Поцелуй победителя

Когда армия остановилась на ночевку в трех днях пути от города, Кестрель все же пошла в шатер с ранеными. Отец сразу же заметил ее. Он вздрогнул, но встретился с ней взглядом. Кестрель испытывала противоречивые чувства. Покой и умиротворение — просто потому, что это ее отец, — совсем не сочетались с гневом, пылавшим в груди, а сострадание, которое вызывало его увечье, — с желанием сказать, что он это заслужил.

— Почему ты сохранил мое письмо? — спросила Кестрель.

Отец не ответил. Она повторила вопрос. Генерал отвернулся. Кестрель продолжала спрашивать, пока ее голос не надломился. Она решила, что Риша была не права, сказав, что прощение похоже на грязь. Нет, оно было жестким и неподатливым, как камень.

Кестрель покинула шатер.

Верекс сказал, что они с Ришей уезжают — двинутся на восточную равнину, может, доберутся до восточного берега Дакры и отправятся в плавание — узнать, что лежит в неисследованных водах. Верекс не желал править империей и попросил распространить слух о своей смерти. Он увидел, как погрустнело лицо Кестрель.

— Ты считаешь, что мне следует отправиться в столицу и стать императором.

— Если честно, я бы предпочла, чтобы ты никуда не уезжал. Я буду скучать.

Его карие глаза потеплели.

— Я буду тебя навещать. И Риша. Она хочется научить тебя драться каким-нибудь оружием. Выбирай любое.

Кестрель открыла рот — предупредить, что толку все равно не будет, но вдруг поняла, что, возможно, ошибается. Так или иначе, само предложение очень ее обрадовало.

— Мне она тоже нравится.

Они стояли возле огромного дерева, которое росло неподалеку от лагеря. С цветущих ветвей летел белый пух. Возможно, гэррани сочли бы это божественным знаком. Только вот от какого бога?

— Прости, — сказала вдруг Кестрель.

Верекс сразу понял, о чем она:

— Я не любил отца. И он меня тоже.

— Все равно.

— Мне кажется, другого выхода у тебя не было. Если честно… — он прислонился к стволу, ссутулившись, — мне стыдно за то, что его смерть вызвала у меня лишь облегчение.

На мысок его сапога опустилась пушинка, которую тотчас унес ветер. Принц тихонько добавил:

— И за то, что я немного труслив. Я боюсь, что, став императором, я превратился бы в копию отца.

— Нет. Ты — никогда.

— Еще меня гложет чувство вины. Я бросаю свою страну, которая, вполне возможно, теперь развалится. Непонятно, кто теперь будет править.

— Думаю, у тебя уже есть предположения. Я припоминаю нескольких сенаторов, которые не упустят шанс побороться за власть. Или капитан стражи. Правда, кое-кого при дворе я могла забыть. Не помню, кто кому должен, кто на кого обижен. Ты мог бы разъяснить мне все это, ну, а я… обещаю не упускать из виду события в столице.

Верекс приподнял брови:

— Опять станешь шпионом, Кестрель?

— Возможно, даже главным шпионом.

Принц поднял с земли веточку и принялся ломать ее на мелкие кусочки.

— Думаю, Арину нужен человек на эту роль, — добавила Кестрель.

— Лучше тебя ему не найти. Только не хочется, чтобы ты опять рисковала собой. Уж очень ты азартная.

Она пожала плечами:

— Что ж, какая есть.

Верекс ласково улыбнулся в ответ, но потом посерьезнел:

— Я когда-то думал, что мне хватит сил занять место отца. Но Риша была бы несчастна. Да и я тоже.

— Так будь счастлив, — неожиданно пылко произнесла Кестрель.

— Обязательно, — ответил он, — и ты тоже.

Белый пух продолжал лететь с дерева, пока принц объяснял тонкости, связанные с политической жизнью валорианского двора. Потом Верекс рассказал, что щенок, которого он когда-то подарил Кестрель, вырос в огромную добрую собаку и живет теперь в предгорьях Валорианского хребта. Дети семейства, которому ее отдали, обожают свою питомицу, несмотря на то что она иногда грызет их ботинки. Марис — молодая придворная дама, которую Кестрель очень не любила, пока не поняла, что та не так уж и плоха, — удачно вышла замуж и чрезвычайно горда собой. Что касается Джесс, Верекс слышал только, что она уехала на южные острова в самом начале войны.

— Прости, больше ничего не знаю, — вздохнул он.

Кестрель мечтала встретиться с подругой. Но случится ли это когда-нибудь? И удастся ли вернуть их дружбу?

— Я недавно видел, как ты заходила в шатер с ранеными, — добавил Верекс.

— Он не хочет со мной разговаривать.

— Попробуй еще раз.

Когда Риша с Верексом решили, что пора уезжать (они были в двух днях пути от города), Кестрель, улыбаясь, попрощалась с ними и поцеловала обоих в щеку. Сначала ей было трудно держаться и не поддаваться чувствам, но потом она увидела Рошара, который опасался подходить к сестре с момента их возвращения из Сизии. Теперь он стоял чуть поодаль. Риша подошла к нему и прошептала что-то на ухо. Кестрель не расслышала слов, но на лице Рошара отразилось облегчение. Он ничего не ответил, просто сжал руки сестры в своих и поцеловал их.

Кестрель подумала, что они с Ришей обе ошибались насчет прощения — что оно не похоже ни на грязь, ни на камень. Скорее на белый пух, который плавно опускается с деревьев на землю, когда созреет. Он создан для того, чтобы однажды отпустить его на волю, позволить семенам найти почву и пустить корни.

Кестрель снова пошла в шатер с ранеными. На этот раз отец заговорил сразу же, не позволив ей даже рта раскрыть:

— Дай мне свой кинжал.

Горячие слезы подступили к глазам.

— Не смей.

— Развяжи мне руку и дай кинжал.

— Нет.

— Окажи мне последнюю милость.

— Не проси меня помочь тебе покончить с собой.

Он уже не смотрел на нее.

— Почему ты сохранил мое письмо? — повторила Кестрель свой вопрос.

— Ты знаешь почему.

— Из сожаления о том, что сделал?

— Нет.

— Тогда почему?

— У меня нет подходящего слова.

— Поищи получше.

— Не могу.

— Сейчас же.

Генерал сглотнул:

— Я пытаюсь. Я не знал… что все станет так невыносимо. Так бывает, когда уничтожишь то, что тебе дороже всего.

— Ты сам сделал выбор.

— Да.

— Почему?

Он не ответил, но его глаза вдруг стали суровыми и непроницаемыми. Кестрель осознала, что генерал не просто повиновался кодексу чести, когда поведал императору о ее предательстве. Отец хотел причинить Кестрель боль, отомстить за то, что она его ранила.

— Тогда мне казалось, будто все это происходит не по-настоящему. Будто во сне.

— Ты хоть знаешь, — прошептала она, — что со мной сделали в лагере?

Отец закрыл глаза и хранил молчание, позволив Кестрель все рассказать. По его щекам покатились соленые капли.

— Кестрель, — произнес он наконец. — Ты же понимаешь, выход только один. Я не могу быть тебе отцом.

— Ты не можешь им не быть.

— Мне здесь нет места. Ты хочешь, чтобы я прожил остаток жизни в неволе?

Этот вопрос уже обсуждался и вызвал много споров. Рошар считал, что необходимо устроить публичную казнь. Арин пришел в бешенство. Кестрель никогда его таким не видела. Он кричал, что судьбу генерала должна решить Кестрель, и только она.

— Я не знаю, — сказала она отцу.

Они помолчали.

— Почему ты даже не пытаешься попросить прощения?

— Это невозможно.

— Просто попроси.

Он долго не отвечал, прежде чем произнес:

— Я не стану просить о том, чего мне никогда не заслужить. Я прошу лишь о милосердии.

Слезы затуманили взгляд Кестрель. Она понимала: им обоим потребуются годы, чтобы попросить прощения и простить, поэтому нельзя терять ни минуты. Кестрель сказала отцу правду: она по-прежнему любит его, и предупредила, что ей нужны ответы получше тех, что он дал. Даже если Кестрель так ничего и не добьется, она все равно будет спрашивать снова и снова. Кинжал он никогда не получит.

— Мне было непросто жить в твоем мире, — сказала Кестрель отцу. — Теперь твоя очередь жить в моем.