Страница 13 из 22
— Гоин, вы не брак хотите, а сделку. Наши девушки душевные, ни одна на брак по расчету не согласится.
— Если не согласятся девушки, которые верят в романтическую дребедень, согласятся женщины постарше. Те, которые понимают, что выгода, закрепленная контрактом, предпочтительнее «чувств».
Элайза сверкнула глазами. Влюбчивая по натуре, она не могла не принять эти слова на свой счет. Но сказать ничего не успела – ее опередила подруга:
— Мне вас жаль! Вы все мерите выгодой. Должно быть, случилось в вашей жизни что-то ужасное, отчего вы стали отрицать самое светлое, что есть у людей – любовь.
Центаврианин обратил свое внимание на подругу Элайзы, окинул ее возмутительно внимательным взглядом. И, наклонившись к ней, произнес сухо:
— Мать хотела оставить меня в клинике, Глава Рода отказывался принимать, потому что я родился альбиносом, и опозорил семью своим несовершенством. Мне приходилось во всем стараться в пять раз усерднее, чем остальным детям, и все равно я оставался уродом для своих родителей. Да и сейчас я урод для многих. Это подходит под ужасное?
Подруга Элайзы покраснела от смущения и выдавила:
— Мне… так жаль…
Центаврианин, оглядев женщину, произнес мягко:
— Я солгал, но мои слова вас сильно взволновали. Сколько вам лет, сударыня? Сто, сто двадцать? Многовато для младшей, жаль. Мне именно такая нужна, как вы: управляемая.
— Светлейший! — проронила Элайза, которая не разъярилась только потому, что весь вечер попивала веронийское. — Это уже оскорбление.
— Это факт, сударыня. Как и тот факт, что мой бокал пуст.
Томас сразу кинулся исправлять свою оплошность. Правда, он слишком поторопился, и бутылка выскользнула из его рук. Я ее поймала, бросившись вперед так стремительно, и наклонившись так низко, что оказалась между Элайзой и владетелем.
Альбинос на меня посмотрел, и, конечно, вспомнил. Такие всех и все помнят.
Я отошла, отдав бутылку Томасу. Скакнула вперед, как коза горная... Надо было оставаться на месте. А теперь думай-гадай, узнал он меня или нет. Хотя, если узнал, какое ему дело до обычной девки?
Я была как на иголках до конца приема. Старалась больше к столу не приближаться и разговоры не подслушивать. Успокаивало только то, что удалось спасти бутылку дорогого веронийского. Вторую битую нам бы Гримми точно не простила.
Когда владетель поблагодарил всех за то, что пришли, и они с Элайзой покинули залу, я вздохнула спокойнее. Той Ильмонг увел одну из легесских барышень из залы, наверняка, чтобы предаться разврату, Ветров, ученый, тоже удалился.
Гости стали расходиться, зала пустела.
Когда последняя парочка вышла, на смену прислуживающему персоналу явился персонал убирающий. Мы с Томасом расслабились и пошли к выходу. Там нас и настигла ведьма Гримми...
— Томас, спасибо, отдыхай, — скороговоркой сказала управляющая.
Только мужчина отошел, как меня схватили за ухо и потянули.
— Что ты устроила, Жарковская?
— Ай! Гримми, ты чего?
— Ты напоила Ванессу, чтобы заменить ее, а сама стала соблазнять владетеля! Ни стыда, ни совести!
— Что? Соблазняла? Гримми, да ты никак свихнулась!
— Сейчас охрану вызову, пусть вышвырнут тебя! Хватит, натерпелась я от вас с Маришкой!
— Я вообще-то только поймала бутылку!
--- Бесстыдница!
Гримми повела меня в коридор, не отпуская уха. Я шипела и брыкалась, но безуспешно: у Ведьмы отличный опыт таскания за уши, и стальная хватка. Нам навстречу вышли двое центавриан из охраны.
— Нам нужна горничная, которая прислуживала владетелю, — сказал один.
— Так вот же она, — указал на меня другой. — Можете отпустить ее. Мы сами сопроводим ее, куда следует.
— А куда? — насторожилась управляющая.
— Куда следует, — повторил цент.
Гримми пришлось меня отпустить.
— Бешеная! — бросила я, отходя от управляющей. — Прежде чем таскать людей за уши, надо подумать – заслужили ли они!
— Вышвырну!
—Вышвыривай, вышвыривай ценные кадры! Только потом не жалуйся, что остались одни овцы бесхребетные, бьющие посуду!
— Неблагодарная!
— Грымза!
Центавриане повели меня. Я молча кипела возмущением. Оказывается, я соблазняла владетеля? Я? Да как только эта карга могла такое ляпнуть!
Чем дальше мы отходили от Гримми, тем быстрее я остывала. И, остыв, поняла, что опять погорячилась.