Страшные NЕ сказки

Лебедяна задвинула вьюшку печи и сняла заслон, ухватом раскидала в загнетке угли и достала тяжелый глиняный горшок, полный рассыпчатой золотисто-бурой перловой каши. Подхватила ношу толстыми войлочными рукавичками и унесла в каменный подклет избы остужаться.

Скрюченная возрастом старушка суетилась у большого щербатого стола, сердито стряхивая тряпкой стружки. Дед Кадеяр сидел на длинной лавке рядом со слюдяным оконцем и строгал новую веселку для вымешивания теста в квашне — старая лишь этим утром изломалась.

— Не в порядке наша Леда, — сурово хмуря кустистые седые брови, протянул старик. — Тут и вежества особого не потребно, чтоб уразуметь. Не в порядке она.

— Чур тебя, не гаркай, накличешь еще, — махнула на него тряпкой баба Мира. — Чай, по лЮбому кузнецу томится, а ты, старый черт, лютуешь. Не даешь молодым воли да благословения. От и сохнет наше дитятко, тает…

Сухие, искореженные суставной хворью длани старушки проворно устелили на стол самобраную скатерть, вытканную с узорами и расшитую вышивкой с петухами.

— Всеужель лишь это причина? — усомнился старик, наморщив и без того иссеченный глубокими складками лоб. Почесал облыселое темя и сурово продолжил. — Давеча я в амбаре жито проверял… Мешки ворочал, и мыша в рукаве поймал. — Он многозначительно помолчал, а старуха так и замерла, ровно забыв, что хотела накрывать на стол и держала в руках деревянные плошки да утварь. — Ты молву людскую знаешь, Мира… Коли мыша за пазуху попадет — быть большой беде.

Дед Кадеяр, хмурясь, отворил небольшое окошко. По окольной тропинке, петляющей по самую заводь, игриво перепрыгивая с кочки на кочку и изгибая тоненький стан, будто веточка ивы на ветру, удалялась Лебедяна.

— Снова время трапезничать, а она из дому прочь… — отшвырнул в сердцах недоточенную баклушу, — у нее уж который день выти нету — ни крошки в рот не берет. Стол богат и скоромен, да и к причастию говеть не срок еще, — старик сердито стукнул кулаком по столу, да так, что запарник с лязгом подскочил на выскобленных досках, а из носика брызнул крепкий травяной настой. — Присно в своем закуте таится — слова не вымолвит, да по три раза на день по воду ходит. Всю избу перемыла, все тряпье перестирала да полы отскребла, — продолжал сокрушаться Кадеяр. — Сама глянь, старая, не щебечет больше наша птичка, не играет, с подружницами хороводы не водит… Не в порядке она…

Старуха сосредоточенно сложила пальцы щепотью и трижды окрестилась. Прошаркала в красный угол к божнице, на которой стояла старая прокопченная иконка с резным ликом и хранились свечи да ладан, поклонилась в пояс. Испещренные морщинами губы, похожие на старый кожаный кисет, зашевелились, шепча молитву. Снова перекрестившись старушка потянулась вверх, вознамерившись достать небольшой трут с кресалом да воспалить лампадку.

— Отринь ты это все, чуждо оно. — Пробубнил в кулак дед Кадеяр. — На рассвете на капище к черному валуну пойду, заколю там ягненка. Трав мне в котомку собери. Окурю. Да крапиву по углам разложи. Избу от лиха чистить надобно.

Хмуро принялся протирать гнутую стамеску замшей, пропитанной сурепным маслом — работа все равно не спорилась, того и гляди секанешь по пальцу — да все поглядывал из-под насупленных бровей то на Миру, то на красный кут избы, где подле теплящегося фитилька лампадки тускло отсвечивал святой лик.

— Сколь я тогда вам молвил, не ищи добра от веры иноземной, с пришлыми людьми явившейся. Вот и настала пора отдавать доимки…

Стариковская память споро вернулась на пару десятков лет назад, когда их семья ни в какую не пускала на порог странного на вид мужичишку в простой серой сутане и с черными костяными бусами на шее, с которых свисал небольшой резной крест. Подобный же крест богомолец почтительно носил в деснице и называл святым распятием. Призывал стать на колени, бить челом и лобызать крест устами. На вече, среди таких же подвижников и пеших трудников, читал вслух тексты — Святое Писание — и наизусть сказывал бытие иного бога, называемого им всеединый Господь. Маленький, особняком стоящий на крутом берегу Серебрянки выселок неохотно слушал смущающие умы речи проповедника. Но, не мытьем так катаньем, постепенно покрестил в речных водах безмала все поселение. Почти всех, да не всех. Дед Кадеяр был головой большой и крепкой семьи, несколько сыновей обзавелись добротными избами в заимках, обеих дочерей он выдал замуж в славный город Крыжеч, но самого старшего сына при себе оставил. Молчаливый и хмурый Благорад народил ему внуков и взял теперь на себя самый тяжкий труд, да и все хозяйство, к чему имел явную способность. Одно кручинило, умерла в последних родах невестка, но дала жизнь маленькой хрупкой девчушке, которую назвали Лебедяной, а воспитали ее дед Кадеяр с бабкой Мирославой как родимую дочурку. До последнего Кадеяр в своем доме проповедника не принимал. Палки в колеса чужих телег, вестимо, не ставил. Вера — дело хозяйское. Но сам Перуна из души изгонять и не помышлял. Все больше капище пустело, но он справно ритуалы блюл, подношение совершал, да раз в год, как и полагал древний завет, молочного бычка колол да богам оставлял. Так бы и было, если бы не нашла на их местность хворь моровая, и в каждом доме появился страдалец от бурой сыпи. Долго беда обходила стороной их избу. Ворота подворья на засов закрыли и даже живедь на выпасы не пускали, воду домочадцам брали из большой дубовой купели, а позже топили схороненные в прошлую зиму глыбы речного льда из подземного ледника. Словом — почти миновала их горькая чаша, пока в один день не сразила трясущая сыпь малышку Лебедяну. Кроха еще в зыбке качалась и искосила бы ее костлявая. Когда все ритуалы были исполнены, десятки жертвенных животных были отданы алчным богам, а от курева трав стало трудно дышать, в дом позвали церковного служку из самого Крыжеча. Тот согласился провести обряд только если крещение примет вся семья. Долго не думали, и каждый подставил чело под кропило крестителя, а больную и еле живую кроху окропили прямо в зыбке.

— Вселяю разум в сердца ваши, ибо разумели суету идольской лести и взыскали Бога единого, сотворившего всю тварь, видимую и невидимую. Паче слышно ему было о благовернии земли русской, христолюбви и сильной веры, како в единого Бога, тако и Троицы. Кланяйтесь, ибо в них вам даются силы, како люди церкви исполнены, и чудеса, и знамения. Все грады благоверные, в молитвах перед Господом предстоящие, и си, слышавшие это, ведающие сердцем, возгоревшиеся духом, все будут Богом охранены…

Крещение приняли, не ропща. Божницу в красном углу справили, кресты на шеи непокорные надели, молитвы животворные уразумели… Доколе лихолетье не наступило, да неурожаи амбары не опустошили…

— Твоя правда, — кивнула старуха, подходя к печи и доставая затарканный в пыльный простенок конопляный мешочек с травами и глиняный колокольчик, украшенный лентами. — А коли не поможет — к ворожее Леду отведу. Пущай порчу с нее снимет да нательные обереги накрутит.

Придерживая берестяной туесок со снедью, Лебедяна легко семенила по узкой каменистой тропке, уходящей от заимок ровно на солносход. Поднялась вдоль речки вверх, споро пробежалась по небольшому деревянному мостку, перекинутому через протоку родничка, словно птичка, взлетела на невысокий холм и стремглав пустилась к небольшой вросшей в землю избушке с высокой трубой кузнечной печи, торчащей средь односкатной крыши.

Недалече от кузницы, чуть выше и ближе к крутому берегу реки, развернулось большое строящееся подворье. Новый подклет уже был сложен, крупные сизые валуны накрепко схвачены известковой обмазкой, замешанной на яичном белке, а вдоль раменья, по самому краю густого сосняка, соседящего с полем, поднимался сруб, начерно сложенный для просушки. Его бело-золотые бревна, оструганные дочиста и сложенные в чашку, будут выстаиваться на опушке в трескучие зимние холода, сохнуть под весенними ветрами, усыхать жаркими летними зноями. А до начала осенних дождей, будут собраны на добром подклете и возведены под кров. Звонкие удары топора благовестили, что работа спорится, а дело ладится.