Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 59 из 60



— А верно, кум, всё то, что ты говоришь? — выслушав его, спросил глава Разбойного приказа.

— Сам хоть на дыбу пойду.

Стрешнев подумал, а затем произнёс:

— Ладно! Подавай навет, кум. Одно то, что он из посольства убегом убежал, — дело воровское. А там, на допросе, я на него такое взведу, что, как ни крутись, а из моего приказа не вырвешься. Вот только разве что, — вдруг вспомнил о чём-то он, — кабы Артамошка Матвеев не вступился за него: ведь он у нас — голова Аптекарского приказа.

— А я так думаю, кум, что он не вступится: ведь, поди, он и сам не знал, кого на службу царскую берёт. А тут как такое на свет Божий выплывет, он рад будет, что уберут от него Ромашку.

— Правда твоя, кум, — согласился Стрешнев. — Так аргамаки мои?

— Твои, твои, кум, будут. Только сделай дело!

Стрешнев ходил теперь по приказной избе и рисовал в уме картины, как такой завзятый любитель хороших лошадей, как Ордин-Нащокин, от зависти чуть не лопнет, увидев его аргамаков.

«Ну, однако, надо и на пытку идти», — вспомнил он и обратился к дьяку:

— Бери бумагу да пойдём пыточные речи слушать.

В это время в избу вошёл ярыжка:

— Боярин, сюда приехал боярин Матвеев.

«Чего ещё надо этому немецкому псу? — с досадой подумал Стрешнев. — Знать, узнал, что его дохтура забрали сюда. Не выручать ли приехал?» — И он уже чувствовал, как аргамаки уплывают из его рук.

Однако он сделал любезное лицо и вышел навстречу гостю.

— А, Артамон Сергеевич! — радостно воскликнул он. — Гостек дорогой! Какими судьбами пожаловал?

XXVI

Между тем Прокофьич никак не мог рассказать Матвееву о том, что случилось с Яглиным. В хоромы боярина его не пускали боярские челядинцы, как он ни заверял их, что у него есть до боярина большое дело.

— Знаем, какое у тебя дело-то: наверное, со службы за пьянство выгнали, вот ты и лезешь надоедать боярину. Вишь, у тебя нос-то какой сизый, — говорили они.

Прокофьич два дня ходил около хором Матвеева в надежде увидеть его. А тот, как назло, захворал и не выходил никуда из дома. Наконец, на третий день Прокофьич увидел, что со двора выезжает возок, запряжённый четвёркой. Он забежал вперёд лошадей и, махая руками, стал кричать:

— Боярин Артамон Сергеевич! Постой! Сделай милость, постой малость!

— Пошёл прочь с дороги, дурень! — закричал на него возница, замахиваясь кнутом. — Налил зенки-то, чёртова голова, и лезет.

Но Прокофьич не испугался кнута и, продолжая махать руками, не переставал кричать.

Возок поневоле должен был остановиться, и Матвеев выглянул в оконце.

— Что там такое? — спросил он.

— Да вот, боярин… — начал было возница, но Прокофьич тем временем подбежал к возку и закричал:

— Боярин, ведомо ли тебе, что твоего дохтура, Яглина Романа, в железы посадили?

Матвеев в недоумении посмотрел на него и немного погодя произнёс:

— Что ты мелешь? Кто взял?

— Из Разбойного приказа пришли за ним ярыжки и взяли его по извету воеводы Потёмкина.

— Гони скорее! — крикнул Матвеев вознице, и возок быстро покатил.

Когда часа через три на Верху один из дворцовых жильцов подошёл к нему, говоря, что государь приказал звать его к себе, Матвеев, идя в покои государя, решил напомнить ему о Романе.

— Здравствуй, Сергеич, — встретил его Тишайший. — Да что это с тобой? Чего так не весел? К царю с таким лицом негоже входить.

— Сам знаю свою вину, надёжа-царь, — ответил Матвеев. — Да уж больно неладно у меня идут дела в моём приказе. Одного дохтура у меня из Разбойного приказа в железы забрали.

— Из Разбойного приказа? Твоего дохтура? За что? Кого?

— Да того самого Яглина Романа, который тебе тогда жильную руду пускал.

— А, этого… беглого толмача из посольства? За что же?



— По извету воеводы Потёмкина. Надо быть, потому, что Яглин сбежал у него из посольства, а затем он опознал его.

Тишайший призадумался, будто что-то вспоминая.

— Ну, Сергеич, хотя и велика вина этого Яглина в том, что он самовольно покинул наше посольство и нашего государства и подданничества себя лишил, но за то, что он при большой нужде и великой для нас смертной опасности изрядно помог нам, все вины ему прощаем и взыскивать не велим. Пусть только дальнейшей усердной службой послужит нам.

— Государь-батюшка, — радостным голосом произнёс Матвеев, — великую милость ты этим своим приказом делаешь дохтуру Яглину, и — поверь мне — усердно он будет служить тебе.

— Ну, ну, ин ладно, — добродушно сказал Тишайший. — Из Разбойного приказа прикажи освободить его, а на днях как-нибудь прикажи ему прийти ко мне. Да ещё кого-нибудь из дохтуров позови. Что-то опять поясницу разломило. Пусть попользуют. Да… — вспомнил Тишайший, — сказываешь, воевода Потёмкин здесь?

— Приехал, государь.

— Прикажи ему прийти ко мне. Хочу его с воеводства-то вдругорядь в посольство послать. Пусть ещё раз нам и нашему государству послужит. Да, — вспомнил Тишайший, — а за этим воеводой свияжским надо кого-нибудь послать. Пусть его сюда привезут, да расспросить надо о всех его воровских делах и, коли правда окажется, так наказать нещадно, дабы и другим неповадно было.

XXVII

— Чем служить прикажешь? — с поклонами встречая Матвеева, спросил Стрешнев.

Артамон Сергеевич сухо поздоровался с ним, так как не любил этого «заплечного мастера», и быстро посмотрел кругом, как бы ища кого-то.

— По делу, по делу приехал, боярин, — затем сказал он, садясь на скамью, — по государеву приказу.

— О? — удивлённо произнёс Стрешнев. — Али крамола какая объявилась, что царь-батюшка тебя сюда прислал?

— Нет, никакой крамолы нет, я по другому делу. По твоему приказу схвачен дохтур Аглин Роман?

— По моему, боярин, по моему, — со сладенькой улыбкой ответил Стрешнев. — Только скажу тебе, боярин, ты бо-ольшую промашку с этим дохтуром сделал. Ведь он-то вовсе не зарубежный человек.

— А кто же такой? — равнодушно спросил Матвеев.

— А беглый толмач царского посольства Петра Ивановича Потёмкина Ромашка Яглин.

— Твоего кума?

Стрешнев смутился немного и, запинаясь, ответил:

— Да… он мне кумом приходится.

— Который извет на Яглина сделал тебе?

— Ну, так что ж, что извет? Ведь не лжу же он сказал? Ромашка и сам в том повинился.

— Ну? — удивлённо сказал Матвеев. — Ну, да, впрочем, это беда не велика: про неё и сам царь знает.

Стрешнев провёл рукою по лысине: аргамаки начали ускользать от него.

Вдруг ему пришла в голову мысль.

— Коли царь это знает, то, конечно, не беда, — сказал он. — А вот беда: с пытки он повинился, что замыслил злой умысел на здоровье государево. Хотел — вишь ты — его зельем каким-то отравить и извести вконец корень царский.

— С пытки, говоришь? Ну, это важно! А покажи-ка, боярин, мне эти пыточные речи…

Стрешнев беспомощно оглянулся и даже порылся в бумагах.

— Видно, дьяк унёс их с собою, боярин, — сказал он затем. — Не могу найти те списки.

— Ну и шут с ними, коли так! — равнодушно сказал Матвеев. — А видал ты, боярин, у воеводы Потёмкина, кума-то твоего, перских аргамаков? — переменил он вдруг разговор.

— Н-нет… — нерешительно сказал Стрешнев, пытливо поглядывая на Матвеева.

— Разве? А я вот как сюда шёл, так их вели. Я остановился и спрашиваю: куда их ведут? А мне отвечают: в подарок-де от воеводы Потёмкина боярину Стрешневу… Ужотка я похвалю царю воеводский подарок тебе.

У Стрешнева даже пот выступил на лысине, и он не мог ничего сказать.

— Ну а теперь вернёмся к Яглину, — продолжал Матвеев, вдосталь налюбовавшись смущением Стрешнева. — Государю ведомы все вины Яглина. Он сам в них повинился государю, и государь его простил. А потому изволь сейчас же освободить дохтура Романа Яглина.

Аргамаки окончательно ушли из рук главы Разбойного приказа.