В объятиях герцога

А потом у него началась лихорадка, которая как будто захватила его в плен. Коул погрузился в забытье, из которого выплывал лишь на короткое время. Он смутно воспринимал все, что происходило вокруг, однако продолжал цепляться за воспоминания о Джинни. Эта девушка превратилась в призрак, который преследовал Коула и в бреду, и наяву.

Все его тело пронизывала жестокая боль. Ему мерещилось, что его кровь становится черной, что из его запястья внутрь растут гнойные щупальца, что они тянутся к сердцу и пытаются отравить его. Лихорадка сожгла все его надежды. Все мысли, мечты и даже воспоминания. Коул был как в тумане, он сливался с болью и наконец перестал бороться с ней.

И тут знакомый голос назвал его по имени… Звуки этого голоса проникали к Коулу сквозь густой туман бреда. Вслед за ними он почувствовал прохладные прикосновения, которые принесли ему блаженное облегчение. Это была Джинни, она приказывала ему сражаться за свою жизнь, умоляла его не сдаваться, не умирать… И в душе Коула вновь вспыхнул огонек надежды.

Коул потянулся к ней, своей спасительнице. Он отчаянно боролся с трясиной угрожавшего поглотить его бреда, он пытался вернуться к реальности.

Один Бог знает, каких усилий ему все это стоило! Но как Джинни нашла его в аду? Сама она не была обитательницей ада, и Коул не мог позволить ей войти в пекло боли. Но и прогнать Джинни он тоже был не в силах.

К голосу Джинни присоединился мужской голос, хрипловатый, недоброжелательный… Боль обострилась, и голоса стали более нервными, громкими.

Коул хотел отогнать мужчину от своей женщины, но ему было трудно дышать, не то что говорить. Он находился в самом пекле, где пылал огонь и пахло серой, и не мог назвать Джинни по имени. А затем Коула поглотила тьма.

Три дня у Имоджен так сильно билось сердце, что она с трудом двигалась. Слишком многое стояло на кону. Предчувствие беды терзало ее и едва не довело до безумия.

Имоджен не уволилась только потому, что чувствовала свою правоту. Доктор Лонгхерст провел операцию, сделал анализы взятых проб и нашел инфекцию не только в мышечной ткани Тренвита, но и в кости. Он сделал все, что мог, но температура по-прежнему не спадала, и существовало опасение, что инфекция уже нанесла организму непоправимый ущерб.

Смерть Тренвита, которая сама по себе была бы трагедией, могла к тому же привести к плачевным последствиям. Доктор Фаулер не преминул бы воспользоваться ею, как предлогом для увольнения Лонгхерста и Имоджен. Он не скрывал своего злорадства. Ни для кого не было секретом, что Фаулер стремился избавиться от молодого талантливого врача и строптивой медсестры.

Такие люди, как он, не выносят, когда им предъявляют доказательства их глупости. И хотя Имоджен не стала никому из персонала рассказывать о том, что главный врач отказался делать операцию герцогу, Фаулер тем не менее при встречах сверлил ее злобным взглядом. Неудивительно, что Имоджен старалась его избегать.

Ночи она проводила без сна, ее одолевали тяжелые мысли. От тревоги и накопившейся усталости Имоджен сделалась неловкой и забывчивой.

Дель Торо пригрозил, что если она снова прольет пиво на клиента или разобьет еще одну тарелку, то он заставит ее компенсировать ущерб, оказывая сексуальные услуги.

Имоджен казалось, что она висит над пропастью на тонкой нити, которая вот-вот оборвется.

– Какие новости, дорогая? – поинтересовался лорд Анструтер. Он каждый день задавал этот вопрос, когда Имоджен приносила ему газеты и чай. – Никаких изменений?

Он плохо выглядел, его губы заметно посинели по краям.

– Никаких, милорд, – ответила Имоджен, зная, что граф разделяет ее беспокойство за судьбу Коула. – Дыхание герцога несколько стабилизировалось, но он по-прежнему без сознания.

– В таком случае, я отказываюсь умирать до тех пор, пока Тренвит не придет в себя. И это мое последнее слово! – заявил Анструтер и поднял руки, чтобы Имоджен могла поставить поднос с чаем ему на колени.

– Вы осмеливаетесь диктовать свою волю Богу? – шутливо спросила девушка.

– Нет, но свою волю умеет диктовать Сара, моя возлюбленная покойная супруга, которая сейчас с небес смотрит на нас. – Граф подмигнул Имоджен. – Я предоставляю ей право заниматься устройством моей загробной жизни. Если Господь действительно всеведущ, то он знает, что спорить с Сарой бесполезно.

Граф всегда умел рассмешить Имоджен, и теперь она тоже улыбнулась, несмотря на свое состояние.

– В вашем положении нехорошо произносить такие кощунственные вещи, – шутливо упрекнула его девушка.

– Это – единственный порок, на который мне еще хватает сил. Что еще осталось больному старику? Без грехов жизнь скучна.

Пряча улыбку, Имоджен поправила подушки и наложила согревающий компресс на грудь графа.

– Вы прекрасно ухаживаете за мной, сестра Причард, – заявил больной с несвойственной ему торжественностью в голосе. – Если бы на вашем месте был кто-то другой, я чувствовал бы себя несчастным. Видите ли, я терпеть не могу дураков. А вы не просто добрая и заботливая, вы – умная. Среди женщин моего круга это большая редкость. Вы мне чем-то напоминаете мою Сару.

Имоджен не в первый раз слышала это признание из уст графа, и подобный комплимент льстил ее самолюбию, поскольку граф очень высоко ценил жену.

– Простите меня за бестактность, но мне вдруг пришло в голову, что вы не смогли сделать эскиз с интересующей меня скульптуры из-за… недостатка средств. – Граф потупил глаза. Он не любил говорить о деньгах, поскольку эта тема напоминала им о социальном неравенстве. – По моему распоряжению Чивер купил несколько альбомов, холсты и инструменты, с помощью всего этого вы, я думаю, сможете выполнить мою просьбу.

Его взгляд выражал надежду и смущение. Имоджен была растрогана не столько словами графа, сколько его манерой поведения. Старик был просто очарователен! Разве могла она сказать ему, что дело не только в ее плачевном финансовом положении? Что не оно явилось причиной, помешавшей ей выполнить его просьбу?

Имоджен не хватало не только денег, но и времени. Она задерживалась в больнице, ухаживая за Тренвитом, а потом бежала в «Голую киску», где за каждое опоздание ей грозил штраф.

Но старик считал, что Имоджен не составляло труда провести после дежурства в больнице несколько часов в музейном зале. По его мнению, это было удовольствием, а не работой. Она согласилась бы с ним, если бы у нее было больше свободного времени.

Граф и представить себе не мог, насколько сложной была жизнь Имоджен. У нее не хватало сил даже на то, чтобы пожалеть себя, посетовать о том, что она так и не стала художником, о чем всегда мечтала.

– Вам удалось удивить меня, лорд Анструтер, – сказала наконец Имоджен. – Но я не могу принять столь щедрый подарок.

– Ба! – Граф поморщился. Такую гримасу он обычно делал, когда принимал горькую микстуру. – В моем возрасте и положении, дорогая, позволительно быть несколько эксцентричным. Сделайте на это скидку и не отказывайте старику!

Имоджен снова улыбнулась.

– И, конечно же, я вознагражу вас за потраченное время, – добавил граф и снова откашлялся, чувствуя неловкость от того, что опять заговорил о деньгах.

Слезы благодарности навернулись на глаза девушки. Ее сердце щемило от сострадания к старику.

– Не стоит этого делать, милорд… я…

Но тут в палату без стука ворвался доктор Лонгхерст.

– Сестра Причард! Тренвит пришел в себя! – взволнованно сообщил он.

Имоджен нерешительно взглянула на Анструтера, но старик замахал на нее руками.

– Идите, идите, – прохрипел он. – Я без вас обойдусь. Я же говорил, что Он послушается Сару.

И граф указал на потолок.

Имоджен поспешила вслед за доктором Лонгхерстом в коридор.

Дверь в палату Тренвита была распахнута настежь, из проема лился свет и слышалась какофония голосов. Среди них выделялся хрипловатый голос доктора Фаулера, который раздавал своим подчиненным указания. Опередив Имоджен, в палату вошел Уильям с подносом в руках. Девушка успела разглядеть, что на подносе стоят тарелка с бульоном и чашка с чаем.