В объятиях герцога

Кровь так громко шумела в ушах Имоджен, что почти заглушала голоса в палате. Ее охватил страх. А что если Тренвит вспомнит ее? Он ведь даже в горячечном бреду узнал голос Джинни.

Коул звал ее, грезил о ней, цеплялся за нее так, как будто она была его спасением. Это поражало Имоджен, вселяло в ее душу надежду. Но что если, придя в сознание, он решит, что Джинни – всего лишь шлюха, каких много в борделях города? Что, если он раскроет ее тайну перед всеми, перед ее коллегами и начальством? Тогда Имоджен пропала…

Однако ее страх исчез так же быстро, как и появился. Как она может сейчас думать о себе, когда речь идет о жизни и смерти Коула, который чудом вернулся с того света?

Впрочем, Имоджен должна была думать не только о нем, но и о своих близких. Мысль о матери и младшей сестре, находившихся на ее попечении, угнетала девушку. Они полностью зависели от нее.

А вот Коул был сейчас совсем один. Имоджен об этом знала. Доктор Фаулер посылал за его сестрой, леди Рассел, но ему сообщили, что она с мужем уехала на континент, и от нее давно не было никаких известий.

Впрочем, нет, Коул не был один. У него была она, Имоджен, готовая на все ради его спасения. Она не сомневалась, что выходит Коула, вырвет его из цепких рук смерти. В ней был источник силы, знаний и вдохновения. Она готова была целиком отдаться Коулу, посвятить ему всю себя без остатка. Он мог рассчитывать на ее помощь, поддержку; ему принадлежали ее тело, сердце, руки.

Руки… У Коула была всего одна рука, вернее, одна кисть. Имоджен надеялась, что он свыкнется со своим увечьем. Во всяком случае, она была готова помочь ему в этом. Не беда, что Коул калека, Имоджен сможет подать ему все необходимое, унести и принести все, что он попросит…

Однако все разумные мысли разлетелись в разные стороны, как стайка испуганных птиц, когда она перешагнула порог палаты Тренвита.

Коул действительно пришел в себя. Но когда Имоджен взглянула на него, он показался ей совсем чужим человеком. Она застыла на пороге, не в силах оправиться от шока. Вроде бы это был Тренвит, и в то же время она не узнавала его. Он был гладко выбрит… Впрочем, что в этом удивительного? Она сама брила его сегодня утром. Ее поразила аристократическая сдержанность, с которой он медленно – глоток за глотком – пил чай. Чашку с этим напитком подносил к его губам услужливый Уильям. Давно не стриженные волосы Коула были, благодаря уходу Имоджен чисто вымыты и причесаны. Казалось, с ним все было в порядке. Однако ей не нравился тусклый взгляд его карих глаз. Она хорошо помнила, каким огнем они обычно пылали. Но от былого блеска и сияния не осталось и следа. Глаза Коула как будто поблекли. У него был унылый пустой взгляд. Это был человек, у которого отняли все, у которого отняли самого себя…

Создавалось впечатление, что вокруг Коула залегли густые тени. И причиной того были вовсе не плотные шторы, которые задернула Молли, чтобы весеннее полуденное солнце не слепило глаза.

– Ваша светлость, – обратился к герцогу вошедший вслед за Имоджен Лонгхерст, – разрешите сестре Причард напоить вас чаем. Или, может быть, изволите съесть несколько ложек бульона?

Безжизненный взгляд Тренвита равнодушно скользнул по Имоджен и становился на Лонгхерсте. Девушка замерла в изумлении. Герцог не узнал ее!

Тем не менее ее продолжала бить мелкая дрожь.

– Зачем вы привели эту девушку? – глухим голосом спросил Тренвит.

– Действительно, зачем? – пробормотал Фаулер.

Он стоял у постели пациента, скрестив руки на груди. Имоджен назвала бы его позу оборонительной.

Впрочем, ей было сейчас не до главного врача. Она не сводила глаз с Коула. Слава богу, ее молитвы были услышаны. Коул был жив, он пришел в себя! Его забинтованная левая рука была зафиксирована поддерживающей повязкой. Цвет лица Коула заметно улучшился. Да, он был ранен, искалечен, изможден, но по-прежнему прекрасен!

– Вы живы благодаря сестре Причард, – заявил Лонгхерст.

– Чушь! – воскликнул Фаулер и, опустив руки по швам, сжал кулаки.

– Она поставила вам правильный диагноз, – не обращая внимания на главного врача, продолжал Лонгхерст. – Мы все считали, что вы больны тифом. А сестра Причард спорила с нами. Она боролась за вашу жизнь, милорд. И одержала победу!

Тренвит медленно повернул голову в сторону Имоджен и бросил на нее пристальный взгляд, от которого у нее кровь застыла в жилах.

– Вы говорите о ней?

Во взгляде герцога читалась не благодарность, а осуждение. Лонгхерст, напротив, смотрел на Имоджен с несвойственной ему теплотой.

– Эта девушка заслуживает похвалы, – заявил молодой врач.

В палате воцарилась гробовая тишина. Пауза затягивалась, все чувствовали себя неловко, но не прерывали молчания.

Решив, что ее сложно узнать в медицинской форме, Имоджен поправила колпак на голове, под который были аккуратно убраны волосы, и выступила вперед, пытаясь снова обратить на себя внимание Тренвита.

– Если чай вам не по душе, я могу принести…

– Мне от вас ничего не надо, – перебил ее Тренвит. Он даже не смотрел на Имоджен. – Я не люблю чай. Я пью кофе.

Уязвленная Имоджен отошла подальше от кровати. Она не ожидала от пациента, за которым ухаживала, не щадя себя, такой недоброжелательности.

– Мы не рекомендуем кофе недавно прооперированным пациентам, – сказал Лонгхерст. – Возможно, со временем…

– Где мой человек? – не дослушав его, спросил Тренвит и окинул холодным взглядом всех присутствующих.

Всех, кроме Имоджен.

– Кого вы имеете в виду? – спросил Фаулер.

– Шона О’Мару, моего камердинера, он вернулся из… – Герцог осекся, на мгновение растерявшись, но потом как будто что-то вспомнил и спросил упавшим голосом: – Он жив?

– Мы пошлем за ним, ваша светлость, – поклонившись, произнес Лонгхерст. – Он теперь работает в Скотленд-Ярде под руководством сэра Карлтона Морли. А пока позвольте медсестре Причард дать вам настойку опиатов. От боли в запястье.

Губы Тренвита сложились в усмешку.

– Скажите этой девице, чтобы не подходила ко мне! И вы, костоправы, держитесь от меня подальше!

– Прошу прощения? – промолвил Лонгхерст таким грозным тоном, как будто прощения не просил, а категорически требовал.

– Я не позволю пичкать себя наркотиками теперь, когда я наконец избавился от тумана в голове.

Герцог и Лонгхерст скрестили взгляды, как шпаги.

– Но ваша рука! – не удержавшись, возразила Имоджен. – Боль будет невыносимой после того, как лекарство, которое мы дали вам утром, перестанет действовать. Разве вы не хотите предотвратить ее?

Герцог смерил медсестру презрительным взглядом.

– Думаете, я боюсь боли?

На теле Тренвита было множество ран, шрамов и рубцов. Конечно же, человек, прошедший через пытки, через тяжелые физические и моральные испытания, был закален и не боялся боли.

– Нет, ваша светлость, я так не думаю, но, может быть, вы примете хотя бы…

– Вы сделали для меня достаточно. А теперь уходите.

Лонгхерст шагнул к Имоджен с таким видом, как будто хотел защитить ее от несправедливых нападок. Его брови были сдвинуты на переносице и придавали лицу выражение решимости.

– Ваша светлость, послушайте…

– Еще один… Вон, я сказал!

Чашка, которую Уильям оставил на стоявшем на постели у правой руки герцога подносе, полетела в Имоджен и разбилась о стену у нее над головой. Теплые капли чая брызнули ей в лицо.

– Пришлите ко мне О’Мару! – взревел Тренвит и в ярости перевернул поднос.

Молли взвизгнула и выбежала в коридор.

Лонгхерст и Уильям бросились к кровати, чтобы усмирить разъяренного герцога. Фаулер схватил потерявшую дар речи Имоджен за локоть и вывел в коридор.

– Собирайте свои вещи, мисс Причард, вы больше не работаете в королевской больнице Святой Маргариты, – прошипел он.

Ошеломленная Имоджен не сразу поняла, что сказал главный врач, однако смысл его слов через некоторое время все же дошел до ее сознания, и она не на шутку испугалась.