Страница 59 из 60
— А верно, кум, всё то, что ты говоришь? — выслушав его, спросил глава Разбойного приказа.
— Сам хоть на дыбу пойду.
Стрешнев подумал, а затем произнёс:
— Ладно! Подавай навет, кум. Одно то, что он из посольства убегом убежал, — дело воровское. А там, на допросе, я на него такое взведу, что, как ни крутись, а из моего приказа не вырвешься. Вот только разве что, — вдруг вспомнил о чём-то он, — кабы Артамошка Матвеев не вступился за него: ведь он у нас — голова Аптекарского приказа.
— А я так думаю, кум, что он не вступится: ведь, поди, он и сам не знал, кого на службу царскую берёт. А тут как такое на свет Божий выплывет, он рад будет, что уберут от него Ромашку.
— Правда твоя, кум, — согласился Стрешнев. — Так аргамаки мои?
— Твои, твои, кум, будут. Только сделай дело!
Стрешнев ходил теперь по приказной избе и рисовал в уме картины, как такой завзятый любитель хороших лошадей, как Ордин-Нащокин, от зависти чуть не лопнет, увидев его аргамаков.
«Ну, однако, надо и на пытку идти», — вспомнил он и обратился к дьяку:
— Бери бумагу да пойдём пыточные речи слушать.
В это время в избу вошёл ярыжка:
— Боярин, сюда приехал боярин Матвеев.
«Чего ещё надо этому немецкому псу? — с досадой подумал Стрешнев. — Знать, узнал, что его дохтура забрали сюда. Не выручать ли приехал?» — И он уже чувствовал, как аргамаки уплывают из его рук.
Однако он сделал любезное лицо и вышел навстречу гостю.
— А, Артамон Сергеевич! — радостно воскликнул он. — Гостек дорогой! Какими судьбами пожаловал?
XXVI
Между тем Прокофьич никак не мог рассказать Матвееву о том, что случилось с Яглиным. В хоромы боярина его не пускали боярские челядинцы, как он ни заверял их, что у него есть до боярина большое дело.
— Знаем, какое у тебя дело-то: наверное, со службы за пьянство выгнали, вот ты и лезешь надоедать боярину. Вишь, у тебя нос-то какой сизый, — говорили они.
Прокофьич два дня ходил около хором Матвеева в надежде увидеть его. А тот, как назло, захворал и не выходил никуда из дома. Наконец, на третий день Прокофьич увидел, что со двора выезжает возок, запряжённый четвёркой. Он забежал вперёд лошадей и, махая руками, стал кричать:
— Боярин Артамон Сергеевич! Постой! Сделай милость, постой малость!
— Пошёл прочь с дороги, дурень! — закричал на него возница, замахиваясь кнутом. — Налил зенки-то, чёртова голова, и лезет.
Но Прокофьич не испугался кнута и, продолжая махать руками, не переставал кричать.
Возок поневоле должен был остановиться, и Матвеев выглянул в оконце.
— Что там такое? — спросил он.
— Да вот, боярин… — начал было возница, но Прокофьич тем временем подбежал к возку и закричал:
— Боярин, ведомо ли тебе, что твоего дохтура, Яглина Романа, в железы посадили?
Матвеев в недоумении посмотрел на него и немного погодя произнёс:
— Что ты мелешь? Кто взял?
— Из Разбойного приказа пришли за ним ярыжки и взяли его по извету воеводы Потёмкина.
— Гони скорее! — крикнул Матвеев вознице, и возок быстро покатил.
Когда часа через три на Верху один из дворцовых жильцов подошёл к нему, говоря, что государь приказал звать его к себе, Матвеев, идя в покои государя, решил напомнить ему о Романе.
— Здравствуй, Сергеич, — встретил его Тишайший. — Да что это с тобой? Чего так не весел? К царю с таким лицом негоже входить.
— Сам знаю свою вину, надёжа-царь, — ответил Матвеев. — Да уж больно неладно у меня идут дела в моём приказе. Одного дохтура у меня из Разбойного приказа в железы забрали.
— Из Разбойного приказа? Твоего дохтура? За что? Кого?
— Да того самого Яглина Романа, который тебе тогда жильную руду пускал.
— А, этого… беглого толмача из посольства? За что же?
— По извету воеводы Потёмкина. Надо быть, потому, что Яглин сбежал у него из посольства, а затем он опознал его.
Тишайший призадумался, будто что-то вспоминая.
— Ну, Сергеич, хотя и велика вина этого Яглина в том, что он самовольно покинул наше посольство и нашего государства и подданничества себя лишил, но за то, что он при большой нужде и великой для нас смертной опасности изрядно помог нам, все вины ему прощаем и взыскивать не велим. Пусть только дальнейшей усердной службой послужит нам.
— Государь-батюшка, — радостным голосом произнёс Матвеев, — великую милость ты этим своим приказом делаешь дохтуру Яглину, и — поверь мне — усердно он будет служить тебе.
— Ну, ну, ин ладно, — добродушно сказал Тишайший. — Из Разбойного приказа прикажи освободить его, а на днях как-нибудь прикажи ему прийти ко мне. Да ещё кого-нибудь из дохтуров позови. Что-то опять поясницу разломило. Пусть попользуют. Да… — вспомнил Тишайший, — сказываешь, воевода Потёмкин здесь?
— Приехал, государь.
— Прикажи ему прийти ко мне. Хочу его с воеводства-то вдругорядь в посольство послать. Пусть ещё раз нам и нашему государству послужит. Да, — вспомнил Тишайший, — а за этим воеводой свияжским надо кого-нибудь послать. Пусть его сюда привезут, да расспросить надо о всех его воровских делах и, коли правда окажется, так наказать нещадно, дабы и другим неповадно было.
XXVII
— Чем служить прикажешь? — с поклонами встречая Матвеева, спросил Стрешнев.
Артамон Сергеевич сухо поздоровался с ним, так как не любил этого «заплечного мастера», и быстро посмотрел кругом, как бы ища кого-то.
— По делу, по делу приехал, боярин, — затем сказал он, садясь на скамью, — по государеву приказу.
— О? — удивлённо произнёс Стрешнев. — Али крамола какая объявилась, что царь-батюшка тебя сюда прислал?
— Нет, никакой крамолы нет, я по другому делу. По твоему приказу схвачен дохтур Аглин Роман?
— По моему, боярин, по моему, — со сладенькой улыбкой ответил Стрешнев. — Только скажу тебе, боярин, ты бо-ольшую промашку с этим дохтуром сделал. Ведь он-то вовсе не зарубежный человек.
— А кто же такой? — равнодушно спросил Матвеев.
— А беглый толмач царского посольства Петра Ивановича Потёмкина Ромашка Яглин.
— Твоего кума?
Стрешнев смутился немного и, запинаясь, ответил:
— Да… он мне кумом приходится.
— Который извет на Яглина сделал тебе?
— Ну, так что ж, что извет? Ведь не лжу же он сказал? Ромашка и сам в том повинился.
— Ну? — удивлённо сказал Матвеев. — Ну, да, впрочем, это беда не велика: про неё и сам царь знает.
Стрешнев провёл рукою по лысине: аргамаки начали ускользать от него.
Вдруг ему пришла в голову мысль.
— Коли царь это знает, то, конечно, не беда, — сказал он. — А вот беда: с пытки он повинился, что замыслил злой умысел на здоровье государево. Хотел — вишь ты — его зельем каким-то отравить и извести вконец корень царский.
— С пытки, говоришь? Ну, это важно! А покажи-ка, боярин, мне эти пыточные речи…
Стрешнев беспомощно оглянулся и даже порылся в бумагах.
— Видно, дьяк унёс их с собою, боярин, — сказал он затем. — Не могу найти те списки.
— Ну и шут с ними, коли так! — равнодушно сказал Матвеев. — А видал ты, боярин, у воеводы Потёмкина, кума-то твоего, перских аргамаков? — переменил он вдруг разговор.
— Н-нет… — нерешительно сказал Стрешнев, пытливо поглядывая на Матвеева.
— Разве? А я вот как сюда шёл, так их вели. Я остановился и спрашиваю: куда их ведут? А мне отвечают: в подарок-де от воеводы Потёмкина боярину Стрешневу… Ужотка я похвалю царю воеводский подарок тебе.
У Стрешнева даже пот выступил на лысине, и он не мог ничего сказать.
— Ну а теперь вернёмся к Яглину, — продолжал Матвеев, вдосталь налюбовавшись смущением Стрешнева. — Государю ведомы все вины Яглина. Он сам в них повинился государю, и государь его простил. А потому изволь сейчас же освободить дохтура Романа Яглина.
Аргамаки окончательно ушли из рук главы Разбойного приказа.