Страница 7 из 84
Гагарин, которому даже жарко стало от вереницы дум, волнующих сейчас его душу, сбросил с себя шлафрок, раскинулся на постели и, устремив глаза в одну точку, видел сны наяву... Новый блестящий двор там, далеко, на Востоке... Безвольный юный властелин, обязанный всем ему, Гагарину... И даже власть такого временщика и любимца, как Меншиков, меркнет перед влиянием и властью его, Матвея Петровича... Одна дочь, княжна, ещё молода, не замужем... Кто знает?.. Она может разделить корону далёкой Сибири с Алексеем... И тогда — благодетель и тесть молодого государя, — не он ли, Гагарин, будет настоящим господином всей необъятной, богатой страны?.. Кто тогда сравнится с ним по могуществу и по силе, как уж сейчас никто не может сравниться по родовитости и чистоте крови!..
Грезил наяву Гагарин. А утро, пробиваясь сквозь опущенные гардины, заставило померкнуть свет восковых свечей, догорающих в золочёном канделябре, и бледнело сияние тяжёлых лампад, трепетно мерцающих в углу, пред образами...
Часть II
У ВОРОТ СИБИРИ
ГЛАВА I
В ТАЙГЕ
Хмурое, осеннее небо на сотни, на тысячи вёрст раскинулось над Приуральем, над уральскими горными кряжами, и дальше, над дикими утёсами, непролазными лесными урманами и бесплодными тундрами необъятной Сибири.
Октябрь в самом начале. По сю сторону Урала солнце ещё ласкает и греет усталых, заморённых летнею страдою людей золотыми лучами бабьего лета. А там, за Рифеем, или за Каменным поясом, как тогда называли уральский хребет, — там уже зима совсем надвинулась над землёю и готова засыпать всё кругом безотрадной сверкающей снежной пеленою...
Холодный ветер с Ледовитого океана, не задержанный ничем в своём быстром налёте, мчится предвестником буранов и свищет, и воет, и грозит притихшей земле, полуобнажённым лиственным лесам, треплет сухие былинки на обнажённых полях, пашнях и лугах...
Всё дрожит и трепещет под холодным дыханием северного гостя. Всё живое и растущее на корню сжимается, мертвеет или уходит в глубокие норы, в тёплые жилища.
Только хвойные деревья: пихты, кедры сибирские, вековые сосны да ели, которые тесной толпой стройных великанов стоят густыми рядами и кучками на пространстве сотен и тысяч вёрст, — только они, спутавшись корнями и ветвями, — наёжили навстречу вихрю свою иглистую, вечно зелёную одежду, переливающую различными оттенками... Они скипелись в девственную, непроходимую чащу, где и зверю тропы нет, где топору не прорубить себе дороги. И, словно подсмеиваясь над яростью северного вихря, покачивают только своими островерхими куполами. Так важно, степенно раскачивают вершинами... А в самом низу, у корней, и выше, где стройными колоннами темнеют вековые стволы, — там тишина, как во храме, и полумгла, как на глубине моря. Редко-редко пронесётся протяжный треск, словно могучий выстрел. Отжившее дерево, не выдержав напора вихря на опушке бора или не снося собственной тяжести, надломится, навалится на соседей-великанов да так и останется полулежать у них на плечах, пока совсем оно не истлеет и не стряхнёт его вниз новым порывом северной бури...
Если подняться на крыльях ветра и глянуть сверху на весь необозримый простор земель, пролегающих от Урала до Великого океана и от Ледовитых морей до границ многолюдного, загадочного Китая, — с этой высоты глаз различит огромные, светлые пятна, словно моря зеленеющей хвои; тёмные острова лиственных полуобнажённых лесов, изломы и провалы горных отрогов и цепей, круглые и островерхие вершины сопок и отдельных гор... Излучистыми широкими прогалинами между лесов и гор сибирские реки катят свои волны, отливающие под хмурым небом цветом новой стали.
Кое-где по берегам этих мощных, широких и глубоких потоков пятнами плесени, тёмными кучами, словно лишаи на здоровом теле матери-Земли, виднеются посёлки людские, деревеньки, городки, острожки (крепостцы) и целые города, не уступающие по виду и многолюдству любому богатому селу на Волге или на Каме-реке...
А в самом море зелёной хвои, спрятавшись между стволами вековых великанов, укрытые под их раскидистыми вершинами, притаились одинокие скиты, выселки, отдельные заимки, где несколько отважных пахарей-охотников из коренных сибиряков живут на диком приволье, далеко-далеко отбившись от людей.
Ещё дальше, по окраинам вековых лесов, по берегам Ледовитого океана и Белого моря, по извилистым побережьям Камчатского полуострова, на соседних островах, на просторе вечно обнажённых, никогда не оттаивающих тундр, — там изредка пятнами чернеют переносные, лёгкие юрты и вежи кочующих инородцев, вечно угрюмых закалённых детей этого сурового края земли.
Гораздо больше, чем людьми, эти все горы, леса и тундры Сибири заселены разным пушным и диким зверем: соболями, куницами, бобрами, медведем и лисицею... Олени многотысячными, пугливо-чуткими косяками бродят по простору полуоледенелых равнин и гложут серый, любимый свой мох — ягель, обгрызают молодые побеги жалких и чахлых кустарников, прозябающих кое-где на безлюдном просторном побережье Ледовитого океана. Земля гонит из плодоносных недр своих зелёные побеги. Но встреченные леденящим дыханием полярного ветра, они пригинаются к родной земле, у неё ищут и помощи, и защиты.
Зверье в Сибири уходит от людского жилья. Где гуще поселились люди, там меньше звериных и птичьих следов кругом... Но человек — самое хищное существо на земле. Он губит всё живое не только для своего насыщения, для прикрытия себя от холода и непогоды... Он умеет наживаться, богатеть, истребляя без счёту и без конца всех случайных своих, одетых тёплой, пушистою шкуркой, лесных соседей...
Серая белка, рыжая и тёмно-бурая лисица, серебристый лоснящийся бобёр, соболь — все они гибнут сотнями тысяч от стрел и метких пулек сибиряка-промысловика, охотника-зверолова...
Чуя свою гибель, избегая опасности, звери уходят всё дальше и дальше, в глушь, в непроходимую, девственную чащу урманов и болотных порослей... А человек всё дальше и дальше надвигается туда же следом за ними...
— В Сибири — соболя людей ведут... А куды? Бог весть! — толкуют сибиреня, местные старожилы. И тут же добавляют: — У нас, где чёрный лист, там и человеческий свист... А где она хвоя — тамо леший воет.
Правда, в море зелёных хвойных лесов не видно человеческих посёлков. Только извилистая, чуть заметная тропа зверолова бороздит лесной простор. Человеку нет свободного пути в зелёной чаще... И даже северному ветру нет пролёту в заповедную глубину вековечных лесов... Над вершинами да сторонкой проносится он и стонет, свищет над вершинами молодецким протяжным посвистом!..
Из Приуралья, из России сейчас один только путь, словно в сказке, пролегает и ведёт в эту заповедную, богатую и опасную страну, в привольную Сибирь.
Раньше, лет полтораста тому назад, много путей вело в этот благодатный и дикий край. С юга, от Урала-реки, с севера, от Печоры и Двины, от Архангельска и от Вологды, от Вятки и от Камы с Соликамском, — отовсюду был проторён широкий путь на Сибирь. Но теперь подошли другие времена.
Частые заставы поставлены по всей пограничной черте между Россией и Зауральем. Только через Верхотурье с Шуйского яму прямо на Обнорский ям, минуя Вологду, никак не иначе попадают в Сибирь и обратно купцы, служилые люди, частные лица и царские посланцы к разным князькам, ханам и контайшам калмыцким, к киргизам и к другим полусвободным кочевым племенам, чьи землицы тесно граничат с сибирскими землями, подвластными московскому государю, великому князю и сибирскому царю, Петру Алексеевичу.
Строгий таможенный досмотр производится в Верхотурье всему, что из России вывозится через Сибирь в Китай или ввозится из Китая и Сибири в пределы России.
Есть целый ряд заповедных товаров, которыми может торговать только казна или особые от неё поставленные агенты-скупщики.