Волхвы. Дилогия

Наконец она пригласила его бывать у неё, и он воспользовался этим приглашением. Между ними установились совсем особенные отношения, каких у неё не было до сих пор ещё ни с кем.

Заховинов нисколько не ухаживал за нею. При посторонних он держал себя со скромным достоинством, даже старался как бы стушеваться, не обращал на себя внимания. Но вместе с этим он, видимо, чувствовал себя непринуждённо. И странное дело, никто не знал его, его общественное положение было неопределённо, а между тем он ни в ком из окружавших графиню не возбудил ни любопытства, ни изумления. Его присутствие у Зонненфельдов было молчаливо принято и признано как свершившийся факт. Скоро Заховинов сделался членом самого интимного кружка графини, появлялся в её доме почти ежедневно, но на это никто, даже сам граф, не обращал ни малейшего внимания. Впоследствии это обстоятельство стало казаться Елене очень странным, оно было почти неестественным; но тогда, в Риме, она об этом совсем не думала, да и вообще она не задумывалась над своим новым знакомством и смыслом этого знакомства. Она просто пользовалась всем, что давал ей Заховинов.

Оставаясь с ним наедине (а и это случалось очень часто), она нетерпеливо и жадно вслушивалась в его рассказы, во всё, что он говорил ей.

Она не видела в его присутствии, как идёт время, будто читала самую интересную книгу. И в каждой новой главе этой книги она находила именно то, что могло заинтересовать её в данную минуту. Она свободнее и глубже думала с Заховиновым. Он будил в ней всё новые мысли; иной раз он заставлял её останавливаться над такими вопросами, о самом существовании которых она прежде даже и не подозревала. Мало-помалу он начинал выводить её из материального мира, среди которого она жила. Он уводил её в иной, таинственный, мистический мир, полный великих грёз, светлых и смелых гипотез. Он говорил ей о тайнах мироздания, о чудесах природы, о могучих силах бессмертного духа. С каждым разом он поднимал её всё выше и выше, и она испытывала блаженное замирание всего своего существа на этой ослепительной, таинственной высоте, с которой то, что она до сих пор считала единственной «действительной» жизнью, казалось таким ничтожным, почти призрачным.

Он уходил — и долго она оставалась как в чаду, под обаянием слов его, и тяжело ей было возвращаться к действительности.

Он уходил, и она ждала новой встречи, но ждала без тоски — её вечная, всюду преследовавшая её тоска теперь затихла…

Как-то Заховинов пришёл к ней и объявил, что уезжает. Она даже как бы равнодушно отнеслась к этому известию, не придала ему значения, просто не поняла его.

Она простилась с ним любезно и без всяких признаков душевного волнения.

Он сказал ей, что они скоро встретятся.

Она засмеялась и стала доказывать ему, что это невозможно, что он едет в одну сторону, а она в другую.

Но когда он ушёл, её тоска возвратилась.

Едва он исчез из её кружка, в этом кружке произошло нечто странное. О Заховинове заговорили, и заговорили недружелюбно… Его вдруг признали недостойным занимать то место, которое он занимал в этом избранном, высокопоставленном обществе. Кто он? Никому неизвестный, тёмный человек, без имени, без положения. Как он сюда втёрся? Каким образом на него глядели, как на равного?

Да и сама графиня задала себе вопрос: кто же он в самом деле? Но ей пришлось оставить вопрос этот без ответа.

Её тоска возрастала с каждым днём. И вдруг на неё налетела буря. Она сразу сделала то, о чём до сих пор и не думала.

Она пришла и объявила мужу, что не может больше жить с ним.

Граф остановил на ней свои бледные, широко раскрытые глаза. Он заставил её повторить. Он не верил ушам своим.

— Да что же это значит? Отчего? — растерянно спросил он.

XII

Сухое, жёлтое лицо графа побагровело. Бесцветные глаза его налились кровью, на лбу выступила жила, острый его подбородок как-то странно запрыгал. Он сидел не шевелясь и только почти беззвучно повторял:

— Что это значит?.. Я, верно, не так вас понимаю… объяснитесь, графиня!..

Она стояла перед ним во всей своей ослепительной красоте с побледневшим и застывшим лицом. Глубокие глаза её грустно, но в то же время решительно сияли из-под длинных чёрных ресниц.

— Я думаю, что говорю ясно и просто! — наконец произнесла она. — Один Бог знает, сколько я терпела, сколько я вынесла! Но я человек, а не камень… у меня сил больше нет… освободите меня, я не могу жить с вами.

Граф изо всех сил стиснул ручку кресла и спокойным голосом сказал:

— Что я вам сделал, в чём провинился перед вами? Я не знаю за собою вины. Но, быть может, между нами недоразумение… в таком случае надо его выяснить…

— Да поймите же, наконец, что я не люблю вас! — вырвалось у Елены.

Граф вздрогнул, ручка кресла хрустнула под его рукою. Но через мгновение он был опять спокоен, только на лбу его ещё сильнее выступила толстая жила.

— Вы не любите меня… вашего мужа?! Так скажите же мне опять-таки: за что, чем я заслужил это?

Она молчала.

— Разве я совершил какой-нибудь поступок, недостойный честного человека, недостойный моего имени? Или, может быть, я нарушил свой обет, может быть, я изменил вам? Что же вы молчите? Говорите… отвечайте!

— Мне нечего говорить, я уже сказала.

Даже огонь вспыхнул в его глазах. Порывистым движением он было приподнялся с кресла и опять упал в него.

— Так, значит… что же? — Вся краска схлынула с его лица, и оно сделалось мертвенно бледным. — Значит, это вы недостойны имени, которое я вам доверил, которое я подарил вам перед людьми и Богом. Значит, вы допустили в себе какую-нибудь преступную страсть… и меня опозорили…

Он так и впился в неё. Он был страшен.

Теперь в свою очередь вспылила Елена.

— Нет, — сказала она, не опуская перед ним глаз, — я ничем не опозорила вашего имени. Я никакой преступной страсти в себе не допустила. Я не изменила вам, и вы должны мне верить.

Он глядел на неё, весь превратился в зрение. Он жадно и мучительно читал в её глазах. Наконец он ей поверил, не поверить ей было бы для него таким невыносимым ударом.

— Так что же? — растерянно воскликнул он.

— Граф, увольте меня от этого тяжёлого для вас и для меня объяснения, позвольте мне уйти… я вам все сказала… моё решение неизменно. Сделаем же всё это спокойно, мирно, без огласки… Граф, поймите, я ничего не имею против вас, я знаю, вы честный и хороший человек… Благодарю вас за ваше внимание, я знаю… вы всегда мне его оказывали, благодарю за ваши заботы обо мне… Но освободите меня…

— Нет, не уходите! — властно сказал он. Он ничего не понимал. Он смутно начинал бояться за её рассудок. Что такое она говорит? Ведь это безумие, ведь это ни с чем не сообразно.

— Не уходите и одумайтесь! Какое противоречие в ваших словах! Вы уверяете меня, что верны мне, — и я вам верю. Вы признаете, что я всегда был для вас внимательным мужем, заботился о вас, что я достоин уважения… и вы объявляете мне, что не можете жить со мною, требуете разлуки!.. Елена, жена моя, одумайся, садись, дай мне руку, успокойся…

Он взял её руку своей холодной, как лёд, рукою.

Но это его прикосновение, последние слова его, в которых она расслышала даже что-то похожее на ласку, подняли в ней целый ад. В одно мгновение перед нею встали все эти пять лет мучительной жизни с этим чужим, теперь уже совершенно отвратительным для неё человеком. Она вырвала свою руку и, задыхаясь от негодования, произнесла:

— Да поймите же, наконец, что я никогда ни на одну минуту вас не любила!

— Что?! — воскликнул он, подымаясь с кресла. — Что?!.. Никогда не любила?!..

Она думала, что он убьёт её, — так он вдруг стал страшен. Но он только гордо поднял голову и окинул её презрительным взглядом.

— Никогда не любила! Но если это правда, как же вы смели выходить за меня замуж и меня обманывать? Разве я силой женился на вас, силой вас взял? Разве я унижался перед вами, вымаливал ваше согласие? Я сделал вам предложение — и вы его приняли тотчас же, с видимою радостью… Или я лгу? Не так оно было?