Страница 54 из 64
Курлятев в ужасе отшатнулся.
— Не царь, а выдумщик, басурман. И Русь-то ему нипочём. Всё бы, как на Неметчине. — И едва слышно произнёс: — Беги, боярин!
Василий Артемьевич нащупал руку опричника.
— Не шути, Малюта. Грех шутить в смертный мой час.
— Сказываю, беги.
Торопливо поднялся, загремел тяжёлым затвором. Открылась потайная дверь. Вдалеке, из узкой щели, заструился белёсый свет.
Курлятев просиял. Надежда выбраться на волю хмельной волной ударила в голову.
— Доколе живота даст Господь — слуга я тебе... А приду на Литву...
— Иди... не мешкай, боярин!
И вытолкнул узника.
Тотчас же с шумом захлопнулась дверь. Василий Артемьевич ступил на половицу и вскрикнул. Стены зашевелились.
— Малюта! Малюта!
Из подвала едва донеслось сквозь жуткий смешок:
— Боярин! Боярин! А и выдумщик царь. Всё бы ему на Руси ладить, как на Неметчине.
Стены сдвигались. Курлятев уже различал на них тёмные пятна крови и целый лес остроконечных железных шипов.
Мутился рассудок. По спине бежал ледяной озноб, жгло во рту, и на лбу проступила испарина. Собрав последние силы, приговорённый застучался отчаянно в дверь.
В ответ придушенно долетел сладострастный смешок.
— А и выдумщик царь... как придёшь на Литву...
Малюта облизнулся, нажал рычаг.
С треском столкнулись стены и медленно снова раздались.
Сплюснутый, истерзанный мясной ком беззвучно упал.
На полу запеклась кровь, такая же тёмная и набухшая, как вино на скатерти в трапезной, пролитое царём.
ГЛАВА VIII
Никишку и Фиму заперли в амбаре при льнотрепальне. Они лежали друг против друга, в цепях, приделанных к стенам.
Всю ночь провёл Никишка в бреду. Фима пыталась дотянуться до больного, железный ошейник резал горло, и не пускала короткая цепь.
Изредка, сквозь тяжёлые стоны, холоп вскидывал головой, щупал мрак широко раскрытыми, невидящими глазами, испуганно хрипел:
— А крылья пошто? Их на дыбу пошто?
Порывисто вскакивал, тяжело звякали звенья цепи, туже стягивался ошейник.
Фима в страхе крестилась, стараясь казаться спокойной, срывающимся голосом просила:
— Примолкни, Никишка... никого-то тут нету... чудится, Никишка, тебе.
Тот стихал, вытягивался на соломе, лицом вниз, руки торопливо прятал на грудь, боялся, что сейчас привяжут к ним верёвки от дыбы.
Под утро он пришёл в себя.
— Химушка...
Радостно улыбнулась девушка, протянула руки вперёд.
— Никиша...
Он облегчённо вздохнул.
— Ан и пытке конец.
И горячо, точно хотел себя убедить:
— Пошто им ещё мучить меня? Ей-ей, конец.
Зло ухватился за ошейник.
— Ежели б, сусло в щи, обруч сбить можно.
Неслышно открылась дверь. Ослепил резкий свет. Вяземский подошёл к Никишке.
— Жив, умелец!
Повернулся к Фиме.
— А девка-то удалая. Аль минула дыбу? — И строго продолжал:— Минула, сказывай?
Неопределённо покачала Фима головой.
Келарь ухмыльнулся.
— Оно и видно, ещё не висела... погоди, доберёшься. — Затем обратился к Никишке: — Жив, выходит?
Тот приподнялся с земли.
— С чего бы и живу не быть? — Показал рукой на ошейник. — Обруч токмо одолел нас совсем.
Келарь приказал стрельцам расковать заключённых.
Освобождённые от цепей Никишка и Фима вышли под конвоем на двор. Они еле передвигались. Конвойные подталкивали их.
На льнотрепальне Вяземский постучал пальцем по фландрскому колесу.
— Можешь наладить?
Холоп пощупал рычаг, приподнял крышку, скрывавшую механизм, восторженно застыл.
— Ну и диво, сусло те в щи!
Келарь нетерпеливо постёгивал в воздухе плетью.
— Можешь?
— Дай срок.
Благоговейно дотронулся до пружины, затуманившимися глазами оглядел рычаг и колесо.
Фима скрылась в толпе работниц, со страхом ждала результата осмотра.
Вертельщики сдержанно перешёптывались, с сожалением поглядывали на Никишку. Два стрельца ждали приказа Вяземского увести заключённого.
Холоп обошёл вокруг станка, ещё раз склонился над механизмом, уверенно нажал рычажок.
— Прикажи колесо вертеть.
Келарь присвистнул.
— Не вертится оно. Скоморох ты, я вижу.
Никишка раздражённо мотнул головой, ткнул в плечо приказчика, повелительно крикнул:
— Верти.
Он одной рукой поддерживал расшатавшуюся ось, другой — настойчиво тянул к себе рычаг, зорко следил за тем, как вздрагивали и отскакивали от резьбы маленького колёсика заострённые книзу колышки и бессильно вытягивалась пружина.
Наконец выпрямился, задорно уставился на келаря.
— Ан могу.
Поискал в толпе Фиму, позвал.
Опричник сердито помахал плетью перед лицом.
— И без девки управишься!
Холоп решительно отошёл от колеса. В воображении мелькнули амбар, ошейник, тяжёлая цепь, приделанная к стене, липкий мрак подземелья.
— Один не слажу с басурмановым колесом.
Келарь скривил насмешливо губы.
— Али вольготней с девкой под секиру идти? — И, подумав, продолжал:— Однако уважу. Пускай по-твоему.
Остро взглянул, погрозил пальцем.
— Ну, а ежели колесо не пойдёт, самого колесовать буду... Слышал?
И вышел, сопровождаемый стрельцами.
Никишка, посвистывая, принялся за разборку механизма.
Вечерело, когда царица подъехала к льнотрепальне. На пороге её встретил довольно ухмыляющийся келарь.
— Готово?
— Готово, царица!
Окружённый толпою рабочих, Никишка что-то оживлённо разъяснял. Неожиданно раздался громовой голос с крыльца:
— Ца-ри-ца идёт!
Все пали ниц.
Темрюковна торопливо подошла к колесу. Никишка стоял перед ней, разинув от удивления рот. Телохранитель больно ущемил его за ухо.
— На колени, смерд!
Царица повернула голову к Никишке, сочно улыбнулась.
— Ты починил?
— Я.
Вяземский заскрежетал зубами, из-за спины опричника подавал отчаянные знаки рукой, показывал вниз. Холоп жалко поморщился, поискал глазами по земле и, ничего не понимая, отступил.
Царица с любопытством наблюдала за ним.
— Покажи работу свою.
И когда колесо завертелось, захлопала весело в ладоши, наклонилась к Хаят и что-то шепнула.
Черкешенка подобострастно закивала.
Темрюковна подошла вплотную к Никишке.
— Проси награды.
Растерянно уставился в землю, не знал, что сказать.
— Сказывай, чего хочешь.
Темрюковна, видимо, любовалась Никишкой. Калач раздражённо отошёл в сторону.
— Или ничего не надо тебе?
Неожиданно выпалил:
— Дозволь на крыльях лететь.
И надул щёки.
— Чего?
Испуганно отступила, ухватила за руку опричника.
— Чего он просит?
Никишка упал на колени, прижал руки к груди, умоляюще повторил:
— Дозволь на крыльях лететь.
— Встань.
Пожала недоумённо плечами, задумалась.
— Дозволь, царица.
Рассмеялась.
— Летай.
Холоп благодарно осклабился.
— А ещё...
И прежде чем Темрюковна успела опомниться, подскочил к Фиме, вместе с девушкой на коленях подполз.
— А ещё, царица, позволь ожениться.
Пристально вгляделась в обоих, в глазах метнулись злые искорки.
— Полетишь — оженим.
И, свысока оглядев Фиму, ушла.
У коляски Калач подал руку царице, та не взглянула, оперлась на плечо Хаят.
Опричник нахмурился, отошёл.
Никишку из льнотрепальни увели на царский двор. Там, за поленницей, по приказу царицы, он устроил мастерскую.
До позднего вечера с напряжённым любопытством наблюдала Темрюковна за приготовлениями холопа. Хаят лежала у её ног, тянула заунывную восточную песенку.
Калач пришёл потайным ходом в угловую комнату, оттуда прокрался к царице, коснулся губами её смуглого затылка.