Страница 152 из 155
Весь двор был поражён изумлением: всё происшедшее, свидетелем чего он здесь был, являлось таким неслыханным фактом, что почти с уверенностью можно было ожидать взрыва гнева государыни императрицы.
Маркиз де Лопиталь встал рядом с Эстергази и сказал:
— Я тоже получил повеление от своего всемилостивейшего повелителя дать вашему императорскому величеству те же самые объяснения, которые только что имел честь передать посол императрицы австрийской.
Наступила такая тишина, что даже в самых отдалённых залах слышно было дыхание присутствовавших.
Елизавета Петровна склонила голову и сказала:
— Ваши заявления излишни, так как я назначила графа Воронцова канцлером своей империи вместо графа Бестужева, и меня радует то, что этот мой выбор встретит доверие ваших государей, моих высоких союзников.
Присутствовавшие не могли более удержаться от возгласов удивления. Итак, невозможное совершилось: Бестужев, против положения которого все атаки, все интриги до сих пор были безрезультатны, пал; путь, по которому нужно было идти, чтобы оставаться под солнечными лучами власти, лежал теперь чистым и открытым. Несмотря на присутствие императрицы, придворные стали тесниться вокруг графа Воронцова, чтобы принести ему свои пожелания счастья и уверения в преданности, которые последний с застенчивой и боязливой сдержанностью старался отклонить от себя.
В этот момент из входных дверей показался граф Александр Шувалов и поспешными шагами направился через зал к императрице, выжидательным взором смотревшей ему навстречу.
— Имею честь доложить вашему императорскому величеству, — сказал великий инквизитор, причём нервные судороги сильнее, чем когда-либо, обезобразили его лицо, — что граф Бестужев, согласно высочайшему приказу вашего императорского величества, арестован; два батальона гренадер охраняют его дом и не допускают никого ни выйти из дома, ни войти внутрь его.
Прежде чем императрица успела что-либо ответить, со стороны входных дверей раздалось звяканье шпор. Волны неожиданностей вздымались уже столь высоко, что казалось едва ли возможным их увеличение, но тем не менее среди всполошённого общества тотчас наступила глубочайшая тишина, когда к окружающим императрицу лицам приблизился майор Пассек в покрытом пылью мундире. В руках у него был запечатанный конверт. Он отдал честь по-военному и сказал, причём ни одна черта не дрогнула на его мрачном лице:
— Ваше императорское величество! Вы изволили дать мне приказ привезти сюда фельдмаршала Апраксина; я не мог вполне исполнить этот приказ, так как, когда я прибыл с ним в Тригорскос, где он, но повелению вашего императорского величества, переданному мне вашим адъютантом, должен был остаться, с фельдмаршалом сделался удар и он внезапно скончался.
— Он ослушался моего повеления, — сурово и мрачно сказала Елизавета Петровна, — причём не использовал своей победы и запятнал честь русских знамён своим ничем не объяснимым отступлением; он стоит пред вечным Судией, и это — счастье для него, так как Господь в Своём неисчерпаемом милосердии, может быть, будет мягче карать, чем то позволил бы мне долг перед моими империей и армией. Я передала графу Фермору командование армией, и он сегодня же отправится к ней и снова исправит то, что потеряно по вине Апраксина... Да смилуется Господь над душою усопшего!..
Елизавета Петровна сложила руки, и её губы прошептали краткую, тихую молитву.
Все присутствовавшие были глубоко потрясены; каждый чувствовал, что произошли громадные перемены в общем положении.
— Ваше императорское величество! — сказал майор Пассек. — Вы изволили приказать мне передать вам бумаги и корреспонденцию фельдмаршала Апраксина... Вот они.
С этими словами он передал императрице запечатанный пакет, который нёс под мышкой.
— Вы, как и всегда, отлично исполнили свою обязанность, — сказала Елизавета Петровна, взяв у него бумаги и окинув блестящим взором великого князя. — Вы приобрели себе новое право на мою благодарность, с чем все, конечно, согласны; вы любите свою родину и способствуете мне поддержать и приумножить её величие и славу... Я полагаю, вы будете довольны, господа, — продолжала она, обращаясь к графу Эстергази и маркизу де Лопиталю, — имея возможность известить своих повелителей, что все причины недоверия, возникшего было между мною и моими высокими союзниками, исчезли.
Оба дипломата молча поклонились; даже и они были так взволнованы неожиданными, потрясающими известиями, только что дошедшими до них, что ничего не ответили на слова императрицы.
Елизавета Петровна бросила взор на бумаги, которые держала в руках, и сказала:
— Известия, которые только что получены мною и которые не должны более быть тайною ни для кого, требуют нескольких минут обсуждения, чтобы, судя по ним, дать мои повеления. Пусть все спокойно останутся здесь; я не желаю, чтобы было заметно моё отсутствие. Пусть бал начнётся и спокойно идёт своим чередом, пока я снова не возвращусь сюда.
Обер-камергер сделал знак, музыка заиграла, пары приступили к танцам; между тем императрица, снова указав, чтобы никто не следовал за ней, проследовала в свои покои.
LIII
Пассек с военной выправкой подошёл к великой княгине и едва слышно, так чтобы никто из окружающих не мог разобрать его слова, произнёс:
— Вы можете быть спокойны, ваше императорское высочество, я поклялся вам в своей преданности и вечно буду держать своё слово... В руках государыни императрицы не находится ничего опасного для вашего императорского высочества.
Екатерина Алексеевна, бледная и потрясённая мрачным отчаянием, взглянула на Пассека широко раскрытыми глазами; её взор засиял, в нём снова засветились отвага и решимость.
— Я очень благодарна вам, — так же тихо ответила она, — настанет время, когда я буду в состоянии вознаградить вашу верность.
Твёрдыми шагами, гордо и уверенно направилась она через зал к дверям, которые вели к покоям императрицы. Два часовых из числа лейб-кампанцев её величества, стоявшие здесь, удивлённо взглянули на неё, но всё же не осмелились задержать супругу наследника престола, так как у них не было точного приказа государыни, который уполномочивал бы их на это.
Екатерина Алексеевна беспрепятственно прошла ряд покоев, пока не достигла приёмной государыни, где её встретила совсем испуганная камеристка. Но великая княгиня даже не приостановилась и, твёрдою рукой открыв дверь, вошла в комнату государыни.
Елизавета Петровна была совершенно одна в этой большой, продолговатой комнате и сидела перед огромным столом, на котором в двух канделябрах горели свечи. Она вскрыла пакет, доставленный майором Пассеком; пред нею были разложены бумаги, и она усердно занималась пропитыванием их. Она удивлённо взглянула на великую княгиню, вплотную подошедшую к столу и остановившуюся в световом пятне, разливаемом свечами.
— Я желала быть одна, — строго произнесла императрица, — я приказала никому не следовать за мной.
Екатерина Алексеевна с твёрдым спокойствием заявила:
— Я не прошу о прощении у вашего императорского величества в том, что поступила вопреки вашему повелению, так как считаю священным долгом в отношении себя и русской короны высказать вашему императорскому величеству просьбу, немедленное исполнение которой навсегда избавит вас от необходимости подобными приказаниями оберегать себя от моего присутствия.
— Не думай, — сказала Елизавета Петровна, — что подобный тон оскорблённой невинности в состоянии произвести на меня впечатление. Ты намеревалась таким образом добиться случая поговорить со мной; пусть будет так, предоставляю тебе его, но лишь прошу тебя помнить о том, что ты стоишь перед императрицей-судьёй.
— Я не боюсь никаких судей, — возразила Екатерина Алексеевна, — и признаю в вашем императорском величестве судью в отношении меня лишь как российской великой княгини; но я явилась сюда, чтобы объявить вам, что с этой минуты я отказываюсь от этого сана; теперь я — лишь принцесса Ангальт-Цербстская, то есть немецкая княгиня, которую властны судить лишь её собственный род и немецкий император... Я прошу вас, ваше императорское величество, отпустить меня и отдать повеление, чтобы меня доставили к прусской границе; оттуда я сама сумею найти себе дорогу.