Достойная пара

— Сина… — в палатку неуверенно вошёл молодой воин, приосанился остерегаясь: Сина не любит, когда его беспокоят.

Воин подождал, переминаясь с ноги на ногу, пока руководитель придёт в себя и поднимет загнанный взгляд на него, и сразу продолжил:

— Там этот человек совсем с катушек съехал… Наши уже не на шутку рассержены его поведением, как бы он на волчицу не перешёл… — действительно, кем бы ни был подопытный, волки всё же солидарно недолюбливали затесавшегося среди них циничного доктора.

Сина, как обычно всегда делал в крайне нервном состоянии, схватился за лоб, что-то проговорил себе под нос и пошёл наводить порядок в лагере.

Всё поменялось уже так давно, что только старшие знали причину тому; младшие слышали лишь, что случились изменения неожиданно и быстро, как обухом по голове. Тогда всем пришлось вырасти, и Астрид, и Сине. Теперь же вряд ли кто-то в Западном клане может представить себе юного беззаботного в самом расцвете сил и души Сину…

«Подобные случаи давно стали не редкостью, они обрушивались на голову стаи как снег среди жаркого лета, но происходили быстро, слаженно и почти сразу забывались, если никто не хотел продолжения. Старики печально охали, считая это как некую расплату за прошлое; а молодые волки могли только тихо скрипеть зубами, да и то только отойдя в сторону, чтобы, не дай всевышний, никто не заметил.

И теперь случилось то же — очередной несмышлёный волк, решился что-то доказывать и брыкаться перед главным домом, при этом предварительно ранив несколько волков, пытавшихся схватить его. Он требовал немедленного реагирования Астрид, и она вышла, но не одна. Волки и правда любили и уважали её, но вместе с тем как в ней способны были укладываться забота и жестокость, так и в стае восхищение Альфа-самкой шло под руку с ненавистью, а более того страхом. Сина непременно был правой рукой Астрид, если выражаться проще — мужчина всегда выполнял её приказы, самые что ни на есть жуткие, аморальные или уничижающие, никто не знал причин его такой странной верности чужачке, можно было только догадываться. Однако самым страшным было то, что с лёгкой руки и неумолимого слова этой, теперь уже, женщины, с той же лёгкостью приказ сиюминутно приходил в исполнение давно загрубевшими руками её старшего воина. Он принимал на себя все удары извне: и недовольство оборотней, и их возмущение, и перечащих ей приближённых, как сейчас. Сина терпел и все капризы своей госпожи, даже самые бездумные изъявления сносил; безропотно защищал и ограждал её от опасности, хотя и знал, что в постоянной защите подобная сильная женщина не нуждается; всё же, что происходило в стенах главного дома, там и оставалась, поэтому многого никто не знал; как бы абсурдно ни было, Астрид любила и способна была сорвать свою злость на сильном мужчине, который всегда стойко терпел любые истязания. Словом, они оба были крепко связаны своим нездоровым союзом. Старший воин составлял главную защиту и опору Альфы в клане, по словам многих она никогда это не ценила и являлась для Сины непосильным проклятьем. Да, его многие жалели, и едва ли кто-то мог подумать, что всё могло быть совсем наоборот.

Сина вышел к выступающему и сперва попытался выслушать, несмотря на нежелание волка идти к примирению. Всё было в точности как всегда: пару минут им всем дают на попытку спасти себя; потом все, замерев, выжидают итога; а в завершение выходит Астрид и тогда у осуждённого в глазах начинают мельтешить растерянность и безысходность. Старший воин, как истинный наставник, с надеждой ждёт от оппонента правильных слов, но всё происходит по особенной закономерности, и неосторожные эмоции, выраженные колкими словами, оборачиваются против глупца. Тогда Астрид с секунду глядит на него с интересом и задаёт вопрос:

— Так чего же ты хочешь? Не просто же ты пришёл сюда? У тебя должна быть цель. — она слегка улыбается и игриво прищуривает глаза.

И только Сина, заметив на её лице такое выражение, невольно морщится от досады; в то же время осуждённых эта последняя улыбка всегда покупает и они всегда отвечают то, что она хочет слышать, то, что неумолимо ведёт каждого предателя к смерти. Ответив губительные слова, волк с радостью ждёт снисходительной реакции Альфы, но не находит, и женщина, вдоволь насытившись его эмоциями, уходит обратно в дом, слегка махнув рукой.

Всего на секунду на лице Сины появляется отпечаток грусти, но почти сразу его смазывает процесс обращения. Ручной жнец Астрид никогда не подводит её приказов.»

========== 33. Оковы ==========

Сознание заволокло вскруживающей голову дымкой, на каждое веко точно грузы положили: сколько не пытаюсь, а открыть глаза не получается. Несколько раз меня выдёргивало из бесконечного спокойствия пронзительным криком, кажется, принадлежащим Крису, но опять же, ни пошевелиться, ни посмотреть я не смогла, только сомкнуть глаза покрепче от беспомощности. Дальнейшие минуты пыток меня знобило от леденящего страха, я отчётливо слышала как над Сверром издеваются, так хорошо, будто в одной с ним комнате сижу. Он стонал, переходя на волчье рычание, потом заходился кашлем и начинал задыхаться; из раза в раз одно и то же по заданной последовательности, однако ничем помочь я не могла — тело по-прежнему оставалось не в моей власти. На третий или четвёртый раз стало казаться, что я схожу с ума от боли, которой ему причиняют, и пытают не его, а меня, потому что в подобные моменты тело словно наизнанку выворачивало; и точно, возможно, это моя волчица пыталась выбраться, но странное забвение вновь увлекало в завороченное размеренное состояние.

— Вот, посмотрите, он сказал, она мешала ему как-то… Он успел ей что-то вколоть! Вроде бы… — звук извне показался сродни крику мужа: больно резанул по ушам, но руки так и остались лежать вдоль тела, прибитые к полу. — Ну, что?

Кожи на шее коснулись холодные пальцы, затем они мягко легли на подбородок и щеки, приподнимая моё лицо. Я попыталась произнести хоть что-то, но во рту всё пересохло; попыталась открыть глаза, потому что подумала, что это Кристофер, но едва колючий белый свет коснулся зрачков, я сжала их сильнее прежнего, только успела разглядеть холодные, внимательно изучающие меня глаза западного старшего воина.

— Жива. Он не сказал, что вколол ей? — произнёс он таким уставшим голосом, будто у него под присмотром не армия, а отряд детей, то и дело тыркающих его и доставляющих кучу проблем. — Тебе сейчас принесут еду. — увещевающим голосом сказал он, совсем как воспитатель, и придержал меня за плечо. — Не обращайся больше.

Дальше я не слушала, силилась не провалиться в сон и одновременно выждать пока они оба уйдут. Терпеть пришлось недолго: скоро враги вышли, минут через пять мне принесли еду, и сразу после я вновь осталась в гордом одиночестве. Почти. Возле меня сильно пахло кровью.

Кое-как удерживая равновесие, поднялась на четвереньки и попыталась протереть глаза, хотя руки в песке. Теперь не было нужды привыкать к свету, потому что как только посетители вышли, света тоже не стало, однако я всё же смогла осмотреться — это был высокий шатёр из серого брезента, через который свет с трудом мог проникнуть днём, а сейчас, судя по сумраку, был вечер. Передо мной стояла глубокая плошка с куском сочного жареного мяса, весьма аппетитного, надо сказать. Видимо, я нужна им живая, поэтому еда должна быть в порядке. Запах крови и Кристофера поблизости не позволил преспокойно взяться за пищу.

— Мм… — точно предчувствуя мои опасения, простонал кто-то со стороны. Несложно догадаться кто.

— Крис! — он лежал примерно в двух, а то и трёх метрах от меня, на грязной подстилке, пропитанной кровью, вряд ли слышал меня, потому что состояние его было хуже некуда. — Любимый? — голос непроизвольно задрожал, и к глазам подкатили преждевременные слёзы.

Не время для подобного, нужно что-то делать. Подняться на ноги было немногим тяжелее, чем на четвереньки, я преодолела полпути и внезапно открыла для себя, что пристёгнута. На щиколотке плотным браслетом сидела металлическая окова, обрамлённая запёкшейся кровью, видимо, я действительно пыталась обратиться. Цепи не хватало до лежащего при смерти супруга, сейчас впору пошутить о свадебном браслете, но что-то настроение не то. Делать нечего, пришлось добираться ползком, стараясь по минимуму елозить по земле и создавать излишний шум. Наконец дотянуться до Кристофера стало возможно, я попробовала разбудить его. На третий раз усиленных попыток он всё-таки проснулся. Мужчина резво обернулся и больно схватил мою руку, прожигая злым взглядом, однако длилось это недолго — почти не успела напугаться. Он смягчился и прикрыл глаза, откидываясь на спину, на его груди множество порезов и следов от уколов, рана от пули всё ещё не зажила, а из сгиба руки торчит оставленная игла шприца: кто-то очень покорпел над ним. После долгого молчания я не выдержала: