Сказка о Елпидифоре

– Вот как? – протянул лесничий, постигая необъятную дерзость нетрезво мыслящих существ. – Стало быть, по теории этой аморальной долгожительницы вы собираетесь дотянуть до последнего зрелища Армагеддона?

– Соображаешь, – похвально отозвался верзила Мелево, аппетитно разглядывая лесника. – Чтоб не откладывать твое тело в долгий ящик, сейчас мы его быстренько под ритуальное исполнение нашего шарлатанского медиума пощиплем, приправим, начиним, поджарим и красиво разложим по тарелкам. Копуша, заводи свое камлание.

– Подожди, я не понял, – возмутился залежалый сторож, – а яблоко-то ты мне подстрелил? Чем я сейчас буду закусывать?

– С закуской придется чуток повременить. Сперва у нас было одно только яблоко, и то на ветке висело, а теперь к нему добавился еще и вот этот пропитанный необузданной жизнестойкостью гусь, – представив лесничего в новом гастрономическом аспекте, ответствовал Мелево.

– А, ну тогда, ладно.

По команде своего приятеля Копуша лежа высосал остававшуюся у него в бутыли летальную дозу напитка и, панорамно развернувшись на присутствующих, обвел их подавленные лица трансцендентальным взором цвета северного сияния. Затем вопреки всем законам физики и медицины новоиспеченный шаман несгибаемо, как полосатый шлагбаум, встал на попа, вынул откуда-то из-за спины огромный бубен и начал музыкально принимать с ним такие художественные позы, о существовании которых в человеческой пластике Елпидифор даже и не подозревал.

– Не пойму, ей-богу, не пойму, – развел глазами в стороны Елпидифор, любуясь на то пограничное состояние между рождением и смертью, в которое погрузился Копуша, – как можно меня, самодостаточного охотника, который и сам не прочь заправиться различными видами флоры и фауны, употребить, скажем, на закуску али на десерт? Или что, существует такая теория, по которой человек определяется как некое промежуточное звено биологической, или пусть даже духовно-нравственной цепи питания? Нету такой теории, потому что мыслящий тростник гомо сапиенс – не топливо какое, чтоб на нем добираться до эсхатологической кульминации.

– Вот здесь ты, окорок бродячий, ошибаешься, – разводя костерок на походном алтаре, весело отозвался Мелево. – Как раз на таком горючем мы и живем. Использование в пищу себе подобных – отличный способ растягивания существования. Вкусив, к примеру, твоей егерской буженинки, мы заодно с мясцом оприходуем и весь твой оставшийся житейский промежуток. А, судя по твоей нахрапистой новобранческой повадке, от смерти тебе гоняться – целый век. Теперь считай: сто минус двадцать твоих, впустую потраченных лет, равняется восемьдесят, а восемьдесят, поделенное на два, – получается, что наше с Копушей горькое существование продлится на сорок безрадостных годков. Ты уж нас не жури, дикарей неинтеллигентных, но твоя редкая цифра нам здорово подходит, потому как народишко нынче пошел нежизнеспособный, дохленький. Подобьешь иногда какого-нибудь завалящего толстяка, думаешь, ну вот этот-то должен еще лет тридцать прочухать на своем жире, а как до душонки его жареной доберешься, чувствуешь – э, нет, мотор-то у него паршивый.

– Погоди-погоди, – нахлобучил брови сбитый с толку егерь и опустил наконец стрелу, видя, что имеет дело с феноменологическим недоразумением, – я что-то не постигну. Вы считаете, господа доктринеры, что таковым способом, поедая постороннее бытие, ваше человеческое прозябание удлиняется за пределы бесконечности?

– И-мен-но! – с низкочастотным шипением и свистом вырвался изо рта кликушествующего Копуши безотносительно высказанный, но по смыслу подходящий к беседе выкрик.

– Мы уже 586 человечков слопали со средним сроком жизненного остатка 17 лет, – продолжил за напарника громила Мелево, завершая последние приготовления к люстрации, – и, если у тебя в черепушке развиты калькуляторные приспособления, то можешь прикинуть, что текущий запас нашей земной реальности равняется примерно 9 960 годам – то есть, всего-то 40 лет дефицита до конца света нам осталось набрать. Попробуй, докажи, что наша концептуальность неправильная!

– Конечно же, неправильная, господа научные горемыки! – топнул рефлектором по земле Елпидифор, нечаянно наступив на тщательно замаскированную колдуньей окрест яблони магическую ловушку. В ту же минуту невероятной толщины дубина сорвалась с соседней сосны, за считанные доли мгновенья набрала бешеную скорость, взяв курс на голову Елпидифора, но вместо того, чтобы всей своей торцовой частью размозжить храброму охотнику смекалистый котелок, так ощутимо ухнула оказавшегося на ее пути, раздухарившегося в экстазе Копушу по лбу, что бедняга от этого богатырского потрясения моментально ослеп на только было начавший приоткрываться третий глаз и потом еще долго не мог понять, в какую сторону надо смотреть двумя оставшимися глазами.

– Ой! – уважительно выказал сочувствие повредившемуся в зрении людоеду сердобольный лесник. – Как ваше плохое самочувствие?

– Спасибо, ничего, – промямлил в ответ Копуша, обратив свой взор вовнутрь, на черепно-мозговое затемнение, – теперь уже намного хуже.

– Эй, Копуша, – боязливо поинтересовался у приятеля Мелево, – ты еще живой или уже того?..

– А какая разница? – нащупав бельмами источник лунного света, иронично подытожил свои впечатления о сравнении двух миров продвинутый спирит и осторожно вернул заблудившиеся в глазницах зрачки на прежнее место между веками.

– Ага, значит, все в порядке, – успокоился Мелево.

– Замечательно, – порадовался за выздоровление собеседника оптимистичный Елпидифор. – Тогда я продолжу. На чем я, бишь, застопорился?

– На концептуальности, – напомнил Мелево.

– О, точно, концептуальность! Конечно же, она у вас неверная! И кто только нафаршировал вам затылки этакой схоластической пропагандой? Не иначе как ведьма Ягиня вас околпачила, на службе у которой вы – контрактники. Познайте, дорогие братья по разуму, что философия ваша, как и общая ваша действительность жизни, солипсическая и милитаристическая.

От подобных буквенных сочетаний злобные охранники ощутили в себе большое желудочно-кишечное расположение к жертве и изумленно сели в ряд послушать ее сообщение перед едой, а лесничий Елпидифор, словно горячий и бдительный борец с басмачами, давай им лечить вывих в мозгах.

– Вот вы вроде бы не чумородные бестолочи, а вполне эрудированные слои общества, – начал он их отесывать, – а той простой очевидности не разумеете, что вместе с продолжительностью человеческой участи вы глотаете и пережевываете и саму оную участь, заложенную в ген, то есть, по-другому сказать, – смерть. Сколько вы, говорите, употребили в пищу электоратных единиц, – 586 штук? Вот столько на вашу долю и выпадет смертельных неожиданностей. Притом что учтите: не всем из проглоченных вами прохожих суждено было умереть в покойном горизонтальном одряхлении. Кому-то недоброхоты должны были засунуть паяльник в прямую кишку, кому-то заказано болтаться на виселице, кому-то – тонуть в болотной дряни, кому-то – нечаянно выпасть с самолета на неудобное дерево кактус, – постигаете, какое эксклюзивное начнется зрелище в час Страшного Суда с вашим главным участием? Да по сравнению с изложенной картиной знаменитое творение Уолта Диснея «Том и Джерри» с его утонченно-осатанелым содержанием для неуравновешенных архаровцев – тьфу! Я свою контрамарку на этот ваш цирк ни за какие пироги не променяю!

«Мама», – единовременно возникла схожая мысль у вурдалаков, однако критическая привычка взяла верх над кратким помешательством.

– Да, но до Страшного-то Суда с нами ничего некрологического не случится, – однобоко понимая идеологическую суть проблемы, пробубнил Копуша, – если только мы тобой сейчас закусим. Нам твоего числа как раз не хватает для полного счета. Авось переварим твои жилы и как-нибудь на Судилище откувыркаемся.

– Мы субъекты не особо-то и кровожадные, – утешительно поддакнул Мелево. – Ты думаешь, нам по вкусу человечье мясо? Как бы не так! Знаешь, в какой коллективно-бессознательный нокаут мы впадаем после того, как через силу напитаемся очередным гражданином! Но что поделать, уж больно хочется посмотреть земными глазами, когда накроется бордовой шляпой американский империализм, а это произойдет не раньше, чем наступит конец времен.