Страница 59 из 155
— Если убежище надёжно, — ответил Бестужев, — то это было бы единственным выходом.
Он вопрошающе взглянул на Екатерину Алексеевну.
— Убежище надёжно! — торопливо воскликнула последняя. — Я знаю этот дом... никто там не бывает... там живут тихие, благонадёжные люди.
— Графу, конечно, придётся решиться носить кафтан лесничего, — немного неуверенно произнёс Пётр Фёдорович.
— Служба вашему императорскому высочеству, — возразил граф Понятовский, — обеспечит мне некоторое развлечение.
— Отлично! В таком случае решено, — радостно воскликнул Пётр Фёдорович, — я сейчас же поеду верхом, чтобы устроить всё, и ещё сегодня вечером пусть граф переедет в своё новое жилище... Он, — громко смеясь, прибавил великий князь, — будет носить форму моего лесничего с таким же полным правом, как и сам старик Викман... Это будет очень забавно, — всё с большей весёлостью продолжал он, — и в то же время мы будем иметь немного и своей воли... Вернитесь, граф Бестужев, к императрице и передайте ей, что её повеление будет исполнено... Пусть всякий видит, что граф уезжает отсюда, и я сам отправлю по всем станциям до самой границы курьера с тем, чтобы он приготовил везде лошадей для дорожного экипажа.
— А в этом экипаже, — смеясь, сказал граф Понятовский, — совершит скорое и удобное путешествие в Польшу один из моих слуг.
— Отлично... отлично! — воскликнул Пётр Фёдорович. — Как я неправ был, что сердился!.. Это великолепная шутка... Как будем смеяться мы, проводя здесь время в тесном кругу за беседой о нашем друге, который так далеко от нас!.. Вы должны, граф Понятовский, прилежно писать нам... очень прилежно! — сказал он, всё сильнее и сильнее заливаясь смехом. — Ну, а теперь к старому Викману, чтобы подготовить его к прибытию нового члена семьи! — воскликнул великий князь и выбежал из комнаты.
Бестужев с неописуемой улыбкой взглянул ему вслед.
— Итак, я возвращаюсь к её величеству, — сказал он, — чтобы сообщить ей, что её желание весьма охотно будет исполнено здесь... Отправляйтесь, сударь, — продолжал он, обращаясь к графу Понятовскому, — я надеюсь, что вы не будете скучать в вашем убежище, и позабочусь о том, чтобы лесничий его императорского высочества поскорее превратился в посла короля польского. Вы и в самом деле — баловень счастья, — сказал он, с искренним изумлением любуясь молодым человеком, — над вашей головою должны светить яркие звёзды, и я нисколько не удивлюсь, если судьба осыплет вас, как из рога изобилия, всеми почестями.
Сказав это, Бестужев отвесил глубокий поклон великой княгине и удалился.
— Он прав! — ликующе воскликнул граф Понятовский. — Моё счастье написано на звёздах, но эти звёзды не светят с холодной дали небес; они приветствуют меня здесь, в прелестных глазах моей высокой повелительницы, моей нежной, моей обожаемой Екатерины.
Он опустился на колени перед великою княгинею и прильнул своими пылающими губами к её рукам.
XXII
Празднества в Петергофе были прерваны. Императрица совсем не показывалась из своих комнат и не принимала никого, кроме графов Алексея Григорьевича Разумовского и Ивана Ивановича Шувалова, а также шевалье Дугласа, который продолжал по-прежнему пользоваться совершенно особыми милостью и расположением государыни, причём, однако, никто из любопытствовавших не мог открыть причину этого. Весь двор выказывал глубочайшее горе по поводу кончины князя Тараканова. Хотя почти никто не видел этого юноши, так как он редко покидал свой дом, а его сестра, бывшая младше его, уже в течение целого года находилась на воспитании в монастыре, однако везде была известна та нежная любовь, которую питала императрица к покойному князю, а предположения о её истинных отношениях к нему были настолько широко распространены и признавались настолько правдивыми, что каждый при императорском дворе старался всеми силами показать, что всем сердцем разделяет печаль её императорского величества. Приёмы во всех светских домах Петербурга были прекращены, представители высшего света надели траурные одежды, и каждый из них старался придать своему лицу наиболее печальное и удручённое выражение; без всякого труда можно было бы сказать, что на весь двор был наложен официальный траур, если бы это ставшее теперь совсем обычным слово было уже тогда в обращении.
Тихо и скромно, но всё-таки по княжескому церемониалу было погребено тело рано угасшего князя Алексея Тараканова. Императрица и в этот день не покинула своей комнаты; она не отправилась на погребение юного князя, так как даже в этом случае не была в состоянии подавить свой ужас перед всем, что как-либо напоминало о смерти. Однако она всё время в этот тяжёлый день провела лежа, с иконой Божией Матери на коленях, причём её губы почти беспрестанно произносили слова жарких и искренних молитв. Императрица поднялась лишь тогда, когда к ней явился граф Разумовский с сообщением о том, что бренные останки несчастного князя навеки скрыты в могиле. Сильный поток слёз брызнул из глаз Елизаветы Петровны, и под влиянием чувства глубочайшей скорби она упала в объятия Разумовского и, склонив голову на его грудь, несколько времени безутешно рыдала.
— Сегодня скрылось в могиле последнее свидетельство о былом, полном счастья и блаженства времени, — глубоко тронутый, произнёс граф Разумовский. — Но дай Бог, чтобы вы, ваше величество, из-за этого не забыли того своего глубоко преданного друга, который только о том и думает, как бы послужить вам.
Императрица выпрямилась и осушила свои слёзы.
— Не хочешь ли ты принять на себя командование моей армией? — спросила она. — Знаешь, Алексей Григорьевич, сегодня мне приснилось, будто ты поднёс мне венок, сплетённый из свежих лавров. Не хочешь ли отправиться в Мемель? Не отозвать ли мне Апраксина?
Разумовский, покачав головой, ответил:
— Нет, ваше величество! Вы наградили меня фельдмаршальским жезлом, пожаловав меня им в качестве знака вашей милости ко мне, но я не уверен в том, что был бы в состоянии одержать победу; и я думаю, что слишком близко стою к вам, чтобы рисковать быть побеждённым. Быть может, если бы я был теперь моложе и сильнее, я рискнул бы вступить в борьбу с судьбою, но весь остаток моих юношеских сил и мужества погребён теперь вместе с прахом милого Алёши. В настоящий момент на карту поставлены, честь и сила России, а это — такие драгоценности, рисковать которыми не следует надломленному человеку; я готов пожертвовать своей жизнью за свою милостивую повелительницу, но не чувствую в себе уверенности в возможность для меня победы.
— Нет, ты победил бы! — возразила Елизавета Петровна. — Те сны, которые живо захватывали меня собою, всегда исполнялись... Хорошо, я не буду настаивать и принуждать тебя. Но всё же да будет истиной тот венец из лавров, который приснился мне!.. И я уверена, что дух дорогого Алёши милостиво будет взирать на нас, когда мы возложим на его гробницу несколько листочков из этого венца. Пришли ко мне того офицера, о котором ты говорил мне!
— Несмотря на всю постигшую меня скорбь и горе, — промолвил Разумовский, — я не забыл поручения вашего величества; поручик Пассек ждёт в приёмном зале.
— Прикажи ему войти сюда сейчас же!
Фельдмаршал вышел из комнаты императрицы и вскоре вернулся обратно, приведя с собою молодого офицера.
Пассек с большим удивлением встретил полученный им приказ явиться к графу Разумовскому, а когда фельдмаршал вернулся домой с похорон князя Тараканова, поручик был уже у него и был тотчас же взят им с собою в Петергоф. В голове Пассека в течение всего пути проносились тысячи предположений относительно этого неожиданного вызова, причём в его душе попеременно царили то страх, то честолюбивые надежды, так как фельдмаршал, удручённый своим горем, не перекинулся с ним ни одним словом. Теперь Пассек вошёл в комнату императрицы и, положив руку на шпагу, а в другой держа свой головной убор, в почтительной позе остановился перед её величеством.