За лимонником

– Вы и за смерть женщин, детей, стариков, тех, кого вы за людей не считаете, – сказал Окунёв. – Людей ведь убиваете! Ведь это свобода для вас, холопов чужих желаний, но не для честных и добрых людей!

– Какие там люди! – Вырывается из мерзкого нутра Воронько. – Наполовину москали, да их прислужники.

Уже не с ненавистью, а с каким-то сожалением смотрит на Воронько врач, да и санитар Окунев. Ведь старый бандеровец не только по всей своей жизни негодяй, он, явно, психически нездоров. Как те субъекты, которые с детства внушали ему эту белиберду.

Сколько их сейчас, потерявших разум, зомбированных холопами заокеанских ультра либералов и псевдодемократов. Сатана справно здесь потрудился, а теперь вот на обожжённых огнём, изрытых снарядами и минами полях, гуляет… Радуется. Так ведь рано же ещё праздновать победу. Куда спешить-то? Повоюем и, как водится, одержим победу. Только уж, на сей раз, не следует щадить и миловать врагов. Они ведь психические больные… на четыре поколения вперёд. Многие из них и не поймут, за что это их так обижают.

Вроде бы, больных на головной мозг негоже обижать, на самом деле. Ведь и так богом обделённые. Но в живых обезумевших зверей в человеческом обличье оставлять никак нельзя. Если не они, то их непредсказуемые потомки, вполне, могут натворить много гадостей на Земле. Благодушие и милость к ним может стать новой пролитой кровью.

Скорбные события. Пусть страшные, но и одновременно смешные дела… даже для людей, не имеющих собственного мнения. Впрочем, им всё одно, они с рождения улыбаются. До поры и до времени. Страшны люди и с каменными дежурными улыбками, они – самые настоящие зомби.

Трудно окончательно выйти из памяти тому, для кого недавнее прошлое ещё не перестало быть настоящим. Тогда у беседки Игорь должен был страховать Смилова, то есть предпринимать какие-то действия только в крайнем случае. А Воронько, понимающий, что прощения ему за явную организацию террористических актов на территории больницы не будет, начал снова говорить, что он пожалуется на Смилова главному врачу Турченко.

…Но если бы сейчас главный врач больницы Сергей Дмитриевич Турченко слышал то, о чём говорит вечный бандит Михась Воронько, то не удержался бы. По всей вероятности этот добрый и отзывчивый человек, не заботясь о последствиях, ударил бы мерзкого фашиста первым попавшимся под руку кирпичом. Крепко бы шарахнул и чётко, и ведь был бы прав потому, что совершил благое дело.

– Турченко всякую нечисть сатанинскую не переваривает, – разъясняет Смилов бандиту. – Он всяких фашистов и американских диверсантов не очень обожает. У него на всякую гадость аллергия.

– И что, меня сепаратисты будут судить? – Спрашивает Воронько. – Почему они должны надо мной суд вершить?

– Вряд ли, Михась Степанович, вас будут судить, – предполагает Окунёв. – По законам военного времени…

– Кто ж тебя, такого славного старичка будет судить? Ты – не подсуден! – Убеждённо замечает и Смилов. – Гражданская война идёт. Тебя просто расстреляют.

– Как? – Удивляется Воронько. – Не пожалеют даже моих годов преклонных?

– Ты ещё бодрый, и для пули, вполне, сгодишься, – подбадривает бандеровца хирург. – Даже ещё очень молодой…

– Но как же? – Беспокоится бандит. – Несправедливо получится.

С некоторым осуждением и недоумением Смилов смотрит на Воронько. Почему же шкодник, можно сказать, международного масштаба мешает ему обезвреживать мины? Что же такое творится на белом свете. Да и непонятливый какой-то бандит. Ведь почти что уверен старый проказник, что ему ополченцы и милиционеры скажут: «Ну, молодец! Ну, герой! Сколько жизней человеческих помог загубить, да ведь и сам, наверняка, в палачах побывал! Герой!».

Осторожно, подходя к минам, Смилов ещё раз популярно объясняет Воронько, что тот будет расстрелян по законам военного времени. Сколько же можно повторять и что тут не понятного? Кроме того, хирург убедительно просит Воронько, пока тот живой, не мешать ему заниматься полезным делом.

Окунёв садится рядом со Смиловым, что называется, на подхвате. Ему просто предстоит убирать в стону обезвреженные мины.

Смилов разгребает вокруг простейшего спрятанного взрывного устройства рыхлую землю и песок. Осторожно вытаскивает её на свет божий. Неспешно выкручивает взрыватель. Кладёт его и обезвреженный взрывной механизм в сторонку. Передаёт уже неопасную мину Игорю.

– Что б вас обоих разорвало, – не произносит, а хрипит Воронько, – на мелкие кусочки!

– Вместе с тобой. Но ты пойми, Воронько, если бы вы, фашисты, эти мины ставили на лужайке у Белого Дома, в славном стольном городе Вашингтоне, то я бы на вас нисколько не обиделся. Свои ребята ведь тоже могут перессориться. Но тут вы что-то попутали. Здесь минам не место.

Неторопливо откапывает и обезвреживает ещё одну мину.

Осторожно выкручивает взрыватель. Не смотрит в сторону Воронько. Но за ним наблюдает Игорь. Для этого он и остался здесь, у беседки.

Бандеровец осторожно и бесшумно выходит в проём беседки. Смилов продолжает работать, поясняет Воронько:

– Я в нескольких точках воевал. С их крутыми «рембами» не один раз встречался. Наглые людишки. Из них такие, вояки, как из меня художник-модельер. Я иногда с некоторым удовольствием отправлял их на тот свет.

Осторожно вытаскивает из земли третью мину. Продолжает говорить:

– Ничего тут грешного нет. Ведь они убивали моих друзей. Значит, их место – на том свете. Правда, они стараются воевать чужими руками. Но не всегда получается.

Воронько извлекает из пиджака пистолет. Старается тихо и незаметно взвести затвор. Смилов кладёт взрыватель на песок. Потом вытаскивает из земли и саму мину. Подает ёё юному санитару. Продолжает говорить:

– Ты, гнусный Воронько, видать чуток удивлён. Ну, да, я хирург. Но в свободное от работу время… Одним словом, одних лечил, других жизни учил.

Ушлый старый бандит Воронько начинает направлять ствол пистолета на Смилова.

Но Окунёв очень быстро и точно швыряет обезвреженную мину в бандита. При этом прикрывает Смилова собой, от возможного выстрела. Но Воронько, не ожидавший такой меткости и реакции от пацана, получает удар миной прямо в переносицу. Падает навзничь, роняя на дощатый пол беседки пистолет.

Смилов поворачивает голову в сторону минувшей опасности. Пистолет выстреливает. Результата детонация от удара о дощатый пол. Воронько, теряя сознание, успевает сказать:

– Змеи подколодные!

– Понял. Ты вооружён и очень опасен, – говорит Смилов.– Дурак думкою богатеет. А я ведь, господин Воронько, и не таких бычков в банку закатывал. Но мне и не надо было суетится. Игорёк у меня всё умеет. Людей ему по-молодости убивать не рекомендуется, но диверсантов и террористов калечить разрешено.

Наконец-то, он обезвреживает последнюю, четвёртую мину.

На территорию больничного двора въезжает старый «уазик». Останавливается невдалеке от беседки. Из машины выскакивают трое милиционеров, в камуфляжной форме, вооруженные до зубов.

Приветливо улыбаясь, Смилов правой рукой показывает им на трупы и поверженного Воронько. Увидев обезвреженные мины, они становятся не такими торопливыми. Подходят к нему, подробно расспрашивают о случившемся.

Высоко, в небе, летит сизый голубь. Смилов следит за его полётом. Слышится звук ружейного выстрела, голубь падает на землю, почти рядом с беседкой.

Смилов и Окунев направляются к главному больничному входу. Миля из окна второго этажа машет им рукой.

Двое милиционеров надевают наручники на запястья испуганного бандита Воронько. Садятся вместе с ним в «уазик». Третий вооружённый блюститель порядка остаётся с трупами нацистов. Будет ожидать приезда крытой машины или, в крайнем случае, грузовой. Пока ещё рано отправлять молодых и неразумных разбойников в морг. Пусть сначала их тела дадут важные и нужные… показания.

А Смилов и Окунёв возвращаются к своей работе. Санитару проще. Он помогает врачам и больным, что-то надо принести или унести, помочь медсестре… Да и полы в палатах помыть не зазорно.