помню день нашей встречи через столько лет разлуки, искалечившей наши судьбы. Как же прекрасна ты была, любимая! Помню вечер, когда ты приняла мое предложение и стала моей невестой. Помню месяцы, проведенные у твоей постели, когда ты безнадежно болела, не жалуясь на судьбу. Помню наш последний разговор накануне твоей смерти. Ничто не подсказало тогда, что вижу тебя живой в последний раз. Ты простилась со мной без слез, с улыбкой, словно мы расставались ненадолго. Помню все наши разговоры в детстве и в юности, и в последний год твоей такой коротенькой жизни. Я помню все, любимая, и никогда не забуду ничего из того, что было связано с тобой. Потому что не было ничего ярче и светлей в моей жизни, чем наша с тобой дружба и наша большая любовь навсегда”, – мысленно говорил любимой, а, по сути, самому себе.