Страница 115 из 126
- А чем плох барон Милич? - поинтересовался ранее молчавший столяр. - Он наш, местный. Ещё его дед и прадед сидели в родовом владении, а тут какой-то мисальдер... чужак, дем.
- Ты, Седой, за словами-то следи, - буркнул появившийся из магазина суконщик. - Милич он хоть и местный, но объявил Рокош против княжны, а лить кровь своих земляков - это последнее дело. Сколько людей уже погибло и сколько ещё умрёт или будет покалечено? Только не надо мне говорит, что барон в своём праве, - крякнув, Ломаченко взял последний рулон ткани. - Мы люди мастеровые да торговые, для нас любая война - горе и убытки. Мы хорошо знаем, что любой спор можно разрешить полюбовно, договориться. Вот тот же мисальдер уже несколько раз спасал город.
Разговор с обсуждения военной темы свернул на профессиональную: снижение продаж из-за необычайно холодной и дождливой осень, как закономерный результат - непроходимость дорог, задержки с поставками сырья и товаров. Беседуя, суконщик закрыл лавку, раскланялся с посетителями и, взяв жену под руку, поспешил домой. Краснодеревщик и столяр так же не стали задерживаться, пожали друг другу руки, и разошлись в разные стороны.
Климент Седой прошёл по краю Рыночной площади, свернул на Вишнёвую улицу и уверенно вошёл в дверь второго дома, над которой в вечерних сумерках ещё можно было рассмотреть скромную вывеску: «Домоводство». Тихо звякнул колокольчик, сообщая о припозднившемся посетителе, дрогнули огоньки редких свечей, испуганно метнулись тени по прилавкам и полкам с разложенным на них товаром. А товар был необычный: плётки, розги, хлысты, кнуты, дубины и дубинки, кожаная упряжь, жутковатые приспособления, похожие на средства пыток. Диссонанс, между названием магазина и товаром, объясняла деревянная табличка, прибитая к стене над стойкой продавца:
«Муж, пребывая в своём полном праве, должен бить жену. Однако делать сие железными палками неразумно, а деревянными - весьма мудро, ибо забить до смерти тяжелее».
За прилавком, прямо под дощечкой с бесноватым наставлением, сидел тучный мужчина неопределённого возраста, с обвислыми целлюлитными щеками. При появлении гостя, он угодливо вскочил, раздвинул неестественно красные губы в подобии улыбки и прохрипел:
- Рад приветствовать, пан Климент. Что угодно?
- Марек, а не было ли у тебя подвоза нового товара? Может, появилось что-то свеженькое или на складе завалялась какая-то забытая вещь?
- Нет, - толстяк отрицательно мотнул головой и его щеки ожили, заходили ходуном, а на лбу прорезались капельки пота. - Вот как два дня назад завезли нагайки из Дикого Поля, так ничего не поступало... и на складах пусто.
Седой провёл пальцами по лацкану франтоватого камзола толстяка, испытывая удовольствие при виде его лица, которое покрылось красными пятнами, затем жёлтыми, фиолетовыми, синими... Хозяин лавки буквально источал миазмы страха, как гниющие потроха, выброшенные мясником в сточную канаву за ненадобностью. Климент несколько секунд смотрел в глаза торговца и, дождавшись, когда его зрачки в ужасе расширятся на всю радужку, тихо прошипел:
- А может есть какие-то зачарованные вещи?
- Я уже говорил, - затараторил толстяк. В уголках его губ пузырились слюни и медленно стекала на подбородок. - Среди тех нагаек, есть десяток волшебных, но не больше.
- Спасибо, Марек. Отдыхай.
Выйдя на улицу, столяр ещё минут десять петлял по кривым улочкам ночного города, пока не вошёл в трактир «Бравый Хряк». Тут он так же не задержался и, перекинувшись с хозяином парой фраз, которому недавно завезли шестьсот бутылок степного кумыса, покинул кабак.
Город засыпал, закрывая двери и окна домов, подгоняя людей холодным ветром и колючим мелким дождём. Немного прихрамывая, Климент Седой направился по вымершим улицам к Храмовой площади. То тут, то там мелькали тени стражников, обходивших вверенные им районы. Не дойдя до площади, столяр свернул в Виноградный переулок, где в окнах уже погас свет, а уличные фонари горели через один. В этой тишине ощущалась некая странная тревога, будто горожане делают привычные, ритуальные вещи, пытаясь отгородиться от мыслей о дне завтрашнем. Даже бродяги сбивались в стаи и, прижимаясь друг к другу, дрожали то ли от ужаса, то ли от холода. Война и страх неизвестного окутали Риницу, словно густой туман, который нельзя пощупать, схватить и выбросить прочь, но который ограничивает обзор и проникает везде...
Истёртые, местами раскрошившиеся булыжники Липовой мостовой вывели Климента к сиротскому приюту «Три сестры». Мужчина уверенно толкнул покосившуюся калитку и ступил на заросший травой двор, однако направился не в главное здание (старинный, но запущенный особняк), а в неказистую пристройку (больше похожую на сарай). Именно тут, в спартанских условиях, жил и работал скромный наёмный столяр Климент Седой. Лёгким движением пальцев правой руки он зажёг магический светильник и устало опустился на деревянный топчан с худым матрасом.
Передохнув несколько минут, столяр рывком встал и прошёл по периметру комнаты, дотрагиваясь до каждой стене. Стоило кругу замкнуться, по стенам пробежали зеленоватые молнии, которые, впрочем, быстро исчезли, не оставив после себя никаких следов. С удовольствием осмотрев помещение, Климент подошёл к медному тазу, наполнил его водой из стоявшего рядом ведра и умылся. Когда же мужчина отнял руки от лица, то каждый второй житель Риницы опознал бы в нем Зорана Песняра - старшего в дуэте менестрелей, которых разыскивали все члены ордена Серый Мисаль.
Это только любители да воры довольствуются запасным убежищем. Достаточно такому «профессионалу» найти укромное жилье, как он расслабляется и ни о чем больше не беспокоится. Только настоящие мастера-шпионы создают резервную, абсолютно полноценную личность со своей историей, привычками, походкой, говором и, естественно, внешностью. Как только Песняр появился в Ринице, он начал работу над образом столяра Климента Седого. Было тяжело. Приходилось разрываться между княжеской резиденцией и сиротским домом, но труды оказались не напрасны. Когда шпиона раскрыли, он не ударился в бега, спасая свою шкуру, а продолжил выполнение поставленной перед ним задачи.
Зоран Песняр вербовал новых агентов, запугивал, шантажировал, собирал информацию, распространял слухи - разведчик отдавался полностью своей миссии. Наиболее удачной затей он считал идею с отравлением городских колодцев. В последние дни, Песняр обошёл все источники питьевой воды и в каждый заложил флягу с ядом. И пусть недалёкие личности презрительно кривят губы, при упоминании шпионов, мол, подлые людишки, бьют в спину, - ему было на них плевать. Никто не сложит балладу о тайном агенте, его не ждут пышные почести, но барон Ксаверий будет знать, кому обязан своей победой, и эта мысль грела Песняра. Разведчику было приятно, что один из сильнейших домов Инурака достиг величия, в том числе, благодаря ему.
Вскоре предстоял очередной сеанс связи с представителями барона в повстанческой армии. Старый шпион выдвинул из-под кровати деревянный сундук, открыл его и достал письменные принадлежности. «Доклад должен быть объёмным и кратким» - казалось вечность назад, учил его мастер-наставник. Этот урок, как и многие другие, Песняр прекрасно запомнил, а когда пришёл срок, передал знания своему ученику... только Сладкорич погиб. Узнать бы ещё, как и кто сумел убить такого перспективного юношу? Непроизвольно старик скомкал один из листов бумаги - он отомстит, лично переломает все кости убийце, но не добьёт. Нет. Пусть эта тварь живёт, живёт как червяк, как слизень, неспособный ни сесть, ни взять что-то в руку или переживать твёрдую пищу...
Зоран Песняр оторвался от сладостных мыслей о мести, окунул перо в чернильницу, на секунду задумался и быстро написал:
«Прибыло подкрепление в количестве шестисот лёгких всадников».
Мисальдер смог удивить агента. Песняр всегда считал Сергея Инока неглупым человеком, однако появление кавалерийского полка стало для него полной неожиданностью. Все считали забавы епископа с новым монастырём в Диком Поле пустой тратой времени и ресурсов, однако же, в нужный момент, он, словно заправский шулер, извлёк из рукава козырную карту, спутав разыгранную партию. Расклад изменился и именно эту новость разведчик посчитал наиболее важной.