Страница 70 из 91
— Нум! Нум! Нум!..
Испуганному воображению мальчика на миг представилось, что Духи Тьмы зовут его к себе из подземных недр. Но, вслушавшись, он узнал голос Абахо, почему–то доносившийся к нему словно издалека. Окончательно придя в себя, Нум почувствовал, что дрожит всем телом, меж тем как в груди растет и ширится странная, никогда не испытанная раньше тоска. Вечный мрак, без просвета и исхода, окружал его со всех сторон, сковывал его разум, его волю, его движения. Колени мальчика подогнулись, и он без сил опустился на холодный, усеянный острыми обломками, земляной пол.
Под руку ему попался какой–то предмет. Нум поднял его. Это был факел, который мальчик выронил, когда каменная глыба рухнула перед ним с потолка. На конце факела чуть тлела красноватая искорка. Стиснув зубы, Нум постарался обрести немного хладнокровия. Это удалось ему, хотя и с большим трудом. Тогда он принялся потихоньку дуть дрожащими, непослушными губами на эту крохотную багровую точку, в которой заключалась для него единственная надежда на спасение. Терпеливые усилия мальчика увенчались успехом. Искорка понемногу разгорелась, и скоро факел снова вспыхнул ярким пламенем. В неверном, колеблющемся его свете перед глазами Нума предстала страшная картина царившего вокруг разрушения. Пол Священной Пещеры был прорезан глубокими, узкими трещинами, загроможден упавшими со сводов гранитными плитами. Груда камней наглухо закрывала выход. Рядом с огромным обломком скалы неподвижно лежал Абахо, широко раскинув в стороны худые руки. Правая нога его была неестественно согнута и откинута в сторону; кровь текла из глубокой раны на бедре. Глаза были плотно сомкнуты, лицо бледно и безжизненно. Нум воткнул свой факел в трещину пола, бросился к Мудрому Старцу, склонился над ним. Слезы душили мальчика.
— Учитель! — крикнул он хрипло и отчаянно. — Учитель, не умирай! Не умирай!
Но серые глаза Абахо не открывались. Дыхание не приподнимало его грудь. Руки были по–прежнему раскинуты крестом, раскрытые ладони перепачканы землей и кровью. Нум растерянно осмотрелся по сторонам и встретился взглядом с большим быком. Длинная трещина змеилась вдоль могучей груди благородного животного, словно раздирая ее надвое; глаза смотрели на мальчика с гневным упреком.
Под этим суровым взором Нум ощутил всю тяжесть совершенного им преступления. Снова, во второй раз, он нарушил Священные Законы племени Мадаев и навлек–таки на них гнев и месть таинственных и грозных сил природы. Как смел он оставаться в живых, когда самый благородный и мудрый из его соплеменников умер? Проклятие ногам, которые привели его сюда, проклятие рукам, схватившим горящий факел в пещере Абахо, проклятие глазам, созерцавшим тайну, скрытую от непосвященных! И пусть будет трижды проклята его глупая голова, полная самонадеянных и дерзких мыслей, ложной гордыни и дурного любопытства!
Повернувшись спиной к большому быку, раны которого, казалось, кровоточили от потеков красной охры, Нум дико вскрикнул и в порыве отчаяния ударился изо всех сил о неровную поверхность каменной стены. Острый выступ глубоко рассек кожу на его лбу, кровь хлынула из раны, заливая глаза. Нум ударился еще и еще раз и вдруг услышал позади себя слабый, прерывающийся голос Абахо:
— Нум! Нум! Перестань сейчас же! Не смей!
Но Нум уже не мог остановиться. Удары, которые он с такой яростью наносил себе, заглушали мучительный стыд и раскаяние, терзавшие сердце мальчика. Только после третьего окрика Абахо он справился с собой настолько, что нашел мужество оглянуться.
— Нум! Ты мне нужен! Подойди сюда.
Упав к ногам Мудрого Старца, Нум разразился отчаянными рыданиями:
— Прости! Прости меня, Учитель!
Абахо не останавливал его. Нум плакал, кричал, молил о прощении. Наконец Главный Колдун с усилием поднял руку, положил ее на голову мальчика и погладил его слипшиеся от крови и пота волосы, испачканные пылью и грязью. Прикосновение этой большой доброй руки немного успокоило Нума. Он закусил до крови губы и усилием воли подавил рыдания. Но отвращение к себе по–прежнему жгло его как огнем. Распухшие губы шептали:
— Я достоин смерти!
Абахо смотрел на мальчика с глубокой жалостью.
— Дитя! Смерть нельзя заслужить, ее можно только принять.
Сжимая в своих ладонях холодную руку Мудрого Старца, Нум страстно обвинял себя во лжи, непослушании и самомнении. Абахо почти не слушал его. Острая боль в сломанном бедре терзала раненого, он чувствовал, что вот–вот снова потеряет сознание. Но ни один стон, ни одна жалоба не сорвались с сухих, плотно сжатых губ. Когда Нум остановился, чтобы перевести дыхание, Абахо сказал еле слышно:
— Не будем больше говорить о том, что свершилось, сын мой!
Он закрыл глаза и замолчал, истощенный сделанным усилием. Глубокая, ничем не нарушаемая тишина сомкнулась вокруг них. Нум едва осмеливался дышать. Спустя несколько минут, показавшихся мальчику вечностью, Абахо вздохнул и, не открывая глаз, заговорил прерывисто, но внятно:
— Мадаи… Мадаи, быть может, погребены под землей, как мы… все до одного… Это землетрясение — самое сильное… самое страшное с тех пор… с тех пор как…
Он не смог окончить фразу и снова умолк, бессильно запрокинув назад седую голову. Нум огляделся вокруг, охваченный новым страхом. До сих пор он не представлял себе до конца весь ужас их положения. Груда камней наглухо закрывала вход в подземный коридор, выводивший на поверхность земли. Нечего было и думать о том, чтобы сдвинуть с места эти гранитные глыбы или проскользнуть в узкие промежутки между ними. Нум отчетливо представил себе отца, мать, близнецов и маленькую Циллу, засыпанных обвалом, раздавленных каменными обломками в глубине их пещеры. И одновременно почти физически ощутил чудовищную массу земли, окружавшую его со все сторон, давившую ему на плечи своей тяжестью. Он понял, что обречен умереть в этой пещере от голода и жажды вместе с раненым Абахо. Объятый паническим ужасом, Нум вскочил с места и кинулся, протянув руки вперед, к выходу. Одна лишь мысль владела им: найти лазейку, щель, просвет между камнями, сквозь которые он мог бы проскользнуть, проползти, протиснуться, чтобы выбраться наружу, в долину Красной реки, увидеть снова дневной свет и узнать, немедленно узнать, что с его близкими…
Но руки мальчика встречали всюду лишь холодный, твердый камень, плотный и непроницаемый. Он был замурован, погребен заживо в этих гранитных стенах.
Бессильно уронив руки, Нум застыл на месте, холодея от отчаяния.
И тогда позади вновь прозвучал тихий голос Абахо, звавший его к себе. Нум медленно обернулся. Приподнявшись на локте, Мудрый Старец манил его рукой и шептал:
— Нет, нет, не все потеряно, мой мальчик… у Священной Пещеры есть еще один выход…
Над долиной Красной реки занялся новый день, но пленники Священной Пещеры не знали об этом. Измученный пережитыми волнениями, Нум крепко спал на земляном полу рядом с Абахо. Невзирая на уговоры Мудрого Старца, мальчик ни за что не захотел сразу же отправиться на разведку второго выхода из Священной Пещеры. Нет, нет, он сначала должен оказать помощь Учителю, перевязать его раны! Но операция оказалась сложной и отняла гораздо больше времени, чем они рассчитывали. Абахо вынужден был объяснять Нуму, что тот должен делать, и мучительно страдал из–за неловкости своего юного врачевателя. Сильная боль несколько раз заставляла его терять сознание.
По указанию Абахо Нум разыскал в углу длинный тонкий шест, служивший Мудрому Старцу указкой, когда он обучал молодых охотников целиться в наиболее уязвимые на теле животных места. С трудом разломав шест на четыре части, мальчик оторвал несколько узких полос от края своей меховой одежды и кое–как привязал ими обломки шеста к сломанной ноге Абахо. Получилось грубое подобие лубка, которым пришлось, к сожалению, довольствоваться.
По счастью, Абахо всегда носил на поясе кожаный мешочек с различными лекарственными травами и снадобьями. Достав из него несколько зерен растения, обладающего свойством успокаивать боль. Мудрый Старец пожевал их и скоро забылся чутким, тревожным сном. Нум зажег один из уцелевших светильников, погасил факел и примостился возле больного с намерением бодрствовать, охраняя его сон. Но усталость сморила мальчика, и скоро он крепко заснул.