Однажды в Ялте

Но вот где-то там, на последней точке сознания, начинает звучать голос: «Отче наш, сущий на небесах, да освятится имя Твое, да придёт царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе…».

Прочитав молитву, Иисус успокоился, стала уходить и дрожь, и лишь сладость в теле не покидала его:

– Да, я люблю тебя, – сказал Иисус, – но не совсем так, как ты думаешь. Моя любовь – это, прежде всего любовь моей души, а не тела, и она безмерна и безгранична, как небо, как звезды, как сама жизнь, и миг наслаждения и удовольствия несоизмеримы с ней. Когда-нибудь ты это поймешь.

Завтра поднимется солнце, наступит новый день, и мы не будем прятать глаза. Мы пойдем в Кумран, где живут ессеи, и ты останешься у них, будешь любить их как братьев, а кого-то одного сильнее, чем брата. А потом выйдешь замуж, у тебя будут дети, а я буду всегда помнить тебя, любить и молиться за тебя и за всех вас. И ты всегда будешь знать, что я люблю тебя. А теперь давай спать. – Он обнял её, согревая своим телом, и затих.

…Сусанна проснулась от какого-то странного звука, подняла голову и увидела в светлеющем входе в пещеру темное пятно. Но вот пятно зашевелилось и шумно вздохнуло. Сусанна пригляделась и увидела огромного зверя.

Она толкнула Иисуса, тот поднял голову, посмотрел и сел, свесив ноги с небольшого уступа, на котором они спали. Трава под ним зашуршала, зверь насторожился, поднял голову, вглядываясь в темноту.

Предутренняя рань чуточку посветлела, и они разглядели в звере огромного льва. Он стоял, прислушивался и принюхивался, потом разинул пасть, задрал голову, мотнул ею и рыкнул, и этот звук, густой и сильный на миг заполнил собой всю пещеру.

Сусанна вскочила, заметалась на уступе, а Иисус взял посох и медленно двинулся навстречу зверю. Почувствовав движение, лев напрягся и стал вглядываться в темноту.

На середине пути, между входом и выступом в пещере, поблескивала лужа воды, набежавшая во время дождя. Иисус приблизился к ней, остановился и, замахнувшись, сверху вниз со всей силы, с криком: «Прочь!», – ударил посохом по луже.

Хлесткий звук удара по воде, крик и два ряда серебристых брызг, высоко взлетевших в разные стороны от удара посоха, были столь неожиданны, что лев присел, зарычал и стал пятиться назад. А Иисус ударил и закричал еще раз, потом еще…

К его крику присоединился и крик Сусанны. Она спрыгнула с уступа, подбежала к Иисусу и, хватая камни, стала швырять их в зверя. А тот, пятясь, вдруг резко развернулся и трусцой побежал прочь.

Придя в себя, Иисус и Сусанна сели на уступ и стали смеяться. Они смеялись так счастливо, как только могут смеяться люди, избежавшие страшную смерть.

А потом Иисус достал из сумки два финика, что подобрал по дороге сюда, один дал Сусанне, а другой сунул себе за щеку. Но, перед уходом в Кумран, Иисус сказал:

– Хочу подняться последний раз на гору и, если удастся, посмотреть, что там у нас впереди.

И он направился к горе.

А Сусанна пошла к камню, разыскала кругляш, которым разминала в муку ячменные зерна, подержала в руках, а затем спрятала в холщевую сумку. И сразу же, ощутив камень на своём боку, почувствовала через ткань и его тепло и еще что-то большее – непонятное и необъяснимое, но приятное, точно прикосновения того, кого она любила.

Девушка присела на большой камень, положила сумку на колени, прикрыла глаза и блаженно расслабилась под теплым утренним солнцем. В её душе и теле был такой покой, что ни объяснить, ни передать его было невозможно.

Никогда еще ей не было так хорошо. Сейчас она с любимым человеком пойдет туда, где ни разу не была и увидит то, чего не видела. «Как все хорошо», – думала она.

Ах, зачем, да почему, да по какому случаю

Но, вернемся к нашим дамам. За делами мы совсем забыли о них, хотя, честно сказать, я не забывал. Пару раз наведывался к Аллочке, в основном, чтобы подержать приятную женщину в руках и дать ей возможность получить удовольствие, а за одно, получить его и самому. Но вот к Марине подойти не решался.

Однако долго тянуть с этим было неудобно, и вечером я пошел на набережную. Марина была на своём посту – рисовальщиков портретов. Увидев меня, сморщила носик, состроив детсадовскую рожицу, улыбнулась и спросила:

– Где пропадаешь?

– Да все там же, в делах и заботах, но вот немного управился и, как видишь, появился. Ну а ты как?

– Тоже все без изменений. Народу вроде прибавилось, но с продажами пока не очень. А желающих позировать – сам видишь, конкуренция, один, два за вечер.

– Может, куда-нибудь сходим, посидим, а потерю клиентов я тебе компенсирую.

– Что, разбогател?

– Ну не то, чтобы очень, но гонорар получил и должность в придачу. Я теперь администратор отеля, правда, небольшого, но, главное, неподалёку от набережной.

– Так тебя можно поздравить, все произошло, как хотел.

– Выходит, что так.

– А предложение где-нибудь посидеть принимается, только стульчики занесем, а за одно, и переоденусь.

Мы пришли к Марине на квартиру, она стала переодеваться – сняла с себя почти все, оставив одни трусики, и стояла перед зеркалом. Я смотрел на это совершенство, а потом не выдержал, подошел сзади и обнял.

А затем мои руки пошли гулять по её телу, а пальцы находили самые потаённые и чувственные места, играя на них, как на струнах. Я трогал языком её уши, целовал шею, плечи, спину и вот уже легкая дрожь стала пробегать по её телу.

Я наклонил Марину к зеркалу, в которое мы оба смотрели, и мне вдруг захотелось не только крепко подержать эту красоту в руках, но и помять, потискать, ощутить запах и вкус страсти. А поэтому, не заботясь о последствиях, жестко, и с силой, практически не раздеваясь, овладел ею.

Она сначала напряглась, вроде как сопротивлялась, потом расслабилась, застонала, задергалась, и со всхлипом, шумно втянув воздух, задрожала всем телом, а затем и обмякла, распластавшись на столике перед зеркалом. А я, не ослабляя свой натиск, продолжал и не остановился, пока не закончился весь мой запал.

А Марина, не переставая вздрагивать и всхлипывать, уткнув лицо в разбросанные разноцветные принадлежности для макияжа, безвольно лежала на столике.

Я отошел, она успокоилась, поднялась, вытерла ладонями слезы на глазах и щеках, и рассеянно стала собирать и расставлять у зеркала баночки, скляночки и другие туалетные принадлежности.

С самого начала и до окончания всего этого действия ни я, ни она не проронили, ни слова.

Я вернулся на своё место на диване, а Марина, молча, протёрла лицо ватным тампоном и стала заново наносить макияж. Потом, глядя в глаза своему отражению в зеркале, сказала:

–Похоже, мадам, что вы сегодня впервые узнали, что такое настоящий оргазм. – Она растянула губы, облизнула их, покривила лицо перед зеркалом и добавила. – Вот за это сегодня и выпьем шампанского.

Затем повернулась и с каким-то вызовом, глядя в упор, спросила:

– Ну, как, угостишь сегодня шампанским?!

– По такому случаю, хоть французским.

– Да, французское было бы в самый раз. Наши бакалейщики тебе и «Мадам Клико» найдут, только гарантии, что оно действительно французское – никакой, так что лучше выпьем нашего, крымского, – сказала она уже спокойным тоном. А затем, на несколько секунд задумавшись, добавила. – А вообще, мне понравилось. – Постояла, опустив голову, и резко отвернулась к зеркалу.

В ресторане на набережной мы выбрали лучшее, что было из закусок и горячего, ну а выпить взяли шампанское. После второго бокала и разговора о том, о сём, Марина, помолчав, в раздумье сказала:

– Похоже, что я влюбилась, а почувствовала это, когда мои картины стали несколько другими – в них появилось больше желтого и оранжевого цвета, а фиолетовый, которому я отдавала предпочтение, почти исчез.

Она подвинула свой бокал, я наполнил его, она медленно выпила и продолжала:

– Последние несколько лет я не позволяла себе никаких влюбленностей. Но вот появился ты, и как-то все стало меняться: ощущения, восприятия, цвета, а еще я смотрела на тебя и возбуждалась – не хотела, но это происходило, само собой. И я решила, пусть все будет так, как желают душа и тело, и отпустила их в свободный полет.