Страница 63 из 64
Притихла слобода, заслышав печальные перезвоны.
Опричники и бояре, подозрительно оглядывая друг друга, спешили в церковь.
Малюта устало дёргал верёвки, привязанные к языкам колоколов. Голова его бессильно валилась на грудь. Хотелось спать. С тяжёлым вздохом вспомнил о больном сыне, мягкая улыбка порхнула по скуластому лицу. «Четверговой свечи не запамятовать — принести», — строго подумал, ёжась от холода. Рука машинально дёргала верёвку, голова тяжелела, слипались глаза.
— Бум. Бу-ум, — тоскливо плакал встревоженный бас, скуляще стихал где-то далеко за оврагом.
— Бу-ум. Бу-ум. Бу-ум, — снова царапалось в промороженном воздухе.
Высоко над землёй весёлой стаей расшалившихся серых птиц неслись облака. Их причудливо распластавшиеся крылья прозрачно переливались в розовой улыбке мёртвого солнца.
В церкви стояла могильная тишина. Лишь изредка Иоанн приподнимался с колен, устремлял холодный взгляд в потолок, медленно, по слогам, произносил слова молитв. И тогда молящиеся набожно вздыхали, крестились широким крестом, били земной поклон.
Позади царя, сложив на груди ладони, как херувим на хоругви, молился Басманов.
У церковной ограды дожидался Друцкой.
Иоанн вышел из церкви, благословил народ, кивнул опричнику. Друцкой подскочил к царю.
Лёгким движением губ царь почти неслышно спросил:
— Прослышала про Калача?
— Мы с келарем у самой двери опочивальни притчами наводили.
— Не пыталась подлинно всё прознать?
— Стрельцы у двери. А сквозь дверь меня видно. Мается. Руки, поди, все искусала себе.
Грозный хищно прищурился.
— Пускай же пыткой себя изведёт, меня дожидаючись! — И сквозь смешок произнёс: — В трапезную! Да чтобы слободе жарко стало!
До вечера пировал Иоанн. Опричники пили из огромных ковшей, от пьяных песен и плясок дрожали тяжёлые своды хором. Под конец крикливая стая шутов, по приказу царя, разделась догола, выбежала на двор. Грозный хохотал пуще всех.
— Псов науськать на них!
Скоморохи с пронзительным визгом бросились в разные стороны, скрылись.
Царь стих, вернулся в трапезную, сам налил себе вина, медленно поднёс ковш к губам. Неожиданно резким движением выплеснул вино в лицо постельничего, Лупатова. Боярин не смел шевельнуться, только перекосил лицо в покорную, заискивающую улыбку.
Грозный показал глазами на шубу.
Темрюковна узнала мужа по походке и своеобразному стуку посоха. Вытянулась на постели, натянула на глаза покрывало. У входа царь передал посох Басманову, скинул шубу на руки келарю, неслышно вошёл, закрыл за собою дверь.
— Почиваешь?
Приподнял покрывало, ласково потрепал по щеке.
Лицо Темрюковны загорелось надеждой. Чуть приоткрыла глаза, улыбнулась невинной улыбкой.
Нежно взял её Грозный за руку, торопливо и незаметно надел перстень на палец, встал подбоченясь.
— Глянь-ка на руку, — какой я тебе гостинец принёс.
Увидела, вскрикнула, забилась к стене.
— Ляг, как лежала!
Послушно легла, плотно закрыла глаза.
Иоанн не спеша, твёрдой походкой направился к двери.
— Малюта!
Опричник поклонился, рукой коснулся пола.
— Зови попа. Панихиду служить!
И так же неторопливо вернулся к постели.
Темрюковна приподнялась, потянулась к мужу.
Царь заскрежетал зубами, по краям губ выступила пена. Холодно смотрели прищуренные глаза, точно нащупывали.
Медленно поднялась рука, костлявые пальцы сдавили горло.
И когда стихло бившееся в предсмертной агонии тело, близко склонился к посиневшему лицу, плюнул в выкатившиеся мёртвые глаза.
Прошёлся по опочивальне, скрестил на груди руки, обессиленно вышел. Тоскливыми ударами билось сердце. Сдавленным голосом, полным горечи, объявил:
— Волею Божией царица Мария преставилась. — И, осеняя себя крестом, обратился к попу: — Служи панихиду по новопреставленной.
ГЛАВА XVI
Иоанн на коленях выстоял всю панихиду, взгляд не отрывался от трепетного огонька тяжёлой свечи, конвульсивно зажатой в кулак.
В мгновения, когда резче раздавались вопли боярышень, он сокрушённо вздыхал, торопливо крестился и больно стучался лбом об пол. Ровными рядами распластались неподвижно опричники, одетые в чёрные подрясники. Перепуганный священник невнятно читал молитвы, при каждом поклоне царя обрывался, гулко глотал слюну, прятался подальше за аналой.
Грозный задул наконец свечу. Басманов и Вяземский поставили ему под руки плечи. Он взял от Друцкого посох, поманил к себе взглядом Малюту.
Поп прервал службу. Сразу стихли боярышни.
Иоанн наставнически ткнул в Требник указательным пальцем.
— Божие Богови.
И, постукивая посохом, не спеша ушёл в свои покои.
Опричник появился у двери.
— А кесарю кесарево.
Скосил глаза, неожиданно пробудившийся гнев сдавил больно грудь.
— Надумал я выдумщика в дорогу отправить.
Опричник приподнял удивлённо голову. Иоанн таинственно наклонился.
— Вдогон за Курлятевым погони его. Куда боярин, туда и холоп.
И жестом отпустил Скуратова от себя.
Никишка примирился со своею участью, спокойно ждал смерти. Ужас охватывал только при мысли, что ещё не окончились пытки.
Малюта пришёл в темницу один, молча освободил заключённого от ошейника, открыл потайную дверь.
— Лети!
И ударил изо всех сил по затылку.
Никишка очутился в узком чёрном мешке. Едва он ступил на половицу, визгливо зашевелились стены. Скуратов нажал пружину, с жадным любопытством приник ухом к двери. Ледяной озноб пробежал по изуродованной спине загнанного в ловушку. Он инстинктивно отступил к порогу, вгляделся в тьму.
Стены медленно сдвигались, низко спускался потолок. В противоположном углу что-то закружилось, сверкнуло и тотчас же снова погасло.
Холоп решился на отчаянный шаг. Он прыгнул в угол, нащупал вертящийся круг. На мгновение замер, что-то мучительно соображая, провёл по стержню пальцем. В памяти мелькнул механизм фландрского колеса. Уверенно просунул в круг руку, нащупал рычаг, рванул к себе. С шумом раздвинулись стены.
Опричник отошёл от пружины, приоткрыл дверь. Никитка шмыгнул мимо и скрылся в потайном ходе. Он бежал не останавливаясь, бешеная сила проснулась в нём.
У двери, ведущей в книжный терем, остановился, повернул резко в сторону, вспомнил с болезненной остротой смутную полосу полумрака, которую заметил при побеге с Хаят.
За линией царских застав, за овражком свернул в сторону обоз с пенькой. Далеко в конце заметённой зимней дороги, ведущей в лес, за кустами березняка, стояли одинокие розвальни. Ямщик приставил к глазам ладонь, не отрываясь глядел в сторону обоза. Ивашка увидел его, вложил в рот два пальца, пронзительно свистнул, спрыгнул в снег.
— Поломка! — крикнул возница и остановил лошадь.
— Догонишь, — бросил безразлично головной и подал знак ехать всем дальше.
Когда обоз был уже далеко, Ивашка поднял полость, вытащил узенький тючок льна, скрывавший убежище, освободил сестру.
Фима долго сидела, не двигаясь, на снегу, не могла расправить занемевшие члены. Пригибаясь к земле, к саням бежал ямщик.
— Миляга!
Хлестнул дружески Ивашку плетью по спине, повернулся с улыбкой к Фиме, неожиданно в тревожном изумлении широко открыл рот.
— А Никишка лупатовский?
Девушка повалилась лицом в снег, зарыдала.
Ивашка безнадёжно покачал головой, провёл пальцем по горлу.
— Ехать, одначе.
Наклонился к сестре, помог подняться.
Фима, шатаясь, пошла к саням, достала крылья.
Парни обнялись, простились. Ямщик остался у воза с пенькой.
Почти на руках принёс Ивашка сестру к розвальням.
— Неси, друже, к Чёрному Яру! — крикнул и погнал лошадь.
Никишка всю ночь бежал подземельем. На рассвете едва заметная полоска света вдруг разрослась, хлестнула по глазам. Торжествующий вздох вырвался из груди. При гнулся к земле, затаив дыхание, пополз. У выхода долго лежал, боясь выглянуть. Наконец осторожно высунул голову. Кругом стоял укутанный снегом лес. У опушки, подле костра, грелся стрелец. Никишка на четвереньках подполз, выхватил у него из-за пояса нож, приставил к груди.