Страница 13 из 42
А потом месили глину с коровяком и соломой, отплясывая в ней босыми ногами. Вначале нам, городским детям, это казалось чем-то неприятным, противным, но со временем забыли эти первые ощущения. Мы лихо штукатурили и затирали стены, а постепенно освоили их окраску мелом. Завалинку дома и глиняные полы в доме окрашивали сажей в черный цвет. Окрашенные полы посыпали цветным песком. Поверх песка рассыпали ароматные травы, а потом расстилали разноцветные домотканые коврики. А окна, двери и передний угол с иконами украшали вышитыми рушниками – тоже домоткаными. И хата приобретала свой традиционный вид.
Вначале меня поражало, что такой “ремонт” бабушка проводила еженедельно – по субботам. Потом понял, что это обычная работа, вроде генеральной уборки в городской квартире. А вот после затяжных дождей ремонтных работ бывало побольше.
Плотно пообедав с самогоном, после короткого перерыва приступили к другой работе – чистке водоотвода и водосборного колодца. А вечер ознаменовался дегустацией образцов продукции, выгнанной дядей за ночь. Дядя, не спавший всю ночь, быстро захмелел, горько плакал и просил меня немедленно объяснить тете Нине, что костюм его заставил покупать Шурик, а сам он этого делать вовсе не хотел. Тетя Нина уже давно спала, и я отказывался ее будить даже для столь важного сообщения. Дядя настаивал. Я снова отказывался. Выпивали за то, чтобы утром все прояснилось. Вскоре дяде снова становилось невтерпеж, и он снова настаивал, а я снова и снова отказывался. Мы угомонились далеко за полночь.
А наутро вновь повторилось харьковское утро, но снова с дядей и кораблинским самогоном. После завтрака пошли “рыть картошку”. Эта работа отняла весь день. За день мне так и не удалось сообщить тете важную для дяди информацию о костюме. А потому вечер прошел так же, как и предыдущий.
Третье утро не отличалось от первого и второго. А после завтрака я поблагодарил гостеприимных хозяев и заторопился в Москву. И тут только выяснилось, что дядя, удрученный костюмом и золотом, потерял интерес к столице. Шурик вообще все эти дни старался быть малозаметным. А потому стало ясно, что дальнейший путь в Москву предстоит одолеть в одиночку.
За две бутылки самогона дяде удалось достать мне билет до Рязани в общем вагоне проходящего поезда. К моей сумке с вещами добавился мешок картошки, которым дядя наградил за ударный труд. Поезд, как всегда прибыл задом наперед, то есть с нумерацией вагонов, обратной той, которую накануне его прибытия несколько раз сообщили по радио. Мне никогда не нравились эти шутки железнодорожников. Я часто наблюдал их эффект со стороны, и мне почему-то не было весело. Когда мы тринадцать часов просидели в Лисках, тщетно пытаясь попасть на поезд до Кораблино, меня поразило объявление станционного радиоузла:
– Граждане пассажиры. Поезд номер семьдесят шесть, опаздывающий на полтора часа, прибывает к пятой платформе. Нумерация вагонов с головы поезда, но вследствие опоздания, возможна и наоборот. Для посадки в поезд проходите через тамбуры почтово-багажного поезда, стоящего на первом пути. Проводники почтово-багажного поезда, пропустите пассажиров через тамбуры своих вагонов для их прохода на посадку. Граждане пассажиры. На третьем пути стоит товарный поезд. Смело проходите под вагонами стоящего поезда. Граждане пассажиры. Будьте внимательны. К четвертому пути может внезапно подойти товарный поезд. Дождитесь его полной остановки. Берегите свои жизни. Время стоянки семьдесят шестого поезда пять минут. Вследствие его опоздания время стоянки может быть сокращено. Счастливого вам пути.
Это было реальное, а не шуточное объявление. И подобных объявлений за вечер было несколько. Лиски – напряженный железнодорожный узел. Я представил себя на месте бабушки с внуком и вещами, которая должна преодолеть эту устроенную железнодорожниками полосу препятствий в сумерки или при слабом ночном освещении. Жуть. Глупой шуткой звучало всякий раз пожелание счастливого пути. Счастливого пути, граждане пассажиры, если доберетесь.
Еще хуже чувствовать самого себя объектом подобной дурости, когда мы с дядей и братом рысью неслись к своему вагону с мешком картошки и вещами наперевес. А за нами – еще десятка два кораблинцев, и все были устремлены в один вагон. Только в этот вагон продали билеты. Успели лишь потому, что кто-то дернул стоп-кран.
Стоп-кран, похоже, нравился не только кораблинцам. Путь в семьдесят километров до Рязани ознаменовался пятью такими инцидентами. Во время одного из них, с третьей багажной полки в проход нашего купе упал спавший на ней пьяный. Все замерли от ужаса. Но, лежавший без видимых признаков жизни “пострадавший”, похоже, продолжал спать, даже не заметив своего падения. А когда все очнулись от шока и загалдели, разбудив бедолагу, его рука вдруг шевельнулась, быстро влезла в корзину одной из старушек, вытащила оттуда огурец и потянула его ко рту. Галдеж был мгновенно перекрыт поросячьим визгом “обобранной” старушки, которую тут же усовестили. Пьяный с добычей всеобщими усилиями был водружен на место, а обе старушки продолжили прерванную инцидентом трапезу. Они сели в Кораблино с полными продовольственными корзинами, а вышли в Рязани с пустыми. Трапеза отняла у них все движимое имущество, потому что другого у них с собой не было, но наполнило смыслом потерянное, было, впустую время в пути.
Добравшись до Рязани, почувствовал, что Москва почти рядом. Отсюда уже можно, при необходимости, добраться электричками. Конечно же, хотелось попасть на фирменную “Рязань-Москва”, о которой уже существовал анекдот-загадка – длинная зеленая, с синей полосой, пахнет колбасой. Увы, фирменная уже увезла десант рязанцев в московский набег за дефицитными в Рязани колбасными изделиями. Пришлось ехать обычными электричками, с множеством остановок у каждого столба и пересадками на узловых станциях. К вечеру я, наконец, позвонил в московскую квартиру, откуда уехал более двух месяцев назад.
Глава 3. Московский штиль
Конечно же, дома меня давно ждали, но, естественно, не с теми результатами. Мой вынужденный отпуск слишком затянулся, причем на неопределенный срок.
В первую неделю мне еще радовались все. В квартире, наконец, появился мужчина. Всю неделю я устранял строительные дефекты и следы женской инициативы.
Моя деятельная теща, привыкшая рассчитывать только на себя, в бетонной коробке почувствовала себя неуютно. До переселения она всегда жила в деревянных домах, и теперь ее раздражало, что она не могла вбить гвоздь в стену там, где ей хотелось.
А когда Таня принесла с работы горсть дюбелей, теща с утра до вечера пыталась вколотить их в бетон при помощи обычного молотка. Она оставила эти попытки лишь, когда отлетевший от стены дюбель попал ей в лоб.
После этого она стала вбивать их в оконные рамы, в рамы встроенных шкафов, в любые деревянные детали. К ним она привязывала веревки для сушки белья. Естественно, под нагрузкой дюбели рано или поздно вылетали. И постепенно их место занимали все более крупные гвозди, приколачиваемые рядом. К моему приезду часть деревянных конструкций уже была в трещинах и сколах и имела непрезентабельный вид, усугубляемый торчащими вкривь и вкось огромными гвоздями.
Когда все было приведено в порядок, теща стала изводить нелепыми поручениями. То требовала перевесить ковер чуть повыше, то сдвинуть его на метр влево, а то и вовсе переместить на противоположную стену.
– Вы решите окончательно, тогда переделаю, а бессмысленно дырявить стену больше не буду, – взбунтовался я.
– Будешь. Мужчина нужен, чтоб носить в дом деньги, а дома должен все время стучать молотком, выполняя женские прихоти. Денег ты не носишь, вот и стучи, – ехидничала теща. Я уже кожей ощущал ее неприязнь к моей персоне, вторгшейся, вопреки ее воле, на территорию, где она до сих пор царила безраздельно. Для начала я запретил ей выполнять “мужскую работу” по дому. А она это любила, хотя и ничего не умела.