Волею императрицы

— Идём на Дорошенко! — говорил Самойлович. Он не любил Дорошенко, желал удалить всех соперников и соединить под своей властью всё казачество. Он покорился русскому царю, был назначен русскими, но боялся соперников и чернил их перед московским правительством.

— Идём вместе, боярин, — говорил он Ромодановскому. — Назначь мне в помощь полк драгунов да полк рейтаров полковника Шепелева! — просил Самойлович, спешивший сразиться.

— Как прикажет великий государь Алексей Михайлович! — с достоинством отвечал боярин Ромодановский.

— Указ получен! — живо ответил Самойлович, расстилая перед Ромодановским государев указ на столе в передней комнате квартиры, в которой принимал воевода приходящих по делам; эта комната была его канцелярией и служила для совещаний в зимнее время.

— Получен указ, так надо идти! — задумчиво и невесело проговорил Ромодановский. Все замечали, что он неохотно ждал похода на Чигирин, по возможности отдаляя его. Носились слухи о его переговорах с турками насчёт сына его, бывшего у них в плену. Турки грозились убить сына воеводы, снять кожу с живого, набить из неё чучело и прислать это чучело отцу, если он пойдёт против них.

— Надо идти! — грустно проговорил воевода, когда дьяк его приказа прочёл вслух всем указ царя.

— Немедля выступать надо! — торопливо заявил Самойлович. — То я всегда говорил, что нельзя верить Дорошенко! Он вам подданство предлагает, а тем же часом и к крымскому хану посла шлёт!

— Верно ли всё то, что болтают? — спросил воевода, изменяясь в лице.

— То верно! Дорошенко же сам всем заявил: никогда, вишь, я не уступлю булавы поповичу Самойловичу! Вот он как меня чествует… — продолжал гетман.

— Норовит попасть сам в гетманы, — заметил Шепелев, — потому и тормозит дело.

— А на Запорожье Серко тоже свою кашу заваривает: перезывает туда к себе Дорошенко со всеми войсковыми клейнодами; требует, чтобы всю казну сдали им туда, на Запорожье! — жаловался Самойлович.

— Наше дело исполнить, что от царя указано! — высказался полковник Шепелев. — Доведём до конца, чтобы вся Украйна воедино соединилась в подданстве русского царя.

— И чтоб один гетман был, — от русских выбирался! — добавил Самойлович. — А то все против меня замышляют… со всех сторон!.. — высказался он озабоченно.

— У вас на Украйне всё не в порядке: все друг на друга идут! — заметил Шепелев.

— А полковник любит всё крепко в руках держать, порядок любит! — подсмеивался Самойлович, намекая на крутой нрав полковника и суровость, на которую уже жаловались рейтары в полку его.

— Нелады везде встречаются; и нам, русским боярам, надо бы стараться, чтобы между нами лад был, — проговорил главный воевода, боярин Ромодановский, быть может зная, что и вокруг него распускались о нём вредные слухи.

— Мы с твоими словами почти все согласны, — заявил молодой боярин Стародубский, — об одном нам помышлять следовало бы, — чтобы дело шло к успешному концу.

— Разумно говоришь, боярин, даром, что молод, — одобрил Ромодановский, всегда хорошо относившийся к Алексею, напоминавшему ему собственного сына, находившегося в плену у турок.

— Молодые всегда вперёд нарываются, — посмеиваясь, говорил боярин Стрешнев.

— Ну, дай вам Бог прийти к общему согласию! — вмешался в речи русских бояр Самойлович. — Приступим же к совещанию, чтобы скорей да вовремя выступить нам на изменника!

— Начинай, скажи своё слово и как думаешь, гетман, а мы твоё слово послушаем, — сказал воевода.

Совещание началось, и после долгих переговоров и возражений со стороны русского воеводы, сдерживавшего торопливость гетмана Самойловича, общий голос решил, однако, поступить, как предлагал гетман, и завтра же выступить к Днепру, идти к Бужинской пристани и, заняв переправу, поспешить к Чигирину. Русского войска было до пятнадцати тысяч, включая сюда и казаков Самойловича.

Всё войско выступило на другой же день из Переяславля; главным начальником по-прежнему был Ромодановский. Полк Шепелева послан был вперёд занять переправу у Днепра. Войско прибывало партиями к Бужинской пристани, готовясь к переправе; но, несмотря на всю спешность похода, русские опоздали; острова на Днепре, близ Бужинской пристани, были заняты турками; напрасно русские силились выбить их с островов, они укрепились на берегу Днепра. Несмотря на достаточное количество войска, русскому воеводе мешало несовершенство оружия и приёмов; сверх того, каждый начальник отдельной части войска стремился действовать по своему личному усмотрению и расстраивал общий план; гетман жаловался также на то, что русские бояре старались пустить вперёд казаков, а сами любили оставаться при обозе.

Боярин Алексей Стародубский был послан со своим отрядом выбить турок с острова, — стрельба их мешала переправить войско; Стародубский успешно пробился на берег, на большом расстоянии от турецких укреплений, остальные отряды уже готовились следовать за ним, но воевода Ромодановский неожиданно отдал приказ к отступлению; приказ этот возбудил общее неудовольствие и ропот в войске и возмутил Самойловича; труды и потери войска пропали даром, войско отступило и потянулось в сторону от Днепра; русские направились в Черкассы, населённые казаками Дорошенко; целый ряд городов сожжён был турками. Турки и татары не преследовали отступившего воеводу, им прискучили бесполезные битвы, а русское войско показалось очень многочисленно; они сочли за лучшее избегнуть битвы. Вслед за отступившим русским войском ушли от Чигирина турки и татары.

На обратном пути от Чигирина русские расположились на отдых поздно вечером; все были недовольны воеводой, что он не достиг цели; вёрстах в десяти от горевшего города Шепелева присоединился к отряду боярина Алексея; он приказал полку остановиться, на случай нападения, окружил полк свой укреплением, составленным из обоза, и расположился на отдых под этой защитой. Уже смеркалось, кругом тянулась открытая степь без признаков жилья; в лагере было шумно; рейтары носили воду из ручья; усталые лошади нетерпеливо ржали, люди суетились, везде зажигались костры; на юг от лагеря виднелось зарево пожара; на востоке на небе, уже одетом сумраком, всплывала, подымаясь над горизонтом, полная луна в виде красного шара. Расхаживая по лагерю, Шепелев завидел Алексея, сидевшего недалеко от зажжённого костра.

— Что сумрачен, боярин? — спросил полковник, садясь около Стародубского. — Не ранен ли?..

— Нет, не ранен, только ушиблен, — сказал Алексей, указывая на перевязанную руку, — в свалке приключилось, когда отбивали нас крымцы от берега, а мы перебрались было вплавь на их сторону; а больно невесело то, что не вовремя приказано было отступить! — не тая досады, высказался Стародубский.

Шепелев был хорошо расположен к боярину Алексею Стародубскому и говорил с ним, тоже не скрывая своих мыслей.

— И я досадую на отступление не меньше других и знаю, что есть особая причина тому, — сказал он. — Поговаривают, что воевода Ромодановский боится бить турок, затем что у них в плену находится сын боярина Ромодановского.

— Так воеводе и должно было отомстить за сына! — горячо высказался Стародубский.

— Нельзя! Турки присылали ему сказать, что если он пойдёт на них со всем своим войском, так они пришлют ему чучело его сына, набитое сеном.

— Если сам он боялся, то лучше бы нас одних пустил на Чигирин; сам не ходил бы; дал бы нам с казаками побить басурманцев! — толковал Алексей.

— Слухи есть, что воеводу отзовут в Москву, потому что туда донесли об отступлении и обо всём доносят, что тут делается, — сообщил Шепелев.

— Послали бы нас с твоими, полковник, да с казаками; ведь Самойлович тоже удалец и толковый! — повторял Алексей, с сожалением поглядывая в сторону, где находился Чигирин.

— Самойлович бывалый воин, видит всё, как сокол, и знает, в какую сторону когда повернуть! — сказал полковник Шепелев, который сам был хорошим рубакой и любил храбрость и ловкость у других. — Ну и Дорошенко зверина сильная! — добавил он.