Волею императрицы

— А где же Гарпина?

— Пошла по берегу, — ответил ему казачонок с длинным кнутом в руке, старавшийся щёлкнуть им о землю. Он указал в сторону, куда пошла Гарпина, жалуясь, что его не пустили с ней.

Волкуша бросился в указанную сторону, боясь, что из-за прогулки Гарпина попадёт в беду, повстречает чужих людей. Она шла по лесу, собирая незатейливые цветы; но сумрак вечера и лесная тень навели на неё тоску. Спустившись с берега к Днепру, она села у корня векового дерева и, глядя на воду, затянула, по обыкновению, одну из своих привычных песен. Песни определяли её настроение и её взгляд на жизнь и горе. Быть может, она не помнила бы слышанные прежде напевы, если б они не подходили к её судьбе. Пока Волкуша отыскивал её по лесу, она на берегу реки пела свою думку:

Направляясь на звуки песни, Волкуша нашёл, наконец, Гарпину.

— Чего зажурилась! — крикнул он ей. — Годи спиваты! Ты ляхов накличешь той песней!

Гарпина взглянула на него недовольная выговором, но поднялась к нему навстречу.

— Идём, идём! — звал он её. — Пора на челны! Та чего ж ты така хмарная? Я же тебе птицу он тую, красивую застрелю!.. — говорил он, указывая на поднявшуюся над ними чайку.

— Як то можно, — залепетала Гарпина, удерживая его поднятую винтовку, — то не лях и не турок, то птаха Божия! Нехай собе летае!

— Пожалела птаху! А мене не пожалеешь? — спрашивал Волкуша.

Гарпина взглянула на него застенчиво, но, вспомнив, как он называл себя батькою-отцом её, рассмеялась и убежала по дороге к челнам.

Когда переселенцы пристали наконец в своих байдарах к берегу, недалеко от Черкасс, где поджидал их дядя Пушкарь, Волкуша передал ему Гарпину, говоря:

— Вот бери её, дядя! Насилу довёз!

— Что ж так? Тяжко тебе было с нею? — смеялся Пушкарь.

— С хлопцами легче возиться, тех и побить можно, а эту жалко! — говорил Волкуша.

— Чи чуешь, Гарпино? Тебе с ним венчаться, он тебя жалеть будет, — пошутил Пушкарь.

— Може, то и вправду буде колись! — весело проговорил Волкуша.

— Да ты ж батько! — лукаво напомнила ему Гарпина.

— Ну, заезжай, не забывай! — говорил на прощанье Пушкарь Волкуше.

И Волкуша не забывал посетить их посёлок каждый раз, когда случалось быть недалеко от него. При встречах замечал он, что Гарпина уже не та малая дитина, которую он кормил с ложки. Она заправляла теперь всем хозяйством ворчливой тётки Олёны, не полюбившей её, считавшей её в тягость для семьи и по какому-то странному капризу чувства привязавшейся к своему безобразному приёмышу Василю. Волкуша додумался, наконец, что пора было предложить себя в женихи Гарпине; во-первых, ему казалось, что девушке дурно жилось у тётки, да, пожалуй, ещё и кроме него найдётся жених и её выдадут, если он прозевает. Гарпина же давно считала его своим женихом.

Сговор их состоялся незадолго перед появлением русского войска и боярина Алексея, который, сам того не ведая, помог плану Волкуши перевезти семью Пушкаря в Чигирин, где и были повенчаны Волкуша с Гарпиной в одном из окрестных хуторов. Едва переселясь в Чигирин, Волкуша раздумывал уже: не пробраться ли ему с женой в Запорожье. В Чигирине начался разлад, который был ему не по душе. Дорошенко предлагали отдаться в подданство русского царя, он сам находил это самой разумной мерой, но он был обижен, когда русские выбрали гетманом левого берега Самойловича, к которому Дорошенко относился презрительно. И под влиянием досады Дорошенко ещё раз вздумал отдать Украйну под покровительство турецкого султана.

Василь, взятый боярином Алексеем, сидел взаперти в чулане, в ожидании возвращения самого боярина со двора главного воеводы. Боярин Алексей уже спешил к своей квартире, и первый вопрос его к рейтару был: не сбежал ли Василь?

— Нет, боярин, куда ему бежать, он, кажись, к нам сбежал от казаков. Пушкарь хотел толкнуть его в казацкое войско, а старая Олёна послала его сюда к тебе, боярин! Меня, говорит, только кормите, так я не убегу. Бестолковый такой, — прибавил рейтар, — он готов служить и нашим и вашим!

— Приведи его, — приказал Алексей.

В ожидании Василя он развязал полученный узел, чтоб узнать, правду ли говорил Василь. Он нашёл в узле длинные полосы грубого крестьянского полотна и мягкие хлопья расщипанного тряпья; всё было увёрнуто в красный платок, почему-то показавшийся Алексею знакомым и что-то напоминавшим. Тут же была приложена банка с зелёной мазью, с запахом душистых трав, тоже напоминавшим боярину пахучий пар, стоявший в избе Пушкаря в дальнем степном овраге.

«Не обманул, — подумал Алексей о Василе, — да и она не обманула… Видно, вправду пожалела, что нет у меня матери, — припомнил боярин слова Гарпины. — Да, она пожалела его, как жалела «птаху Божию» и как жалеет молодость всё молодое, красивое и обречённое на погибель судьбой».

Расспросив Василя обо всём, что можно было выведать о Чигирине, Алексей услышал подтверждение некоторых вестей и услышал кое-что и новое: во-первых, что Гарпина успела повенчаться с Волкушей и что оба жили теперь в посёлке недалеко от Чигирина. Во-вторых, что Дорошенко не ладил с ляхами и хоть призывал турок, но больше желал бы отдать казачество в подданство русскому царю. А Ханенко собирался приехать в Переяславль не сегодня, так завтра, с шестью полками казаков, по уговору с их полковниками. С этими хорошими вестями Алексей поспешил тотчас же обратно на квартиру главного воеводы русского войска Ромодановского.

— Посмотрим, правда ли, — сказал воевода, — сколько раз уже Дорошенко обещал покориться и даже клялся… Они теперь как пчёлы в разорённом улье, бросаются во все стороны и жалят кого попало. А казачонка своего вели запереть, пока дождёмся верных вестей, — приказал воевода.

Алексей обещал запереть и крепко сторожить Василя, очень довольный, что его не отымали у него и что бестолковый мальчишка, непохожий на воинственных казаков, не натерпится от страха при воеводском допросе. Ждать пришлось недолго, на следующий день прибыли гонцы от Ханенко, и шесть полковников правобережных казацких полков прислали просить милости русского царя.

— Справедливые слухи передал ты, боярин Стародубский, — обратился к Алексею воевода Ромодановский, ласково кивая ему и встречая его, проходя мимо других бояр, собравшихся у него на дворе. И молодой Стародубский утешался теперь мыслью, что знакомство его с семьёй Пушкаря не кончилось одним неприятным происшествием с обозом, а в душе он примирился со старой Олёной и Гарпиной. «Во всём виноват Волкуша!» — говорил он себе, грозя кому-то саблей.

Ещё радостней побежал Алексей ко двору воеводы Ромодановского, когда известили, что Ханенко явился в Переяславль. На радости рейтар отпер чулан Василя и выпустил его в кухню, где он тотчас же уселся у печи, набивая рот хлебом.

На площади в Переяславле перед церковью толпился народ. Собралась рада переяславских казаков, и толпа детей и женщин сбежалась поглядеть на молодцеватых, нарядно одетых казаков, на Ханенко и прибывших с ним шестерых полковников. Казаки в красных жупанах под синими казакинами были обвешаны блестящими саблями и кинжалами. Ханенко сложил на землю перед воеводой свою булаву, и все полки казацкие признали своим гетманом Самойловича. Кто-то дотронулся до плеча Алексея; обернувшись, он увидел Василя, пробиравшегося сквозь толпу полюбоваться на казаков и их лошадей.