Волею императрицы

Глава II

Сильвестр Яницкий мало говорил Барановскому о самом хозяине, Харитонове; он или не знал его прошлого, или избегал расспросов Стефана. Любопытство его было удовлетворено позднее самим хозяином, недели через две после прибытия их на хутор. Хозяин бывал порою задумчив. В такие минуты он сам старался стряхнуть с себя находившую на него тоску. Он исчезал на целый день из дому, ходил в поля, где шла жатва, ездил по хозяйству и нередко, проведя день таким образом, возвращался домой бодрее. Но когда и это не помогало, то его видели дома сумрачным на весь вечер, он старался оживить себя вином или рассеяться, играя в шашки с крестником Афимьи Тимофеевны. Так случилось и при Барановском.

В один летний вечер, когда солнце зашло, а даль одевалась сереньким туманом, Харитонов вернулся из поля довольно мрачно настроенным. Две дочери его и оба гостя сидели на крылечке, спускавшемся в сад с крытой галереи, окружавшей дом. Ольга вышивала что-то, Сильвестр читал вслух. Анна нанизывала на белые шёлковые нитки огромные бусы и янтари, коробку с которыми держал Стефан, подавая ей понемногу.

— Вот эту возьмите, вот крупная…

— Не мешайте Сильвестру, говорите потише… — замечала Анна.

— Кто ему помешает! Он когда начнёт читать, так ничего не слышит, хоть загремят бусами у него над ухом… — Барановский тряхнул коробку, бусы посыпались…

— Что вы наделали? — спросил, останавливаясь, Яницкий.

— Подберите-ка! — сказала Анна.

Барановский медленно подбирал бусы, продолжая встряхивать коробку.

В это время вошёл Харитонов и прошёл мимо них в дальний угол террасы; он сел, облокотясь на перила. Посидев несколько времени молча, поодаль от молодых людей, он кликнул к себе дочь Ольгу и передал ей какое-то распоряжение. Барановский не слышал, что говорил ей Харитонов, но видел затем, что мальчик, крестник Афимьи Тимофеевны, принёс на галерею небольшой стол и расставил на нём несколько стаканов, большую кружку, в которой подавался на хуторе крепкий, домашней варки мёд, и бутылку вишнёвой наливки, манившей взоры Барановского своим чистым густым цветом. Всё это было поставлено поодаль подле хозяина, неподвижно сидевшего и смотревшего вдаль бесцельно. Немного погодя он обернулся к принесённому столу и выпил стакан крепкого мёда.

— Так-то лучше! — сказал он. — Что ей, злодейке, волю давать. Дашь волю грусти, так она заест! Ну, вы там, чего притихли? Не хочешь ли, учёный человек, стакан мёду? — спросил он, обратясь к Сильвестру. — Или ты, Стефан? Да иди ко мне, поговорю с тобой повеселее!

— Чего же унывать? Разве болеете?.. — спросил, подходя ближе, Барановский.

— Болею я часто, да не так, как другие, по-своему, тоскую! — прибавил он с сильным ударением на последнем слове. — Удивишься, может быть? — продолжал Харитонов. — Чего, дескать, тосковать?.. Выпей мёду или вот наливки рюмку да садись… Я, пожалуй, лучше порасскажу тебе. Они там заняты своими разговорами, — указал он на Сильвестра.

Барановский смотрел на старика и с любопытством, и с участием, садясь подле него на стул, стоявший рядом. Оба они взялись за рюмки и медленно выпивали из них налитую наливку.

— Вспомнишь и стоскуешься! Ведь много пережито в прошлом, — говорил Харитонов отрывисто и задумчиво. — Вы вот начинаете, — а мы своё кончили! — сказал он, взглянув на Барановского несколько веселее.

— Не кончили, а давно живете, — перебил его Барановский.

— Давно! Да, давно! — подтвердил Харитонов. — Подумай! — продолжал он, ставя на стол пустую рюмку. — При Петре Первом, по его указу, поступил на службу солдатом, когда вызвали на службу всех, у кого в полках найдутся родственники, меня и взяли, почти мальчиком, лет семнадцати, служил я в одном полку с двоюродным братом, Шубиным… Слыхал о нём когда?..

— Слышал, что-то говорили…

— Ну так с ним служили! — заметил Харитонов значительно. — Лет двадцать было мне, когда я в поход ходил с царём Петром; в Финляндию с ним отплыли. Там Апраксин взял нас под команду; при мне ещё и город их взяли, Або. При Анне Иоанновне ходили мы с турком биться, под Очаков! Ну это всё ничего. Всё вынесли; в гвардию нас перевели с повышением! Правда, порядки тогда тяжелы были в армии, да и менялись-то порядки уж больно часто! Не применишься, бывало! Ну это ещё всё ничего!..

— Ещё и трудней что-нибудь пришлось? — спросил Барановский.

— Вот в этом-то беда! — отвечал хозяин. — Про Шубина слыхал? — спросил он опять вполголоса, наклонясь ближе к Барановскому.

— Кажется, слышал про него, — отвечал Барановский.

— Так вот, это было в то время. Елизавета Петровна тогда лет семнадцати была, цесаревной её называли. Когда взошёл на престол молодой царевич Пётр II Алексеевич, и тогда все толковали, что её обошли отеческим престолом! Все жалели о ней; всех привлекала она к себе и тогда: видом незлобива, приветлива, — ум у ней был в родителя, — и просто со всеми обращалась, по-русски! Ну, каждый в ней душу видел; вся гвардия к ней расположена была! Ещё при воцарении Петра II многие за неё пострадали…

— И вы?..

— Нет, тут до нас не дошло, — продолжал Харитонов. — А вот при Анне Иоанновне ещё больше невзлюбили и подозревали всех, с кем ласкова была цесаревна Елизавета Петровна! Тут оговорили родственника моего Шубина, и с ним я был сослан…

— Сослан? Куда же? Далеко?.. — спросил Барановский.

— Далеко попали! В Камчатку!..

— Боже ты мой! И долго вы там томились?

— Долго! Всего там испытали, вынесли всё, благодаря Бога! Возвратили нас на второй год царствования государыни Елизаветы, — раньше отыскать не могли!

— Так вы здесь живёте с самого возвращения вас из ссылки!

— Нет, сначала мы прибыли с братом в Петербург. Нам оказывали много милостей, оставили в Петербурге; но мы скоро просили уволить нас по слабости здоровья. Брат уехал в свою вотчину, а я приехал сюда. Меня пригласила сюда по старому знакомству Софья Петровна (покойная жена моя), Ольга и Анна были её дети от первого брака с Ефимовским, я нашёл её вдовою, и позднее она согласилась выйти за меня замуж. По смерти её я один остался при её детях: они на моих глазах выросли и воспитались. Для помощи по хозяйству я пригласил родственницу мою, вот Афимью Тимофеевну. Брат мой скончался в своей вотчине. Много всего было, как вспомнишь. Много раз мы попадали из огня в полымя!

Сержант замолчал, высказав свои старые воспоминанья, и угрюмо смотрел вдаль. И было отчего!

Рассказы старого Харитонова наводили раздумье даже на бесшабашного Барановского. Он перебирал в уме все события только что минувшего времени, когда водоворотом перемен втягивало в беду всех, кто не успевал посторониться, и всё жило как в чаду и тумане.

Но туман и тучи уплывали теперь, с воцарением Елизаветы, все надеялись, что всё клонится к лучшему порядку и пойдёт по колее, указанной Руси её преобразователем. Великий зодчий нового здания оставил его недоконченным. Блестели верхи возведённого здания, но в тени оставались прежние старые болота, и не затянулись ещё раны и ушибы, необходимо достававшиеся при переделке трудившимся. Хотя Россия начала жить европейскою жизнию, но никто не знал плана дальнейших работ: зодчий унёс их с собою, и работы не подвигались долгое время!

Общее желание сбылось с воцарением Елизаветы. Она, освободясь сама от угнетавшей её иноземной власти, желала видеть счастливым свой народ, который она любила.

К сожалению, вокруг императрицы не примирились враждующие партии; они стояли около неё с вечной заботой, как бы уничтожить друг друга, и с корыстным расчётом стремились только упрочить своё собственное положение, не разделяя её тёплых чувств к родному краю. Елизавете предстояло искать новых людей, воспитывать, готовить их, как делал её великий отец. На неё одну устремлены были общие надежды, и по воцарении её возвращены были все, сосланные Бироном, в числе их и старый сержант со своим братом. Об этой поре любил он вспоминать в своих рассказах, не забывая притом и пережитого горя.